«Видали, как я разделался с этими анархистскими выродками?
Думаю, что они на некоторое время притихнут… Пускай обращаются в верховный суд — посмотрим, чего они там добьются».
Верховный суд штата Массачусетс постановил: «Протесты отклонить. Приговор оставить в силе».
18 ноября 1925 г. произошло сенсационное событие, положившее начало новой стадии процесса. В этот день Сакко, содержавшийся в заключении в дедхемской тюрьме, получил записку за подписью другого заключенного, молодого португальца Селестино Ф. Мадейроса, приговоренного к смертной казни за убийство кассира при ограблении банка. В записке Мадейроса было сказано: «Настоящим свидетельствую, что я был участником преступления на обувной фабрике в Саут-Брэйнтри и что Сакко и Ванцетти к этому делу непричастны».
Незадолго до этого Мадейрос обжаловал смертный приговор, вынесенный ему за убийство, и тогда не исключена была возможность, что его не казнят. Несмотря на это, он признался теперь в участии в налете в Саут-Брэйнтри. «Я видел жену и детей Сакко, которые приходили в тюрьму, — сказал Мадейрос, — и мне стало жалко ребят…»
Сакко передал показание Мадейроса знаменитому бостонскому адвокату Уильяму Томпсону, который в конце осени 1924 г. принял на себя обязанности главного защитника Сакко и Ванцетти вместо известного профсоюзного адвоката Фреда Мура. Томпсон сразу же взялся за самое тщательное расследование всех фактов, связанных с признанием Мадейроса. За несколько недель он собрал обширный материал, подтверждавший заявление Мадейроса о том, что он вместе с пятью другими членами известной шайки Морелли из Провиденс, штат Род-Айленд, покушался на ограбление и совершил убийство в Саут-Брэйнтри.
26 мая 1926 г. Томпсон подал судье Тейеру прошение о пересмотре дела, в котором изложил результаты своего расследования.
Пять месяцев спустя Тейер отклонил это прошение, изложив свое заключение на 55 страницах. Профессор Франкфуртер следующим образом охарактеризовал это пространное заключение судьи:
«…С глубочайшим сожалением, однако без малейшей боязни ошибиться, я утверждаю, что в наше время, к счастью, ни одно судебное решение не может сравниться с решением судьи Тейера по глубине расхождений между данными расследования и тем, что говорится в решении. Этот документ, содержащий не менее 25 000 слов, правильнее всего было бы назвать окрошкой из извращений, подтасовок, умолчаний и ложных утверждений».
Но верховный суд штата Массачусетс утвердил решение Тейера.
Проведя семь лет в тюрьме, Сакко и Ванцетти 9 апреля 1927 г. предстали перед судьей Тейером, чтобы выслушать его приговор.
«Можете ли вы привести какие-нибудь основания, — спросил секретарь суда, — в силу которых вас нельзя приговорить к смертной казни?»
«Да, сэр, — ответил Сакко. — Мне никогда не приходилось ни читать, ни слышать о таких жестокостях, как этот суд».
Ванцетти произнес, обращаясь к судье Тейеру:
«Человеческий язык бессилен описать страдания, которые мы перенесли за эти семь лет. И все же я стою перед вами без трепета, гляжу вам прямо в глаза, не краснея, не чувствуя ни стыда, ни страха».
В заключение Ванцетти сказал:
«Вот мое заявление: никому — ни собаке, ни змее, ни самой последней, самой жалкой твари на земле я не пожелаю того, что мне пришлось вынести за то, в чем я совершенно не виноват. Но я убежден, что страдал за то, в чем я действительно виноват. Я страдал за то, что я итальянец, и я действительно итальянец; я страдал за «вою семью и за своих близких больше, чем за самого себя, но я так уверен в своей правоте, что если бы я мог родиться дважды, а вы могли бы дважды предать меня казни, я все равно поступал бы так, как я поступал.
Я кончил».
10 июля 1927 г. судья Тейер приговорил Сакко и Ванцетти к казни на электрическом стуле.
Произнеся приговор, Тейер торопливо вышел из зала суда и тут наткнулся на группу репортеров. «Ну, ребята, как прошло дело?» — спросил он. Журналисты промолчали. «Ребята, — сказал Тейер, — ведь вы же знаете, я всегда относился к вам хорошо. Теперь вы должны помочь мне».
В течение последующих четырех с половиной месяцев исполнение приговора откладывалось дважды — сначала на 10 августа, а затем на 22 августа. В эти месяцы со всех концов мира в государственный департамент США и в столицу штата Массачусетс стекались бесчисленные ходатайства о помиловании осужденных и протесты против приговора. В Париже, Мадриде и Мексико, в Лондоне и Гаване, в Базеле и Буэнос-Айресе, в десятках других городов всех стран мира происходили массовые демонстрации протеста. В Дании, Австралии, Южной Африке и во всех странах Центральной и Южной Америки рабочие проводили забастовки протеста. Альберт Эйнштейн, Ромэн Роллан, Мартин Андерсен Нексе, Бернард Шоу, Джон Голсуорси, многие другие знаменитости и миллионы рядовых граждан горячо настаивали на помиловании…
Но, как выразился миллионер Роберт Линкольн О'Брайен, владелец газет «Бостон геральд» и «Бостон тревеллер», «чтобы удержать существующий строй в равновесии, Сакко и Ванцетти нужно было казнить…» Эти слова взяты из опубликованного О'Брайеном частным образом документа, озаглавленного: «Мое личное участие в процессе Сакко и Ванцетти».
Один бостонский журналист в начале августа сказал корреспонденту «Дейли уоркер» Майклу Голду: «Если бы дело происходило на Юге, то толпа почтенных граждан напала бы на чарльстонскую тюрьму, чтобы линчевать этих двух итальянских рабочих».
3 августа губернатор штата Фуллер отклонил ходатайство Ванцетти о помиловании. Четыре дня спустя специальная консультативная комиссия, назначенная губернатором для рассмотрения этого дела, вынесла свое заключение; в нем говорилось, что процесс велся «справедливо», что никаких дополнительных данных, которые давали бы основание для пересмотра дела, нет и что комиссия «не имеет ни малейших сомнений в том, что Сакко и Ванцетти повинны в убийстве…»[47]
С приближением страшного дня, назначенного для приведения приговора в исполнение, в стране росло невыносимое напряжение. От края до края прокатывалась волна протестов и забастовок, охватившая почти все штаты. Чарльстонская тюрьма, где теперь содержались Сакко и Ванцетти, ощетинилась пулеметами; ее охраняло свыше 700 вооруженных солдат и полицейских. Во всех правительственных учреждениях крупных городов дежурили агенты федеральной полиции, которым было приказано в случае каких-либо беспорядков «сначала стрелять, а потом задавать вопросы». В Вашингтоне для «защиты Капитолия» были сосредоточены войска.
За несколько дней до казни Ванцетти сказал корреспонденту «Америкэн ньюспейпер эллайанс» Филиппу Даффилду Стронгу:
«Если бы не эта история, я, вероятно, прожил бы всю жизнь среди людей, которые бы меня презирали. Я умер бы безвестным неудачником, ничем себя не проявив. В этом процессе — смысл нашей жизни, наша победа. Живя обычной жизнью, мы никогда не сумели бы сделать так много для защиты справедливости, терпимости, для укрепления взаимопонимания между людьми, как мы сделали теперь благодаря случаю.
Наши слова, наша жизнь, наши страдания — ничто. То, что нас убивают — нас, хорошего сапожника и бедного торговца рыбой, — это все.
Момент, о котором вы думаете, принадлежит нам. Наша последняя агония будет нашей победой». 23 августа 1927 г. дело, начавшееся в Плимуте (штат Массачусетс), там, где обосновались когда-то первые переселенцы из Европы, закончилось в чарльстонской тюрьме возле Банкер Хилл, где произошло первое крупное сражение во время американской революции. Через несколько минут после полуночи все электрические лампочки в тюрьме мигнули и потускнели; Никола Сакко и Бартоломео Ванцетти были убиты.
Когда весть о том, что Сакко и Ванцетти уже нет в живых, облетела страну, люди, собравшиеся на улицах всех городов в надежде, что в последний момент приговор будет отменен, разразились горькими рыданиями. На Юнион-сквер в Нью-Йорке, где собралась огромная толпа, по словам газеты «Нью-Йорк геральд», происходило следующее:
«Толпа зарыдала. Многим женщинам сделалось дурно. Другие, не владея собой, рухнули на тротуар и сидели, обхватив голову руками. Мужчины плакали на плечах друг у друга. На улице к востоку от площади внезапно началось какое-то движение. Мужчины бесцельно бегали взад и вперед, разрывая на себе одежду и комкая свои шляпы; женщины в отчаянии рвали на себе платья».
Знаменитый французский писатель Ромэн Роллан написал спустя несколько часов после казни:
«Я не американец, но люблю Америку. И я обвиняю в измене Америке тех людей, которые запятнали свою страну перед лицом всего мира этим преступным приговором».
Четыре дня спустя, 27 августа 1927 г., газета «Бостон геральд» писала в передовой:
«Вернемся к своим повседневным делам в полной уверенности, что органы правосудия честно и беспристрастно исполнили свой долг. Вернемся к исполнению наших каждодневных обязанностей с еще более твердой решимостью охранять наш государственный строй и существующий общественный порядок».
Эта передовая была озаглавлена: «Назад к нормальной жизни».
2 августа 1927 г. президент Кальвин Кулидж опубликовал свое известное лаконическое заявление: «На выборах 1928 г. я не намерен выставлять свою кандидатуру в президенты».
К ужасу Кулиджа, республиканская партия поймала его на слове.[48] В один из мучительно знойных дней июня следующего года взмокшие и отупевшие от жары делегаты съезда республиканской партии, состоявшегося в г. Канзасе, при первой же баллотировке утвердили своим кандидатом на пост президента бывшего министра торговли Герберта Кларка Гувера. Он был избран на этот пост б ноября 1928 г.
По млению Г. Л. Менкена, не склонного обожествлять президента, Гувер был просто «разжиревшим Кулиджем». Уильям Аллея Уайт назвал Гувера «арифмометром». Фердинанд Ландберг отмечает, что Гувер «когда-то сбывал акции подозрительных горнопромышленных компаний; перед войной английский суд вынес ему порицание за роль, которую он сыграл в одной такой афере».
Хотя в каждой из этих характеристик содержится зерно правды, ни одна из них не дает исчерпывающей оценки личности тридцатого президента Соединенных Штатов.
Гувер был крупнее своего молчаливого предшественника не только в физическом смысле. Если Кулидж выполнял предписания Уолл-стрита с почтительной покорностью благодарного наемника, то Гувер сам был миллионером, в силу своего положения чувствовал себя легко и свободно в обществе виднейших банкиров и даже играл ведущую роль в высших деловых кругах.
Как писала «Уолл-стрит джорнэл» после выдвижения кандидатуры Гувера на пост президента, «еще никогда и нигде, в том числе и в США, правительство не было так нераздельно слито с деловыми кругами. Можно не сомневаться в том, что Гувер окажется энергичным президентом-дельцом. Он будет первым в истории нашей страны президентом-дельцом, а не политическим деятелем… Его служение народу будет заключаться в служении интересам бизнеса…»
Как бы этот государственный деятель ни увлекался рыночной статистикой, точными диаграммами колебаний деловой активности и биржевыми котировками, его все же нельзя было считать простым «арифмометром», машиной, лишенной всякой способности к самообогащению.
Коммерческие таланты Гувера отнюдь не ограничивались умением спекулировать на акциях сомнительных рудников. Ни один президент еще не проявлял такого искусства в области саморекламы. Хотя он как инженер ничем себя не прославил и нажил свое состояние путем организации акционерных компаний для эксплоатации золотых приисков, лесных разработок, рудных месторождений и прочих концессий в царской России, Австралии, Китае и других отсталых странах, в Америке он создал себе славу «великого инженера». Хотя он систематически использовал поставки продовольствия в качестве политического орудия для поддержки зверских белогвардейских режимов и подавления демократических движений, возникших в Европе после войны, в США Гувер был известен как «великий гуманист». И, наконец, несмотря на то, что он полностью был поглощен своими коммерческими делами и накоплением материальных благ, миллионы американцев были приучены считать Гувера «великим идеалистом».
В своей книге «Вашингтонская карусель» Дрю Пирсон и Роберт Аллен писали: «Всевозможные трюки, всяческие новые приемы, какие были известны и какие были в состоянии изобрести опытные специалисты по рекламе, — все это было пущено в ход, чтобы сделать из Гувера «сверхчеловека», «великого правителя»…[49]
Когда Гувер водворился в Белом доме, курсы акций достигли небывало высокого уровня и стали возникать десятки новых акционерных компаний. В январе 1929 г. на рынок было выброшено больше чем на миллиард долларов новых акций. В маклерских конторах всех крупных городов США толпились возбужденные покупатели, безотрывно следившие за освещенными щитами, на которых быстро сменялись цифры и условные обозначения, отмечая непрерывный рост цен на нью-йоркской бирже.
«Мы, американцы, подошли ближе к окончательной победе над бедностью, чем какая-либо страна в истории… — заявил Герберт Гувер. — Мир вступает в эпоху величайшего экономического процветания». В своем обращении к стране при вступлении на пост президента Гувер заявил, что «Соединенные Штаты достигли еще невиданного в мире уровня комфорта… Ни одна страна не может похвастать более прочными успехами».
Восемь месяцев спустя на Америку обрушился самый губительный экономический кризис в мировой истории.
В конце октября 1929 г. биржевые курсы стремительно полетели вниз.