- А у меня пока один, - сказал Всеволод, - а дальше - что Бог даст. Растет молодцом, хоть ему нет полных одиннадцати лет, однако читать научился, писать учится. Эти учителя из греков хороши, надо правду сказать...
- Знаю, знаю твоего Владимира, - отвечал Изяслав, ведь его крестил еще покойный наш отец и назвал Василием, а ты его прозвал по-гречески Мономахом. Как не знать! Мой боярин Тукы ведет всем князьям русским особый родословный список...
- Неужели же и у нас не ведутся такие списки? - сказал Святослав. При нашем порядке старшинства без этого нельзя. Конечно, дай Бог тебе прожить еще сто лет, любезный брат, но если я тебя переживу, то сяду в Киеве, после меня брат Всеволод, после него твой старший сын Мстислав, там мой старший Глеб... Как тут иначе можно? Тут и один день старшинства много значит. Одним днем раньше родится, а когда по Божию изволению придет очередь, может сесть в Киеве и на двадцать лет пересидеть брата, который только днем позже родился.
- Все это верно и ясно как день, - сказал медленно боярин Тукы. Только у меня в списке выходит маленькое затруднение. После покойного Владимира Ярославича остался сын Ростислав; он среди всех внуков Ярослава - старший, и после сыновей первым должен бы сесть в Киеве. Как с ним быть? Останется он в списке или не останется?
- Экая ты упрямая голова! - заметил Изяслав. - Тридцать раз мы об этом толковали, а ты все за свое! Сидел ли его отец на княжеской волости сам по себе или не сидел? Нет, никогда! Ну и не годится, запомни, что если он триста лет проживет, а в очередь не попадет. Значит, изгой. Так и пиши против его имени, что изгой, стало быть, ни он, ни его дети, ни внуки, ни правнуки никогда в Киеве не сядут, а что дяди дадут, тем и будут довольны.
- Это я не раз от тебя слышал, - сказал боярин, принимаясь за перо, только все не при князьях; а если они согласны, то я так и напишу: изгой.
Святослав и Всеволод изъявили свое согласие, и точный, неторопливый боярин своею рукою против имени князя Ростислава написал: по приговору князей Изяслава, Святослава и Всеволода - изгой.
- Ну, а теперь как с сыном покойного князя смоленского Вячеслава Ярославича, Борисом? - продолжал невозмутимый боярин. - Отец его князем был наравне с другими братьями, от отца Ярослава получил волость.
Князья переглянулись и задумались. Каждый стоял за себя и за своих детей; каждому хотелось, чтобы наследников, кроме его сыновей, было как можно меньше, но в то же время всякий мог бояться, что он умрет, не дождавшись своей очереди быть киевским князем, и на такой случай надо было позаботиться об участи детей.
- И с этим вопросом не в первый раз пристает ко мне мой старый друг, боярин Тукы, - продолжал князь Изяслав. - Он все хочет, чтобы было ясно поставлено и укреплено. А по-моему, это один пустой разговор. Когда еще дойдет очередь до Бориса? И прежде всего я, слава Создателю, жив. После меня черед брату Святославу, там пойдет Всеволод. Если его переживет мой старший сын Мстислав, то его будет очередь; после его смерти старшим останется Глеб Святославич; после него мой Ярополк, за ним Роман Святославич, за ним Давид Святославич, потом опять мой сын Ростислав, дальше пойдет Василий Мономах, Владимир Всеволодович, а там уж Борис Вячеславич, если за ним признать право на киевский стол. Так, мне кажется, не рано ли об этом рассуждать?
- Нимало не рано, - возразил неумолимый Тукы. - У меня в списке еще два таких же князя, сыновья покойного князя смоленского Игоря Ярославича, Давид и Даниил. Они растут у нас в Киеве, князь Изяслав их кормит и поит. Подрастут, спросят или отцовских волостей, или чего-нибудь да спросят. Человек так уж устроен, что он чего-нибудь себе спрашивает...
Святослав Черниговский стал говорить, что сироты - такие же князья и несправедливо было бы отнимать у них отцовское наследие. Но киевский Изяслав заспорил против наследия, против отчины:
- Пойми ты, брат, что наследие, отчина, волость у нас одна - Русская земля, а в ней стольный град Киев, а все остальное дается князьям только на прокорм, а то как? Ты живешь в Чернигове, в управление дано тебе и Белоозеро, и Тмутаракань, и Муром в трех разных концах земли. Всеволод сидит здесь, рядом, в Переяславле, а ему дано и Поволжье, и Суздаль, и Ростов, стало быть, с тобой чересполосно, так что цельной земли какому-нибудь одному князю никак не выкроить. А из-за чего так устроено? Чтобы никто не думал, будто что-нибудь есть мое, или твое, или его, а все это одно, цельное, наше.
- Ну, это очень уж невыгодно, - заметил Всеволод, - и если так, то наше положение не лучше какого-нибудь князя Ростислава, не лучше какого-нибудь боярина, который заселил покупными невольниками жалованный князем кусок земли, поставил хоромы и твердо знает, что это его собственные, на веки вечные, что и сын его будет тут жить спокойно, и внуку достанется, и правнуку. А у меня-то, у русского князя, что есть?
- А во-первых, вся Русская земля вместе с тем боярином, которому живется так спокойно, - возразил Изяслав, - а во-вторых, кто же князю мешает заселить хороший клок земли холопами? Земли у нас довольно, слава Богу!
- Спасибо, братец! - отвечал Святослав. - Заселит мой сын землю в Ростовской волости, а потом судьба посадит его в Киев, так все и пропало? Холопы разбегутся, земля разделанная заглохнет, хоромы запустеют, весь труд и все издержки пропадут...
- Я, брат Святослав, и не думаю, - сказал Изяслав, - чтобы у русского князя было очень спокойное и привольное житье, и никогда этого не скажу. Вот как Бог меня приберет, посидишь в Киеве, так и увидишь, что боярину много спокойнее живется...
Еще долго совещались князья, но о сыновьях покойных братьев своих, Вячеслава и Игоря, ничего не решили, и боярин Тукы, не терпевший неясности, написал в своем списке против имен молодых князей: "С приговору князей Изяслава, Святослава и Всеволода оставлены под сомнением: земли давать в управление можно, а так как отцы их в Киеве не сидели, то о Киеве им никогда не думать, если только князья не передумают и не постановят другое".
- Что ты там кропаешь так долго, дружище Тукы? - спросил его Изяслав. А боярин между тем окончил свою запись и твердо прочитал ее. Князья посмеялись, что такое нерешенное дело можно было и не записывать; но Тукы не смутил этот смех, и он сказал, что нерешенное дело не давало бы ему спокойно спать. Когда же ему заметили, что решением дела он называет самое нерешительное о нем постановление, то боярин предложил им это подписать.
- Лет через десять, может, князья, или через двадцать, - сказал он, вы вздумаете справиться, как вы на это дело сегодня смотрели, вот и прочтете. А теперь все дела сделаны и можно идти отдыхать. Просим прощенья! - И старый боярин пошел из горницы, забрав с собою свитки и бумаги.
Через несколько минут после того вошел в палату молодой человек необыкновенной красоты, высокий, стройный, с открытым лицом, опушенным еще молодою бородкой. Румянец играл во всю щеку; русые кудри падали на плечи; тонкий стан охватывал короткий кафтан; на золотой перевязи в золотых ножнах висел широкий варяжский меч. Князь Изяслав нахмурился, когда его увидел. Князья Святослав и Всеволод смотрели старшему брату в глаза, ожидая, что будет: им не хотелось быть свидетелями неприятного объяснения старшего князя с племянником-изгоем Ростиславом. Строгий вопрос чуть было не слетел с языка Изяслава; но красавец Ростислав предупредил его.
- Я встретил боярина Тукы, - сказал он весело, - стало быть, совет кончился, чужому человеку войти можно. Пришел я сказать вам, дядюшки любезные, спасибо за хлеб-соль и проститься.
- А! Ты едешь? Ну, с Богом! - сказал Изяслав. - Да не надо ли тебе денег? Пошли сюда казначея, я велю тебе дать сотню гривен.
- На добром слове спасибо, дядя, - отвечал Ростислав, тряхнув кудрями, - только, признаться, я другого ожидал на дорогу.
- А, все того же? Земли? - спросил старший князь.
- Ожидал того, что мое; ожидал, что у дядюшек есть совесть, думал, что ваша сила может уступить моему праву, - отвечал спокойно Ростислав. Делать нечего, останусь при том, что получил от отца, а кланяться и принимать подачки больше не стану.
- Ты, друг любезный, кипятишься понапрасну, - сказал спокойно князь Изяслав. - Я всему роду нашему отец и повелеваю тебе эту дурь из головы выкинуть. И чем ты отцовским думаешь жить? Покойный брат наш ничего не оставил...
- Немного, да оставил, - сказал Ростислав, хватаясь за ножны своего меча левою рукою, - одного золота на ножнах фунта два будет, а что внутри, так никакими горами золота не купить: от деда моего Ярослава этот меч переходит старшему в роду, а я, да будет вашей милости известно, старший в роду!
Он гордо взглянул на князей, повернулся и пошел.
- Эй, Ростислав, не дури! - крикнул ему вслед Изяслав. - Не наживи себе беды! Ну и пропадет ни за грош мальчишка: уедет куда-нибудь служить, к немецкому императору, пожалуй, с него станется...
В самом деле, вечером того же дня изгой Ростислав выехал из Киева через западные ворота. С ним видели боярина Порея, видели сына новгородского посадника Вышату, только что вернувшихся с охоты; было еще четверо молодых людей, все бодрые такие, веселые. Провожал их киевский боярин Чудин верст на пять за город. Порей все время болтал без умолку и на прощание, когда путники пустили лошадей рысью, крикнул Чудину:
- Не бойся, дяденька! Не пропадем! Самсём* и на кашу не страшно!
_______________
* Т. е. силою.
Боярин Чудин искренно жалел молодых людей и твердо был убежден, что они едут куда-то на свою погибель. Он долго следил за ними глазами, потом, махнув рукой, проговорил:
- Эх, молодо-зелено! Ум-то есть, да разошелся по закоулкам, а в сердце ничего не осталось! Пропадут ни за грош.
Через несколько дней после того, когда князья-братья разъехались из Киева, князю Изяславу доложили, что Ростислава с шестью спутниками народ видел в Василеве, то есть на юг от Киева, тогда как он выехал на Белгород, то есть прямо на запад. Потом видели его в степи за Днепром. Старший князь не понимал, куда и зачем направляется племянник, и очень беспокоился. Не прошло и двух месяцев, как от князя Глеба Святославича прискакал спешный гонец из Тмутаракани: Ростислав явился в город с толпою половцев и князя Глеба выгнал, а сам сел на Тмутаракани, а князя послал сказать: "Кланяйся ты нашим сродникам и скажи, что старший в роде князь Ростислав велел им жить смирно, не ссориться".
Князь Изяслав едва верил этим слухам; но когда те же вести пришли от самого Святослава из Чернигова, куда приехал и выгнанный князь Глеб, то пришлось поверить поневоле. Святослав извещал, что он наскоро собрал войско и идет опять сажать на Тмутаракани сына Глеба, и, по обычаю, поручал заботам князя Киевского свое семейство. Изяслав тотчас всхлопотался, и верный советник его, боярин Тукы, тотчас явился со своими советами. Изяслав был не в духе и не ожидал дельного совета от своего боярина.
- Да ведь ты за этого бунтовщика стоял на совете? - сказал князь с недоверием.
- Нисколько я не стоял за него, - отвечал бесстрастно Тукы, - а представлял его права. Это я должен был сделать, чтобы князья решили, как мне записать его в списке. А как записал изгоем, так уж и знаю, что мне делать и как на него смотреть. Если б он о сю пору не был решен бесповоротно, так я, может, и теперь говорил бы, что у него есть право. Но у меня в списке написан Ростислав изгоем, и я теперь ни у кого не стану спрашивать, как тут быть. Выгнать его надо, и не только из Тмутаракани, но и из Русской земли, потому что изгою жить у нас можно, пока он сидит смирно, а как забурлил - подальше его.
- Ну и что же ты придумал? - спросил Изяслав.
- А вот что. Пока сам князь Святослав идет в Тмутаракань сажать сына, нам можно бы поговорить со здешними греками, что наезжают к нам из Корсуни. Одолеет Святослав или нет, это еще неизвестно, а Корсунь с нашими приятелями от Тмутаракани близехонько, рукой подать, торговля у нас идет повседневная, и можно бы их подговорить нас от этого Ростислава избавить: выкрасть его, что ли, и увезти. Греки там придумают, как сделать, только непременно это дело надобно через них сделать...
- И есть у тебя такие греки, например, которые поймут это дело? спросил Изяслав.
- Очень довольно здесь греков, - отвечал Тукы, - и есть такие, что с полуслова все понимают. Оно же и нетрудно догадаться, что им прямая выгода - сделать удовольствие киевскому князю. Какие деньги они здесь наживают страсть!
- Ну и дело, боярин, - сказал Изяслав, положив руку на плечо своего верного советника. - Это ты придумал так ловко, что такое даже греку впору! Поговори с ними, голубчик.
Но пока велись переговоры, пока установлялась цена предательства, времени утекло немало, и пришли вести, что Святослав благополучно прибыл в Тмутаракань и Ростислав не хотел с дядей биться и уехал за реку Кубань в горы к касогам, а князь Глеб посажен на старое место.
Святослав отправился в обратный путь и, не доходя Переяславля, распустил войско и, отдохнув пару дней у брата Всеволода, вместе с ним приехал в Киев. Князья хвалили племянника Ростислава, у которого столько-то совести осталось, чтобы не поднять меча против дяди, и почти прощали ему смелый набег на Тмутаракань. Не прошло еще двух дней, как сам князь Глеб появился в Киеве как снег на голову. На расспросы отца он горько жаловался, что Ростислав его кровно обидел, пришел с касогами, с этими свирепыми горцами, взял его в плен, обласкал, расцеловал, накормил, напоил и сказал, что ежели он еще раз придет в Тмутаракань, то он ему отрежет нос и уши.
- И как ты, батюшка-князь, хочешь, - говорил он со слезами, - а я в эту касожскую землю больше не пойду ни за какие сокровища. Там хорошо, слов нет, там и зимы почти не бывает, и рыбы столько, что ее девать некуда, и торговля с этими греками корсунскими и царьградскими идет горячая. Только с этими касогами ладу никакого нет. А брат Ростислав у них как свой, и слушаются они его как своего князя.
Когда боярин Тукы узнал, что и как было, когда он услышал, что в провожатые Ростислав дал Глебу молодого Вышату Остромировича, сына новгородского посадника, у него мелькнула мысль, что князя Глеба теперь всего удобнее отправить в Новгород. Князь слаб именно настолько, насколько нужно, чтобы Новгород сидел смирно, а посадник Остромир сделает все угодное киевскому князю, только бы на него не пала вина сына, который пособляет в междоусобной войне.