Как ни был я тогда молод, но помню, что оно нередко меня тяготило. Мне уже 16 лет, скоро будет и 17, а я все на руках бедной матери и бедных сестер. Положим, получу и степень лекаря, а потом что? Нет ни средств, ни связей, не найдешь себе и места. В то же время было и неотступное желание учиться и учиться.
Московская наука, несмотря на свою отсталость и поверхностность, все-таки оставила кое-что, не дававшее покоя и звавшее вперед.
- Выбери предмет занятий, какую-нибудь науку,- говорит
Е. О. Мухин.
- Да я, разумеется, по медицине, Ефрем Осипович.
- Нет, так нельзя; требуется непременно объявить, которою из медицинских наук желаешь исключительно заняться,- настаивает Ефрем Осипович.
Я, не долго думая, да и брякнул так: физиологиею.
Почему я указал на физиологию? - спрашивал я после самого себя.
Ответ был: во-первых, потому, что я в моих ребяческих мечтах представлял себе, будто я с физиологией знаком более, чем со всеми другими науками. А это почему? А потому, что я знал уже о кровообращении, знал, что есть на свете химус и хилус; знал и о существовании грудного протока; знал, наконец, что желчь выделяется в печени, моча - в почках, а про селезенку и поджелудочную железу не я один, а и все еще немногое знают; -сверх этого, физиология немыслима без анатомии, а анатомию-то уже я знаю, очевидно, лучше всех других наук.
Но все это, во-первых; а во-вторых,- кто предлагает мне сделать выбор предмета занятий: разве не Ефрем Осипович, не физиолог? Уже верно мой выбор придется ему по вкусу. Но не тут-то было. Ефрем Осипович сделал длинную физиономию и коротко и ясно решил:
- Нет, физиологию нельзя; выбери что-нибудь другое.
-- Так позвольте подумать...
- Хорошо, до завтра; тогда мы тебя и запишем.
Дома я ничего не объявил ни матери, ни сестрам, а начал обдумывать все дело, уже почти решенное, то-есть действовать задним умом, и, право, поступил не худо; действуя передним, я, вероятно, не попал бы в профессорский институт, и жизнь сложилась бы на других началах, и бог весть - каких. На что же,спрашиваю я себя - дал я мое согласие? На то, чтобы ехать за границу учиться. Да на каких же условиях? Ведь, не зная их, попадешь, пожалуй, и в кабалу. Да, впрочем, бог с ними, с этими условиями, хуже не будет.
Бегу в университет, справляюсь, прислушиваюсь, советуюсь;
наконец, кое-что узнаю и решаюсь: так как физиологию мне не позволили выбрать, а другая наука, основанная на анатомии, по моему мнению, есть одна только хирургия, я и выбираю ее. А почему не самую анатомию? А вот, поди, узнай у самого себя - почему? Наверное не знаю, но мне сдается, что где-то издалека, какой-то внутренний голос подсказал тут хирургию. Кроме анатомии, есть еще и жизнь,- и, выбрав хирургию, будешь иметь дело не с одним трупом.
Меня интересовали, однако же, не мало и другие науки. Я ужасно любил химию, особливо после геймановских лекций. Фармакология мне представлялась также,- несмотря на всю несостоятельность ее представителя в Московском университете, В. М. Котельницкого,- весьма занимательною. Когда я сообщил о моем желании посвятить себя не одной, а нескольким наукам моим товарищам, то они, конечно, трунили надо мною, не подозревая, что я через год или два сделаюсь отчаянным, самым отчаянным адептом специализма в науке, а потом, через несколько лет, перекочую снова в другой лагерь.
В этот же день я явился в правление, нашел там Е. О. Мухина (декана), объявил ему мой выбор и тотчас же был им подвергнут предварительному испытанию, из которого я узнал положительно, что цель отправления нас за границу есть приготовление к профессорской деятельности; а как для профессора прежде всего необходимо иметь громкий голос и хорошие дыхательные органы, то предварительное испытание должно было решить вопрос: в каком состоянии обретаются мои легкие и дыхательное горло. За неимением, в то время спирометров и полного незнакомства экзаминаторов с аускультацией и перкуссией, Ефрем Осипович заставил меня громко и не переводя духа прочесть какой-то длиннейший период в изданной им физиологии Ленгоссэка, что я и исполнил вполне удовлетворительно.
Тотчас же имя мое было внесено в список желающих, то-есть будущих членов профессорского института. Только покончив все это дело, я возвратился домой и объявил моим домашним торжественно и не без гордости, что "еду путешествовать на казенный счет".
В это время случился тут сосед-портной, позванный для исправления моей шинели; услыхав, что я еду путешествовать, он глубокомысленно заметил: "Знаю, знаю, слыхал: значит, едете открывать неизвестные острова и земли".
Я не старался разубеждать его, и был очень рад тому, что и мать и сестры, хотя и опечаленные неожиданным известием, не оказали никакого противодействия; матушка, по обыкновению, набожно перекрестилась, поцеловала меня и сказала: "Благослови тебя бог! Когда же едешь?"
- После лекарского экзамена, месяца через два.
Между тем, по собранным сведениям и слухам, дело настолько выяснилось, что я узнал подробнее о цели и об условиях. Дополним собранные сведения тем, что я узнал впоследствии.
Я представлю себе историю развития профессорского института, в который меня завербовал exprompto (Внезапно.) Е. О. Мухин, в следующем виде:
Академик Паррот был свидетелем в Дерпте и С.-Петербурге смутных и выходящих из ряда вон событий, постигших наши университеты в конце царствования Александра I (при министерствах кн. А. Н. Голицына и Шишкова и попечительстве Магницкого и проч.),
(А. С. Шишков (1754-1841)-адмирал; глава литературной реакции первой трети XIX в.; идеолог контрреволюционного дворянства; министр просвещения в 1824-1828 гг. В тот самый день, когда П. подал прошение о допущении его к вступительному экзамену в университет, Шишков принял должность министра и произнес перед главными чинами министерства программную речь. Министр предписывал "оберегать юношество от заразы лжемудрыми умствованиями, ветротленными мечтаниями, пухлою гордостью и пагубным самолюбием; науки, изощряющие ум, не составят без веры и без нравственности благоденствия народного; сверх сего, науки полезны только тогда, когда, как соль, употребляются и преподаются в меру, смотря по состоянию людей и по надобности, какую всякое звание в них имеет; обучать грамоте весь народ принесло бы более вреда, нежели пользы". Излагая свою программу, министр предлагал распространять среди людей, обязанных только подчиняться и быть верными помещичьему классу, "правила и наставления в христианских добродетелях", которые "не выводят никого из определенного ему судьбою места и во всех состояниях и случаях делают его и почтенным, и кротким, и довольным, и благополучным" (см. мою книгу о П. 1933, стр. 17 и сл.).
а вместе с этим, узнав подробности от известных иностранных профессоров Казанского и других университетов о печальном состоянии нашей университетской науки, воспользовался своим исключительным положением и намерениями нового государя преобразовать всю учебную часть в государстве. Новому государю было известно, что Паррот пользовался особенным расположением и доверием Александра I, имея к нему всегда свободный доступ.
Паррот (родом из Эльзаса и сотоварищ знаменитому Кювье) был долго профессором физики в Дерптском университете; а после своего перехода из Дерпта в С.-Петербургскую Академию наук он был, верно, очень рад назначению князя Ливена, бывшего попечителем Дерптского университета, на место Шишкова, министром народного просвещения при самом начале царствования Николая.
Это назначение, как я полагаю, много содействовало успеху проекта Паррота, главнейшим и самым существенным пунктом которого было подготовление русских молодых людей, кончивших курс в разных университетах, в Дерптском университете, для дальнейших занятий наукою за границею.
Дерптский университет в это время, после позорной катастрофы с производством в доктора каких-то темных личностей, достиг небывалой научной высоты, и достиг именно при попечительстве князя Ливена, тогда как другие русские университеты падали со дня на день все ниже и ниже благодаря обскурантизму и отсталости разных попечителей.
Число русских, посылаемых для подготовки на два, на три года из наших университетов в Дерптский, определялось 20-ю.
После двухлетнего пребывания в Дерпте они должны были отправляться еще на два года в заграничные университеты и потом прослужить известное число лет профессорами в ведомстве Министерства народного просвещения.
Содержание в Дерпте назначалось в 1200 руб. ассигн. ежегодно (несколько более 300 руб. сер.); на путевые издержки полагалась тоже особая сумма. Молодые люди разных университетов, собранные в С.-Петербурге, должны были по прибытии в С.-Петербург подвергнуться предварительному еще испытанию в Академии наук.
Я начал готовиться к лекарскому экзамену. Он прошел очень легко для меня, даже легче обыкновенного, весьма поверхностного, может быть, потому, что мое назначение в кандидаты профессорского института считалось уже эквивалентом лекарского испытания.
(Среди документов, послуживших к выяснению успехов Пирогова-студента, имеются также материалы для суждения о сдаче им лекарского экзамена. Первый из них-собственноручный (публикуется впервые):
"В Отделение Врачебных наук при Императорском московском университете. От своекоштного студента Николая Иванова сына Пирогова. Прошение. Родом я из обер-офицерских детей, сын умершего комиссионера 9-го класса Ивана Иванова сына Пирогова; в 1824 году сентября 10 дня по законным испытаниям принят был студентом во Врачебное отделение в Императорский московский университет на своем коште, где и слушал следующие лекции: анатомии, натуральной истории, химии, физики, математики и фармации, из коих в 1826 году июня 20 дня подвергался испытанию из следующих же наук, как-то: физиологии, общей и частной, патологии, фармакологии, частной и общей терапии и клиники, рецептуры, хирургии, акушерства, женских и детских болезней, ветеринарной науки, судебной медицины и медицинской полиции, истории медицины и по окончании полного курса сих наук желаю подвергнуть себя законному испытанию на степень лекаря, почему и прошу покорнейше оное Отделение врачебных наук допустить меня к экзамену. К сему прошению руку приложил своекоштный студент Николай Иванов сын Пирогов. 1828 года февраля 28 дня" (АМУ, дело No 67, т. I, л. 30, No 41).
Значительно раньше подачи этого прошения было решено в факультете, что П. поедет "путешествовать", т. е. приготовляться к занятию профессорской кафедры. Так, проф. Е. О. Мухин в "Ведомости" по классу судебной медицины сообщал, что им за время с августа по конец 1827 г. "преподана вся судебная медицина, чинимы были повторения и испытания, а сверх того читаны были примерные осмотры, сочиненные лекарями. Лекции преподаваемы были по руководству Шпренгеля и Пленка с дополнениями" (АМУ, дело No 41, л. 4). Там же список "лекарей, назначенных к путешествию". "Казеннокоштные: Шиховской Ив. Своекоштные:
Корнух-Троцкий Петр, Сокольский Григорий. Своекоштный студент:
Пирогов Николай". При всех-оценка: "отличных успехов". Подал также Мухин "Ведомость" за весь учебный 1827-1828 г. (с августа по 20 июня). Из нее отмечу только варианты в полугодовой. Хотя она является отчетом по классу судебной медицины, но в ней сообщается, что "пройдена была вся судебная медицина и общая физиология" и что "преподаваемы были лекции... по руководству Шпренгеля, Пленка и Ленгоссека, с добавлениями". При фамилии П. в графе "успехи" отмечено: "отправлен путешествовать" (АМУ, дело No 42, л. 8). В "Ведомости" проф. Гильтебрандта из класса хирургии с 26 января по 9 июня 1828 г. после сообщения о пройденном курсе отмечено при фамилии "лекаря Пирогова", в графе об успехах: "хорошие" (No 42, л. 6).
В "отчете" под загл. "Порядок последования и испытания на степень лекаря своекоштному студенту Пирогову" и в "Копии дневной записки Отделения врачебных наук" от 8 мая 1828 г. No 7, составленной секретарем отделения П. И. Страховым, сообщается: "На основании определения факультета, произведено было окончательное испытание на степень лекаря своекоштному студенту Пирогову.
Г. Адъюнкт Эйнбродт [П. П., 1802-1840, ученик и помощник Лодера] спрашивал из анатомии - о связках позвонков, о мышцах предплечия и спины, о сосудах сердца; и головы, о мозге; из физиологии - о кровообращении, о жевании, глотании и пищеварении. Испытуемый отвечал на латинском языке очень хорошо".
Затем был экзамен из фармакологии. П. спрашивали о врачебных средствах вообще, их действии, в особенности о свойстве укрепляющих лекарств, о действии ртути в различных болезнях. Испытуемый, как удостоверяет декан Котельницкий, отвечал весьма хорошо.
Из рецептуры подробно спрашивал адъюнкт Иос. Кир. Тихонович, и экзаменующийся отвечал очень хорошо.
Из общей патологии спрашивал проф. В. И. Ромодановский о причинах болезней, о различиях пульса; из общей терапии-он же-о методе прохлаждающем и возбуждающем. Испытуемый отвечал весьма хорошо.
Из повивального искусства, о женских и детских болезнях П. отвечал М. В. Рихтеру (1799-?) очень хорошо.
Проф. Мухин спрашивал о разных предметах из судебной медицины и медицинской полиции. Испытуемый отвечал превосходно.
На вопросы проф. Мудрова из терапии и клиники П. отвечал превосходно.
Проф. Альфонский испытывал из хирургии о воспалениях и о их различных исходах. П. отвечал весьма хорошо.
Проф. Бунге экзаменовал П. из ветеринарной науки о чуме рогатого скота. Ответ был хороший (АМУ, дело No 47, т. I, л. 49 и 51, ст. 3-я).