— Ну, скиньте несколько миллионов!
— Все равно! Ведь поскольку выдвинут примат пролетариата, а не крестьянства, постольку крестьянство может войти в эту систему только в пролетаризированном виде.
— Конечно! Колхозы и совхозы!
— Итак, — настаивал Харитонов, — свобода и расцвет признается вами только для пролетариата и для пролетаризированного элемента?
— Разумеется, как и на Западе только для буржуазии.
— Значит, в этом отношении вы подражаете буржуазии.
— Но вы забываете, товарищи, — защищался Абрамов, — что мы также проповедуем уничтожение классов. Диктатура пролетариата существует только для того, чтобы уничтожить все прочие классы и упраздниться самому пролетариату. Это не забывайте!
— Разрешите не согласиться, — настаивал Харитонов. — Что значит «упраздниться самому пролетариату»? Ведь не так же надо понимать это учение, что пролетариат просто убьет себя, как самоубийца кончает пулей или петлей. Тогда бессмысленна и вся революция. Зачем добиваться власти, если после получения этой власти властвующий просто возьмет, да и перережет себе горло, преподнеся тем самым власть неизвестно кому? Нет… Я думаю иначе. Прочие-то классы пролетариат, действительно, хочет уничтожить всерьез и начисто, а себя самого он должен упразднить так, чтобы от этого дело его только выиграло. Для этого надо уничтожиться так, чтобы, правда, потерять всякое оформление и структуру как именно отдельного класса, но чтобы в то же время разлиться по всему миру, по всей истории, войти во все поры человека, в его мозг, в его сердце, в его душу, как воздух присутствует сразу везде и без него нет никакой жизни, а сам он бесформен и невидим. Я думаю, только о таком самоупразднении пролетариат и может мыслить, ни о каком другом. Но тогда и в бесклассовом обществе свобода останется, в конце концов, только для пролетариата.
— Да ничего подобного! — горячился Абрамов. — Раз вы сами говорите, что пролетариат превратится в общий воздух, которым будет жить человечество, — что же тогда и останется кроме этого воздуха?
— То есть вы хотите сказать, что все человечество превратится в пролетариат и тем самым он как класс уничтожится?
— Конечно! Для кого же вы будете еще требовать свободы, если никого больше и не будет кроме пролетариата?
— Но это будет свобода — с точки зрения данной же эпохи истории.
— Но ведь о данной эпохе и идет речь!
— Почему же? Мы можем обсуждать эту эпоху с точки зрения другой эпохи, — наконец, с точки зрения свободы вообще.
— С точки зрения абсолюта?
— Да… Хотя бы с точки зрения абсолюта.
— Но, к сожалению, никакого абсолюта нет.
— А относительное есть?
— Относительное есть.
— И только оно и существует?
— Да.
— И больше нет ничего?
— Нет.
— И, значит, оно зависит только от себя?
— Конечно.
— И оно всегда и везде?
— Я уже вам сказал, что кроме относительного вообще ничего не существует.
— Но что же у вас получается? Вы признаете существование «относительного», которое есть всегда и везде, которое одно и существует и притом ни от чего не зависит, а зависит только от себя. Тогда это и есть абсолютное?
— Это не абсолютное, но относительное.
— Тем не менее это относительное вы сами изображаете как абсолютное?
— Совершенно верно. Вы абсолютным называется абсолютное, я абсолютным называю относительное.
— Но тогда как будто прав я, а не вы?
— Все равно! В бесклассовом обществе будет полная свобода для всех, потому что для кого она могла бы не быть, тех не будет, а кто захотел бы дать иную свободу для всех, у того не будет никакого для этого критерия, ибо без воздуха, наполняющего его атмосферу, он все равно не сможет жить.
— Значит, — не пойман, не вор.
— Да! Поймать-то мог бы только абсолют.
— Значит, и не вор?
— Значит, и нет категории воровства.
Тут взмолился я жалобным голосом:
— Товарищи! Невозможно! Будем мы когда-нибудь говорить о технике или нет? Кажется, вопрос стоит ясно: для технического прогресса выдвинут абсолютный критерий — диктатура пролетариата. Спрашивается: что такое техника в эпоху диктатуры пролетариата?
Этот вопрос поставлен так ясно, что, кажется, даже несочувствующие диктатуре пролетариата могут тут высказывать правильные вещи. Угодно обсуждать этот вопрос или мы опять ударимся в философию?
— Надо кончать, надо кончать! — заговорили многие. — Время идет.
— Тогда, — сказал Абрамов, — я перейду к оценке высказанных у нас взглядов с точки зрения выставленного критерия.
— Слушаем! Просим! — говорили присутствующие.
— Критерий диктатуры пролетариата важен тем, что это не есть принцип отвлеченный, философский, но диктатура пролетариата есть живая действительность. Если бы она была отвлеченным принципом и осуществлялась в качестве такового, то, — добавил Абрамов с улыбкой, — все присутствующие давно были бы уничтожены…
В комнате послышался смешок, но не столько насмешливый иронический, сколько почтительный и даже благодарный.
— Диктатура пролетариата. — продолжал Абрамов, — и есть то, с точки зрения чего мы смотрим на технику. Техника — служанка диктатуры пролетариата. Отсюда уже легко дать ей и положительную и отрицательную характеристику. Начну с отрицательной.
Мы отвергаем «технику для техники», так же как принцип «искусство для искусства» или «наука для науки». Взгляды эти вызваны потребностями дифференцированного, самоуглубленного субъекта, относящегося к действительности пассивно и не желающего ее переделывать. Техника в этом смысле, равно как и наука, искусство, мораль и всякая иная сфера духовной жизни, сказывается объективной проекцией только одной стороны личности. Потому она и не переделывает самой действительности, но, соглашаясь с нею как с таковой, в ее субстанции, переделывает лишь ее внешние формы, подобно тому, как врач стал бы лечить гангрену не леча ее причину, заражение крови.
Мы отвергаем и научно-технический подход к технике. Он нужен студентам, исследователям, изобретателям, самим инженерам, так как не владея математикой, механикой, физикой, химией, строительным искусством и т. д., конечно, нельзя владеть и техникой. Но для нас это — только глина и камень, из которых мы строим здание социализма.
Мы отвергаем и всякий потребительский подход к технике. Конечно, техника, не облегчающая нашей жизни, личной и общественной, нам совершенно не нужна. Но чистое потребление совсем не есть наш принцип. Если надо, мы пойдем на голод, на неравномерное распределение, на сокращение техники в смысле потребительского принципа, потому что есть у нас цели несравненно более высокие, чем простое потребление. Это — бесклассовое общество, к которому мы идем через диктатуру пролетариата.