Нотариус и Самюэль в немом изумлении смотрели на них, а Габриель и Агриколь с напряженным вниманием следили за каждым движением Дагобера. Что касается Родена, то, не желая выпустить из своих рук шкатулку, он сделал вид, что облокачивается на нее.
Справившись, наконец, со смущением, овладевшим им под влиянием неумолимого взгляда солдата, отец д'Эгриньи поднял голову и повторил:
- Я вас спрашиваю, кто вы и что вам надо?
- Так вы меня не узнаете? - спросил Дагобер, еле сдерживаясь.
- Нет, месье.
- Действительно, - продолжал с глубоким презрением солдат, - вы от стыда опустили глаза, когда в битве под Лейпцигом сражались на стороне русских против французов и когда генерал Симон, покрытый ранами, ответил вам, отказываясь отдать свою шпагу предателю: "Я изменнику своей шпаги не отдам", и, дотащившись до русского солдата, отдал ему свое оружие... Рядом с генералом Симоном лежал раненый солдат... это был я!
- Но что же вам здесь нужно, наконец? - воскликнул отец д'Эгриньи, еле сдерживаясь.
- Я пришел сорвать с вас личину, подлый и отвратительный священник! Вы настолько же гнусны, насколько Габриель благороден и всеми благословляем.
- Милостивый государь!! - крикнул побледневший от гнева и ярости д'Эгриньи.
- Я вам повторяю, что вы подлец, - продолжал, возвысив голос, Дагобер. - Чтобы отнять наследство у дочерей генерала Симона, у мадемуазель де Кардовилль и Габриеля, вы решились на самые гнусные средства.
- Что вы говорите? - воскликнул Габриель. - Дочери генерала Симона...
- Они твои родственницы, мой дорогой, так же как и достойная мадемуазель де Кардовилль, благодетельница Агриколя... Да... И этот клерикал, - прибавил солдат, указывая на д'Эгриньи, - запер одну из них в доме умалишенных, выдав за сумасшедшую... а сирот запрятал в монастырь... Я Думал, что и тебе они помешают явиться сюда сегодня утром... Но ты здесь, и я не опоздал. Раньше я сюда попасть не мог из-за этой раны: столько из нее крови вытекло, что все утро у меня были обмороки.
- В самом деле, вы ранены, - с беспокойством заметил Габриель. - Я и не заметил, что у вас рука на перевязи... Каким образом вас ранили?
Дагобер отвечал уклончиво, заметив знаки Агриколя:
- Это ничего... последствия падения... Но я здесь теперь, и немало подлостей будет открыто...
Трудно описать различные чувства действующих лиц этой сцены при угрожающих словах Дагобера: тут были и любопытство, и страх, и удивление, и беспокойство, но всех более поражен был Габриель. Ангельские черты его лица исказились, колени дрожали. Открытие Дагобера поразило его как молнией; узнав, что были еще другие наследники, он сперва не мог вымолвить ни слова, а потом с отчаянием воскликнул:
- Боже мой... Боже... и я... я являюсь виновником ограбления этой семьи!
- Ты, брат мой? - спросил Агриколь.
- Но разве тебя они хотели тоже ограбить? - прибавил Дагобер.
- В завещании было сказано, - с возрастающей тоской продолжал Габриель, - что наследство принадлежит тем из наследников, кто будет здесь раньше полудня...
- Ну так что же? - спросил Дагобер, встревоженный волнением молодого священника.
- Двенадцать часов пробило, - продолжал тот. - Из всех наследников я был здесь один... понимаете?.. срок прошел... и я один являюсь наследником из всей семьи.
- Ты? - захлебываясь от радости, сказал Дагобер. - Ты, мой славный мальчик?! Тогда все спасено!
- Да... но...
- Конечно, - перебил его солдат, - я знаю тебя... ты поделишься со всеми!
- Но я все уже отдал... и отдал безвозвратно! - с отчаянием выкрикнул Габриель.
- Отдал!.. - сказал пораженный Дагобер, - все отдал... Но кому же? Кому?
- Этому человеку! - сказал Габриель, указывая на д'Эгриньи.
- Ему!.. Этому подлецу... заклятому врагу всей семьи! - с ужасом твердил Дагобер.
- Но, брат мой, - переспросил Агриколь. - Ты, значит, знал о своих правах на это наследство?
- Нет, - отвечал подавленный горем молодой священник. - Нет... я узнал это лишь сегодня утром от отца д'Эгриньи... Он говорит, что сам недавно получил сведения об этом из моих бумаг, которые матушка нашла на мне и отдала своему духовнику.
Кузнеца разом осенило, и он воскликнул:
- Теперь я понимаю все!.. Из этих бумаг они узнали, что ты можешь когда-нибудь сделаться очень богат... Поэтому тобой заинтересовались... завлекли тебя в свой коллеж, где нас до тебя не допускали... затем путем бессовестной лжи заставили тебя стать священником и довели до того, что ты отдал им все!.. Ах, месье, - продолжал Агриколь, обращаясь с негодованием к отцу д'Эгриньи, - действительно отец мой прав. Какая подлая интрига!
Во время этой сцены к преподобному отцу и социусу, сперва было испуганным и смутившимся, несмотря на свою дерзость, постепенно вернулось полное хладнокровие. Роден, все еще не выпускавший шкатулки, шепнул что-то отцу д'Эгриньи, и последний на прямой и резкий упрек Агриколя в подлости смиренно опустил голову и скромно ответил:
- Мы должны прощать обиды... это жертва Богу... доказательство нашего смирения!
Дагобер, подавленный и разбитый случившимся, боялся, что потеряет рассудок. После всего беспокойства, предыдущих тревог и хлопот этот последний удар, самый тяжелый, окончательно лишал его всех сил.
Верные и разумные слова Агриколя, при сравнении их с некоторыми выдержками из завещания, сразу объяснили Габриелю цели, с какими д'Эгриньи занялся его воспитанием и завлек его в общество Иисуса. В первый раз в жизни Габриель понял, какой сетью интриг он был опутан. Гнев и отчаяние с такой силой овладели всем его существом, что вся его обычная робость исчезла, и с пылающим взором, покраснев от негодования, молодой миссионер воскликнул, обращаясь к отцу д'Эгриньи:
- Так вот что заставило вас заботиться обо мне, отец мой! Не участие, не жалость, а надежда завладеть моим наследством! И вам это еще показалось мало!.. Ваша алчность заставила меня сделаться невольным орудием бессовестного грабежа!.. Если бы дело касалось только меня... если бы вы удовольствовались моей частью, я бы не восставал: я - служитель религии, которая прославила и освятила бедность... я не протестую против своего дара, насколько он касается моей части... мне ничего не надо... Но тут дело идет об имуществе бедных сирот, которых мой приемный отец привез издалека, из страны изгнания... Я не хочу, чтобы вы завладели их частью... Здесь замешана благодетельница моего приемного брата... Я не хочу, чтобы вы отняли ее часть наследства... Тут речь идет о последней воле умирающего, который из любви к человечеству завещал своим потомкам евангельскую миссию, высокую миссию прогресса, любви, союза, свободы... И я не хочу, чтобы эта миссия была задушена в самом зародыше. Нет, нет!.. Повторяю вам, что все будет исполнено, хотя бы мне пришлось уничтожить сделанную мной дарственную.
При этих словах отец д'Эгриньи и Роден переглянулись, слегка пожимая плечами.
По знаку социуса преподобный отец заговорил, наконец, с самым невозмутимым спокойствием, вкрадчивым, набожным тоном, не поднимая опущенных глаз:
- Относительно наследства Мариуса де Реннепона здесь возникли очень запутанные, по-видимому, обстоятельства, явилось множество грозных признаков, а между тем дело очень просто и вполне естественно... Начнем по порядку, оставляя в стороне обвинения клеветников: мы к ним вернемся после. Господин Габриель де Реннепон, которого я смиренно прошу мне возражать, если я отклонюсь от истины, пожелал, в отплату за заботы о нем общины, к которой я имею честь принадлежать, передать мне, как ее представителю, совершенно добровольно и легко все свои права на имущество, какое бы и когда у него ни появилось: ни я, ни он - мы не знали тогда, каких оно будет размеров.
При этом отец д'Эгриньи вопросительно взглянул на Габриеля, как бы призывая его в свидетели верности своих слов:
- Это правда... - сказал молодой священник, - я добровольно сделал дар...
- ...после одного очень интимного разговора, содержание которого я передавать не буду: несомненно, и г-н аббат этого не пожелает...
- Никому этот разговор, вероятно, не интересен! - великодушно поддержал его Габриель.
- Итак, после этого разговора господин аббат Габриель пожелал подтвердить свой дар... не в мою пользу, потому что я совершенно равнодушен к земным благам... а в пользу дел милосердия и помощи бедным, чем занимается наша святая община... Я обращаюсь к честности г-на аббата Габриеля и умоляю его объявить, не обязался ли он отдать для этой цели свое имущество, причем подтвердил это решение, кроме страшной клятвы, еще законным актом, засвидетельствованным господином нотариусом Дюменилем, здесь присутствующим?
- Это правда, - подтвердил Габриель.
- Акт был составлен мною, - прибавил нотариус.
- Но Габриель отдавал вам только то, что принадлежало ему, - воскликнул Дагобер. - Не мог же этот славный мальчик знать, что вы пользуетесь им для того, чтобы ограбить других!