- Боцман, капитан велел передать: приготовьтесь, спускаем паруса!
Не оборачиваясь, Петерсен махнул рукой, - мол, слышал, сам продолжая неотрывно следить за пиратским кораблем. У кормовых пушек уже стояли канониры с дымящимися фитилями.
Паруса алжирца заслонили полнеба. Боцман почувствовал, как по спине текут струи пота, прижал к груди стиснутые кулаки, выждал ещё какое-то мгновение - и, выбросив руки в стороны, рявкнул:
- Пли!
И тут же уши его заложило от грохота; обе разряженные пушки рванули канаты, которыми были принайтовлены к борту; весь корпус судна содрогнулся, клубы дыма заволокли обзор, и на несколько мгновений воцарилась тишина.
Не дожидаясь, пока дым рассеется, Клаус Петерсен снова погнал канониров к пушкам. Зашипели мокрые банники, которыми пушкари прочищали горячие стволы от пороховой гари. Но эти звуки заглушили радостные крики остальной команды. Боцман кинулся к борту: теперь у алжирца на месте фок-мачты из дикого хаоса обломков рей и изувеченного такелажа торчал только расщепленный обрубок.
Боцман готов был пуститься в пояс от радости.
- Ну, парни, за такую работу с меня причитается! Ставлю вам в Кадисе добрую выпивку!
Торжествовать победу было рано, и боцман снова принялся подгонять канониров; но те и без того летали, как на крыльях. Карфангер зычным голосом скомандовал брасопить реи и ставить все паруса, кроме лиселей. Отведя "Мерсвин" на добрую милю к югу и оказавшись вне пределов досягаемости, он положил судно в дрейф.
Сквозь скрип рангоута со стороны алжирца доносились дикие крики и проклятья пиратов, лихорадочно суетившихся вокруг бесформенной груды остатков такелажа. Они явно пытались поставить запасную фок-мачту. Штурман встревожился.
- Что у вас на уме, капитан?
- Хочу раз навсегда отучить их от обычая нападать на мирные торговые суда, - ответил Карфангер.
Ян Янсен онемел. Он сам не раз доказывал, что не из робкого десятка, но вот сейчас идея капитана показалась ему слишком легкомысленной и безрассудной. И потому он острожно заметил:
- Не сердитесь, капитан, но я бы хотел заметить, что мы волею Провидения необыкновенно удачно выбрались из переделки. И не стоит без нужды искушать судьбу. Ведь даже у самого искусного ткача нить временами рвется, а то, что приносит прилив, с такой же легкостью уносится отливом.
В голосе Карфангера прозвучал металл.
- Штурман, на судне командую я, а ваше дело - выполнять приказы.
С этими словами он обернулся к команде, сгрудившейся на палубе и крикнул:
- Удача любит храбрых! На волков с зайцами не ходят, поэтому я предлагаю тем, кому не по себе, спуститься вниз. Но только в Кадисе им придется сойти на берег и поискать себе другое судно. Тем, кто остается на палубе и у орудий, хочу объяснить мой замысел. Мы подойдем к алжирцу с носа, где нет пушек, и всадим в ватерлинию по залпу сначала правого, а потом левого борта. Десяти зарядов хватит, чтобы отправить их корабль в гости к морскому черту.
- Или наш, - недовольно буркнул кто-то, но себе под нос, чтобы не услышал даже боцман, не говоря уже о капитане. В конце концов, одно дело защищаться, спасая свою жизнь и добро, и совсем другое - атаковать, пусть даже морских разбойников, которых сам Господь велел топить при любой возможности. Но на судне слово капитана - закон, не подчиниться ему нельзя, и "Мерсвин", взяв курс вест, описал вокруг пиратского корабля, увалившегося под ветер, широкий полукруг.
Карфангер велел зарифить паруса, и его судно малым ходом прошло примерно в полукабельтове от носа алжирца, что увеличило точность орудийного огня. Хотя пираты встретили "Мерсвин" дикой пальбой из полусотни мушкетов и аркебуз, полуфунтовые ядра которых продырявили грот-марсель, это не помешало боцману и его канонирам разрядить пушки правого борта в носовую часть пиратского галеона.
Окутанный клубами порохового дыма "Мерсвин" тотчас развернулся против ветра, так что алжирец теперь дрейфовал прямо на него. Когда дым рассеялся, выяснилось, что только два восемнадцатифунтовых ядра из пяти попали в ватерлинию; этого было мало. Но на этот раз "Мерсвин" почти не двигался, и залп орудий левого борта оказался более прицельным: ещё четыре ядра продырявили корпус пиратского корабля и внутрь его неудержимыми потоками хлынула вода.
Гамбуржцы снова отошли от пиратского парусника, чтобы канониры могли в безопасности перезарядить орудия. Карфангер не сомневался, что после третьего залпа с пиратами будет покончено. "Мерсвин" ещё раз проделал тот же маневр - в носу алжирца стало на несколько дыр больше. Пираты вновь открыли бешеный огонь из мушкетов и аркебуз, пули щелкали вокруг, впиваясь в рангоут и переборки. команда "Мерсвина" поспешила укрыться за фальшбортом, ничком попадав на палубу.
Когда пальба утихла, один из упавших так и не поднялся: мушкетная пуля пробила тощую шею корабельного плотника навылет. Сын его, Михель Зиверс, упав на колени, тщетно пытался сорванным с головы платком остановить хлеставшую из раны кровь.
На палубе "Мерсвина" все затихло. После грохота недавнего боя тишина казалась непереносимой. Никто даже не смотрел в сторону пиратского корабля, стремительно погружавшегося в пучину; умолкли победные крики. Украдкой кое-кто косился на капитана, по-прежнему стоявшего на юте. Сняв шляпу и опустив голову, он медленно сошел на палубу и приблизился к погибшему, которого товарищи уже уложили на крышку люка. Чувствуя, что все взгляды направлены теперь на него, Карфангер стянул с плеч свой плащ, накрыл им покойника и, повернувшись, хотел отойти в сторону, как вдруг дорогу ему преградил Михель Зиверс.
- Постойте, шкипер! Мой отец погиб по вашей вине.
Карфангер поднял взгляд на матроса, на голову выше него.
- Эти слова ты мог бы оставить при себе, Михель Зиверс. Но я не держу на тебя зла: гибель твоего отца и для меня тяжелый удар. Посмотри на мой плащ - в нем две дыры от алжирских мушкетных пуль; будь стрелки удачливее, я лежал бы сейчас рядом с твоим отцом. Но Господь решил иначе... О выплате вашей семье за потерю кормильца поговорим в Кадисе, сейчас не до того. Обещаю не поскупиться.
Михель Зиверс не унимался, но Карфангер не стал с ним препираться, а приказал брасопить реи и идти к тому месту, где над пиратским кораблем сомкнулись воды океана. Там на волнах, среди обломков рангоута и пустых бочонков, болталась большая шлюпка, едва не опрокидываясь: десятки барахтавшихся в воде разбойников пытались ухватиться за борта, а сидевшие в шлюпке отбивались веслами.
- Вы собираетесь вылавливать этих разбойников из воды? - удивился штурман.
- Разумеется.
- Чтобы потом их перевешать?
- Ни единый повешен не будет, - отрезал Карфангер. - Я их отправлю в Алжир, где обменяю на наших пленных земляков. Сейчас выкуп каждого из них обходится "кассе восьми реалов" в добрую сотню талеров. Пусть об этом подумает каждый, кто сомневается в правильности моих действий и в необходимости в третий раз атаковать алжирцев.
Солнце давно клонилось к закату, когда "Мерсвин" лег наконец на прежний курс. В трюме кроме двадцати трех пленных пиратов сидел и Михель Зиверс. Того по приказу Карфангера заковали в цепи. Сын погибшего плотника, вопреки приказу капитана не трогать безоружных алжирцев, набросился на них и отцовским топором зарубил шестерых. Капитан дал ему время до Кадиса подумать, требовать ли ещё каких-то денег, или на этом успокоиться.
Остальным было обещано двойное жалованье.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Пока "Мерсвин" под всеми парусами поспешал на юг, погруженный в глубокие раздумья капитан расхаживал по палубе. Нелепая гибель корабельного плотника омрачила радость по поводу блестящей победы. Да ещё этот бунт Михеля Зиверса! На море приказ капитана - закон, он может требовать беспрекословного повиновения. И все же между ним и командой заметно стало охлаждение. Как будто никогда они не рисковали жизнью и не попадали в передряги круче этой... Что же ему теперь покаянно бить себя в грудь и признаваться: "- Да, третья атака была ошибкой, и в гибели плотника виновен тоже я!"?
Они ещё не оставили за собой мыс Финистер - северо-западную оконечность Пиренейского полуострова, перед "Мерсвином" ещё простирались воды коварного Бискайского залива, в котором в любое время с любой стороны мог налететь шквал. И если нельзя безусловно положиться на команду, опасность неизмеримо возрастает.
Но неужели третья атака в самом деле была лишней?
Конечно, пиратский корабль и без того затонул бы, но кто знает, сколько драгоценного времени пришлось бы потерять на ожидание? Или надо было довольствоваться малым - сбитой фок-мачтой алжирца? Без неё пираты и не помышляли бы о погоне за "Мерсвином"... Но тогда в его трюме не сидели бы сейчас две дюжины пленных пиратов!
Капитан Берент Карфангер был самым молодым членом правления гильдии капитанов Гамбурга, у него не было стольких судов, как у Томаса Утенхольта и большинства других судовладельцев, поэтому удачный исход сражения с алжирцами, да двадцать три пленных пирата вдобавок весьма повысят его авторитет... Но не объяснять же все это команде!
Над телом погибшего плотника тем временем хлопотал старый парусный мастер, зашивая его в парусиновый саван. В ногах покойника уже приспособили два пушечных ядра, как требовал морской обычай. Тот же обычай не позволял оставлять мертвеца на судне больше суток - это сулило несчастье.
За спиной парусного мастера, следя за его ловкими руками, робко жался юнга Хайне Ольсен. Мальчишка весь дрожал не оттого, что видел перед собой покойника, а потому, что про старика-мастера рассказывали, будто он может предсказать чью-либо смерть или несчастье, которое должно непременно приключиться с кораблем, и умеет разговаривать с мертвецами. Вот и сейчас тот что-то бормотал себе под нос, словно беседовал с мертвым плотником, восковое лицо которого ещё виднелось из складок савана.
Юнга никак не решался заговорить с мастером, но когда тот вдруг проткнул толстой иглой нос покойника, не выдержал и взвизгнул:
- Ой, вы воткнули иглу ему прямо... - и запнулся.
- Верно, Хайне, в нос, - закончил за него старик. - Последний стежок должен проходить через нос, не то покойник вернется и может натворить бед. Так уж принято у моряков, ничего не поделаешь.
- Но как же мертвецы могут вернуться?
- Как? Очень просто. Послушай, что случилось лет двадцать назад на голландском фрегате "Оран". Был там старший боцман, рыжий такой одноглазый детина. Команда его любила. Но был у него большой недостаток - в питье не знал меры. Это его и сгубило: помер он в море. Зашили его, как положено, в саван и спустили через борт вперед ногами. А парусный мастер по забывчивости последний стежок через нос не пропустил. Потом на "Оран" пришел новый старший боцман и занял койку рыжего. И вроде все опять пошло нормаль. Но не тут-то было! Как-то апрельской ночью "Оран" шел домой, и все подвахтенные проснулись от диких воплей. Офицеры повыскакивали из кают, матросы повыпрыгивали из коек и видят: новый боцман мечется по кубрику, от ужаса глаза выпучил и орет благим матом:
- Мертвец, в моей койке мертвец, одноглазый и рыжий!
Кинулись посмотреть на койку боцмана - а она мокрая, хоть выжми. Мертвеца, правда, так и не нашли. Вот какая история случилась на "Оране".