— И когда человек вступает в половую связь, то это для него не просто животная жизнь, но и проблема личности?
— Конечно.
— У зверя это — физиология. А у человека, это — проблема личности.
— Согласен.
— Но ведь личность, это же…
— Свобода, вы хотите сказать? — спросил Михайлов, нахмуривши лоб.
— Да, личность там, где нельзя принудить. Необходимость исключает личность… Личность — там, где… Да… где свобода…
— Я вас понимаю, — сообразил Михайлов — Вы хотите сказать как животное, человек погружен в стихию необходимости, физической, биологической и всякой иной, но как личность, — он каждый шаг, осуществляющий эту необходимость, переживает как проблему свободы. Инстинкт пола есть у всякого животного. Но у человека каждый шаг в этой «навязанной» ему /я бы сказал/ области характеризует его личность Так, что ли?
— Так, так.
— Но я не понимаю, почему вы это считаете возражением против меня, спокойно, хотя и пасмурно говорил Михайлов.
— А это потому, что вы рассуждаете абстрактно.
— Я — абстрактно?
— Да, да! Были и есть такие, которые говорят, что пол в человеке есть только вопрос о функционировании половых желез. Но ведь это абстрактно… Этого нет… Это — абстрактная метафизика против жизни. Вы, конечно, так не думаете. Это ведь значит быть слепым, не видеть жизни. Но вот о технике вы рассуждаете именно так, слепо, абстрактно…
— Я вас не понимаю.
— Вы отрываете в человеке то, что ему «навязано», от него самого.
— Но ведь это же и есть различные вещи.
— Различные-то они — различные. Но ведь кушать, это тоже отличается от самой-то личности.
— Так неужели же все, что есть в человеке, есть проблема его личности?
— Все! Решительно все. У юноши появился пушок на подбородке: это показатель роста его личности. Человек много ест и мало ест, много спит или мало спит: это — проблема его личности. В определенный момент у человека просыпается половое влечение, которое выше его сознательных усилий. Казалось бы, при чем тут он-то сам? А, оказывается, то или иное его поведение в этой сфере есть характеристика его личности. Так же и техника. Мы ее с вами не придумывали, как не придумывали и всей нашей современной социальной обстановки. Но и техника и социальная жизнь есть проблема нашей с вами личности. За эти «навязанные» нам вещи мы, оказывается, отвечаем больше, чем за произвольно — предпринятые…
— Но как же это может быть? — недоумевал Михайлов.
— Я ничего не понимаю. Либо я сделал что-то, — тогда я за это отвечаю. Либо я этого не делал, — тогда по какому праву от меня требуется ответ? Ведь это же во всех юридических учебниках написано. Как я могу отвечать за режим, который тысячу лет существовал до меня?
— Абстрактно-с, — повторил свое Елисеев, — абстрактно рассуждаете. Тут-то и видно, что юриспруденция не есть жизнь.
— А что же такое жизнь? — запальчиво спросил Михайлов. Елисеев опять нервно погладил себя чуть-чуть дрожащей рукой по голове и ответил:
— Жизнь, это — самопорождение. Да. И сладострастное самопорождение.
— Ну, и?..
— А, значит, и ответственность.
— За чужие грехи?
— За весь мир.
— Но тогда возможно, что я ответственен за то, чего я никогда и в глаза не видал и о чем не имею никакого представления?
— Не возможно, а так оно и есть. Наибольшая ответственность у нас за то, чего мы и сами не знаем.
— Но ведь это же нелепость! — вскричал Михайлов, чуть-чуть раздражаясь.
— Такова жизнь, — сдержанно и по обычаю скромно отвечал Елисеев.
— Позвольте, вы сказали, самопорождение. Я этого не понимаю. Почему самопорождение?
— Мир существует?
— Мир?
— Да, мир, вселенная — существует?
— Я этого не знаю.
— Как, вы этого не знаете?
— Я этого не знаю.
— А земля, солнце, луна — существуют?
— Как будто.
— Но тогда и мир существует?
— А разве земля, это — мир?
— Земля — не мир.
— Но ведь и луна, и солнце тоже еще не мир?
— Да, но это часть мира.
— Часть мира, но не целый мир. Иначе пуговица будет всем костюмом.
— Хорошо, — нетерпеливо отвечал Елисеев. — Вообще-то что-нибудь существует или нет?
— Как будто.