• событие может оказаться настолько сложным, что человек не способен адаптировать к нему свою когнитивную схему.
Человек не обладает готовыми схемами интерпретации любой и каждой ситуации. Это делает событие непредсказуемым и он не знает, какое поведение будет адекватным в той или иной ситуации, что в конечном итоге может привести к нарушению его функциональной устойчивости.
Успешность купирования неопределенности зависит от способности индивида выдерживать и переносить такое состояние, умения искать и находить недостающую информацию, способности предсказывать развитие опасного, угрожающего события и контролировать свое поведение в этих условиях.
Наиболее общий когнитивный ответ на неопределенность — придание, приписывание событию какого-либо значения, которое само может стать источником негативных переживаний и напряженности. Второй процесс, развертывающийся одновременно с предыдущим, заключается в стремлении индивида заполнить пробелы в необходимой информации догадками или предположениями о неизвестном.
В практике операторской деятельности часто встречаются задачи, в которых стрессогенные характеристики определяются факторами недостаточности или избыточности информации. В первом случае трудность принятия решения человеком-оператором следует из дефицита сведений об исходной ситуации, о состоянии объекта управления, об условиях рабочей среды, о возможных последствиях конкретного решения. Иногда недостаточность информации обусловливается малым резервом времени для ее приема и преобразования. Избыточность информации может рассматриваться как типичный фактор, определяющий стрессогенность операторских задач. Суть данного явления заключается в том, что к оператору поступает информации больше, чем он может принять и переработать или чем ее необходимо для принятия решения (избыток информации выступает в качестве релевантной помехи).
Особый подкласс стрессогенных информационных характеристик связан с фактором ложности информации, под которой понимаются либо сообщения, не соответствующие реальной ситуации, либо циркуляция неверных сведениях о результатах деятельности, что вступает в противоречие с истинным состоянием управляемого объекта. При поступлении ложной информации возможна выраженная агрессивность человека-оператора из-за персонификации объекта стрессогенного воздействия.
Фактор расслоения информации связан со структурой информационного потока. Речь идет о таких признаках, как неоднородность алгоритма, частая смена режимов деятельности, поступление информации для совмещенных задач.
Фактор низкой субъективной вероятности поступления информации связан с отсутствием у человека-оператора внутренней готовности к восприятию информации, вследствие чего требуется срочная перемена старого плана действий и формирование нового.
Экстремальные факторы информационной природы не должны рассматриваться вне связи между собой, они трудно разделимы не только в реальных условиях решения операторских задач, но и в искусственных, лабораторных условиях. Помимо перечисленных информационных факторов, формирующих стрессогенный характер процесса операторской деятельности, в качестве сопутствующих, предрасполагающих причин развития информационного стресса могут выступать целый ряд факторов, отражающих недостатки, нарушения в таких компонентах «человеческого фактора», как индивидуальные особенности субъекта труда, а также в содержании (процессах, способах), средствах (орудиях), условиях и организации деятельности.
Не всякое экстремальное, субъективно значимое воздействие вызывает развитие последующий стресс-реакции. По общим представлениям в качестве стрессовой может быть признана только такая реакция организма, которая достигает тех пороговых уровней, где его физиологические и психологические интегративные способности напряжены до предела. Предел безвредного, обратимого напряжения интегративных способностей обусловлен, по В. Д. Небылицыну [138], индивидуальными особенностями психики данной личности, уровнем ее выносливости, функциональной устойчивости, параметрами реактивности. Поэтому в развитии психологического (информационного) стресса большое значение имеют компоненты психологической структуры личности.
Когда субъекту что-то угрожает, то его психическая деятельность интенсифицируется, а поведение организуется таким образом, чтобы устранить надвигающуюся опасность (избежать ее, воздействовать на угрожающий агент или выбрать какую-то защитную реакцию). В зависимости от выбранной или ранее выработанной стратегии поведения проявление того или иного ответа на угрозу (страха, гнева, депрессии и т. п.) или на само воздействие (восприятие сложности задания, опасности ситуации) будет различаться, причем эти различия будут касаться и моторно-поведенческих, и биохимических, и физиологических, и аффективных реакций.
Имеется много экспериментальных данных, подтверждающих зависимость различий в реакциях вегетативной нервной системы на угрозу от природы защитного процесса [103]. Они свидетельствуют о том, что характер реактивности автономной нервной системы, по крайней мере частично, определяется тем типом деятельности, в которую вовлечен субъект для того, чтобы справиться с угрозой. Реакция зависит от характера угрозы (и неблагоприятного стимула), по-видимому, при посредничестве защитного процесса, порождаемого этой угрозой. Эти результаты противоречат точке зрения, защищаемой Н. Selye [394], относительно общей адаптации, не зависящей от типа неблагоприятного стимула. «Эмоциям можно приписать свои специфические качественные характеристики, наряду с количественными характеристиками, которые общие для всех» [103, с. 196].
Под влиянием взглядов Г. Селье внимание многих исследователей фиксировалось на физиологических, биохимических или морфологических изменениях, возникающих в результате действия стресс-факторов. В то же время особенности зарождения и развития психологического стресса обусловливают необходимость рассмотрения реакций организма не только в связи с особенностями стресс-воздействия, но и с психологическими факторами конкретной личности. Как справедливо замечает А. В. Вальдман с соавт.: «У многих исследователей возникает неудовлетворенность при попытках изолированного рассмотрения стресс-реакции как комплекса биохимических (энергетических) процессов или исследования отдельных нейрофизиологических, вегетативных коррелятов психологического стресса» [32, с. 34].
Известно, что проявления ответных реакций на психологический стресс возникают в зависимости от функциональной системы ответного реагирования и тех процессов, которые формируют поведение организма и личности при взаимодействии с окружающей средой. Характер реакции на стрессогенный фактор в значительной степени зависит от личностного фактора. Но существенную роль играет интенсивность и темп нарастания внешнего воздействия. Еще В. А. Гиляровский (по [32]) отмечал, что при остром интенсивном вредоносном факторе реакция обычно бывает грубая, массивная, в ней маскируются особенности личности. При менее интенсивном и медленном воздействии экзогенных факторов роль личностной реакции проявляется более отчетливо.
Биохимические показатели более адекватны для установления коррелятов с острыми стрессовыми состояниями, чем с хроническими. Однако они никак не могут быть непосредственно соотнесены ни с самим эмоциональным состоянием, порождаемым стресс-стимулом, ни со всем своеобразием этих стимулов, действующих на организм. Было предпринято немало попыток выявления наиболее чувствительных показателей (маркеров) психологического стресса. Отмечено, что резкие сдвиги отдельных показателей (биохимических или физиологических) возникают у тех лиц, у которых уровень этих констант в норме был выше или ниже, чем у остальных. Однако обнаружить какие-то определенные «маркеры» психологического направления, естественно, не удалось. И биохимические, и физиологические показатели эмоционально-стрессовой реакции индивидуально очень изменчивы. Однако информативность показателей сердечного ритма и кожно-гальванического рефлекса, этих двух компонентов эмоционального напряжения не вызывают разногласий: оба показателя испытывают на себе влияния основных составляющих эмоциональной реакции (силы потребности и прогностической оценки эффективности действий, направленных на ее удовлетворение). При этом по данным П. В. Симонова [168] сердечный компонент более непосредственно связан с мотивационно-эмоциональной составляющей — с перцептивным звеном, потребностью, в то время кожно-гальванический рефлекс — с эффективным выражением эмоций, с организацией приспособительных действий.
Во все периоды развития, формирования и проявления психического напряжения или эмоционально-стрессовой реакции происходит определенная динамика вегетативных процессов. А. В. Вальдман с соавт. [32] отмечает, что можно выделить вегетативные сдвиги, которые сопутствуют процессам перцепции сигнала, психологическому (эмоциональному) сдвигу, выражению эмоции, психологической адаптации, эмоционально-поведенческой реакции. Гностические процессы протекают достаточно скоро. Поэтому по отношению к динамике эмоционально-поведенческого процесса, еще до развития типичных, поведенческих явлений, формируется и проявляется комплекс вегетативных сдвигов. Вегетативная реакция опережает моторную и формируется вместе с акцептором будущего результата действия, поэтому при состоянии страха (в ситуации «угрозы») ответная реакция может быть очень различна, в зависимости от того, последует ли активно — (побег) или пассивно-оборонительная (замирание) реакция. В период выполнения ответной поведенческой реакции, обусловленной острым эмоционально-стрессовым воздействием, вегетативные сдвиги определяются и связаны, главным образом, с моторными процессами, их следствиями, обменными реакциями, процессами гомеостаза. Они теряют свою специфичность и могут быть полностью схожи с вегетативными проявлениями, наблюдаемыми при аналогичных действиях неэмоционального происхождения. Таким образом, характер вегетативных проявлений при психологическом стрессе в значительной мере определяется природой защитного процесса.
В связи с этим возникает вопрос, в какой мере функционально предопределены биологически целесообразные комплексы вегетативных и соматических проявлений стрессовых реакций, насколько специфичны стереотипизированные реакции, присущие разным типам эмоциональных состояний. Могут ли быть найдены физиологические конфигурации вегетативных и гормональных индексов, настолько специфичные, чтобы по ним можно было провести различия между тревогой, страхом, депрессией? Обсуждая эту проблему Р. Лазарус [103] склоняется к положительному ответу. Однако J. Lacey [327] делает более скептическое заключение. Причинным фактором вариаций в ответных реакциях является сам индивид с его предрасположенностью реагировать на стресс-ситуацию определенным образом. Упомянутыми авторами выдвинуто понятие реактивной стереотипии, согласно которому на одну и ту же ситуацию один индивид будет, например, постоянно реагировать повышением кровяного давления и тахикардией, а другой — урежением ритма сердечной деятельности и снижением артериального давления.
Физиологические, биохимические и эмоциональные реакции организма, характеризующие развитие психического напряжения и психологического стресса, свойственны и для ряда других психических состояний, что видно из табл. 4 и 5 (с. 168–170). В этом отношении данные реакции можно рассматривать как не специфический ответ организма на воздействие стресс-факторов. Но в тоже время они формируют синдромы вегето-соматических, биохимических и психофизиологических проявлений адаптиционного процесса, характерные для каждой конкретной формы функционального состояния.
Изменение поведения при стрессе является более интегральным показателем характера ответа на воздействие, чем отдельные биохимические или физиологические параметры. Более часто доминирует форма поведения с повышением возбудимости, выражающаяся в дезорганизации поведения, утрате ряда ранее приобретенных реакций, треморе и т. п., поведение с преобладанием стереотипии (ответы не адекватны общей ситуации, не имеют приспособительного значения). При более умеренных степенях психического напряжения изменения поведения касаются нарушения процессов научения, проявляются персеверацией, нарушением психомоторной координации. Страдает качество восприятия, сложные формы целенаправленной деятельности, ее планирование и оценками [121, 137]. Роль типа личности в характере ответного поведения при стрессовых условиях очень существенна. По В. Н. Мясищеву [135] в экстремальных условиях у импрессивных личностей имеется склонность к заторможенности внешней реакции и усилению вегетативных реакций, к повышению уровня катехоламинов, особенно в значимых ситуациях. У экспансивных личностей ярко выражены как внешние, так и внутренние (вегетативные) реакции, что соответствует их тенденции к внешнему разряду своих переживаний.
Анализ поведенческих реакций в ответ на стрессовые (экстремальные) воздействия позволил Л. А. Китаеву-Смык [91] выделить две наиболее общие формы изменений поведенческой активности при кратковременных, но достаточно интенсивных воздействиях: активно-эмоциональное и пассивно-эмоциональное реагирование.
В структуре активно-эмоционального реагирования можно выделить две фазы: 1) реализация фило- и онтогенетически сформированной программы адаптационных, защитных реакций, действий в ответ на экстремальное воздействие, то есть фаза «программного реагирования»; 2) фаза «ситуационного реагирования», характеризующаяся наличием реакций для восстановления физиологического и психологического гомеостаза «потрясений» первой фазы.
Если активное реагирование направлено на удаление экстремального фактора (агрессия, бегство), то пассивное реагирование — на пережидание экстремального фактора. Речь идет, прежде всего, о чрезмерном и неадекватном уменьшении двигательной активности, снижающей эффективность защитных действий человека.
Обе указанные общие формы поведенческих реакций находят проявления и в экстремальных условиях операторской деятельности. В литературе накоплено немало описаний обеих форм реагирования операторов в реальных профессиональных ситуациях. Примером пассивно-эмоционального реагирования, явно неадекватного требованиям аварийной ситуации, может служить случай, описанный К. М. Гуревичем [54]. Опытный оператор московской энергосистемы получил известие об аварии, которая могла повлечь за собой нарушение энергоснабжения важного объекта, сел в кресло и безмолвно, в полном оцепенении просидел, пока авария не была ликвидирована другими операторами.
В экстремальных условиях операторской деятельности (в условиях космического полета), особенно в начальной, острый период адаптации к невесомости наблюдается нарушения психосенсорной сферы [114]. Отмечаются явления уменьшения объема оперативной памяти, сужения объема восприятия и внимания, затруднения в переключении и распределении внимания, изменения в оперативном мышлении. Эти изменения можно рассматривать как вполне «естественные» первичные адаптивные реакции сенсорных и психофизиологических систем на экстремальные воздействия, то есть изменения в психической сфере следует считать своеобразной адаптивной реакцией на изменяющиеся условия деятельности. Именно в силу адаптивного, приспособительного изменения психических процессов в конечном счете обеспечивается устойчивость высших психических функций, адекватность текущего психического отображения окружающей обстановки, надежность механизмов опережающего психического отражения (антиципации).
Наиболее характерной поведенческой реакцией в условиях экстремальных воздействий профессионально хорошо подготовленных операторов является целесообразно-активная форма, то есть реализация человеком-оператором осмысленных, активных и целесообразных действий, направленных на достижение профессионально значимых целей деятельности при сохранении целостности управляемого объекта, своего здоровья и жизни. В пользу такого вывода свидетельствуют результаты многочисленных экспериментов [54, 114, 149 и др.]. Например, результаты анализа профессиональной деятельности космонавтов в экстремальных, а иногда и в сверх-экстремальных условиях свидетельствуют о том, что успешное решение экипажами задач по управлению космическим кораблем, работа в открытом космосе и выполнение других заданий обусловливается высокой устойчивостью, надежностью их профессионального поведения. Аналогичные данные об устойчивости процессов приема и преобразования приборной информации в широком диапазоне изменения экстремальных условий внешней среды представлены В. Ф. Вендой и В. Г. Зазыкиным [38].
Однако, данные об устойчивости функционирования системы психической регуляции в экстремальных условиях деятельности у хорошо подготовленных операторов относятся, в основном, к воздействиям неблагоприятных факторов среды, — можно предположить, что влияние психологических факторов, связанных с угрозой здоровью, опасностью, высокой ответственностью за результаты деятельности будут сопровождаться снижением устойчивости физиологических функций и работоспособности.
В качестве важного механизма устойчивого характера психической регуляции профессиональной деятельности человека-оператора можно предположить, что чем более высокий уровень функциональной организации человека-оператора, тем менее выражена линейная зависимость колебаний в функциональном состоянии от изменений во внешних условиях [107]. Например, наличие качественных переходов в состоянии физиологических функций при монотонном возрастании величины воздействующего на человека фактора является общебиологической закономерностью, которая проявляет себя на уровне целого организма и его отдельных органов. По-видимому, на психологическом уровне проявляется тот же принцип качественных «переходов» в состояниях системы психической регуляции. В пределах одного состояния система психической регуляции оказывается устойчивой и функционирует относительно независимо от интенсивности воздействующего фактора.
Одним из возможных проявлений профессионального (психологического) стресса является развитие синдрома психического изнеможения, истощения как реакции на запредельные для конкретного индивида рабочие требования [399]. Данное состояние чаще всего проявляется в эмоциональном истощении, деперсонализации и резком снижении личных трудовых достижений.
Как отмечают Р. Хокки и П. Хамильтон [190], определить характерные изменения в процессах выполнения деятельности под воздействием тех или иных стрессогенных условий довольно сложно. Авторы выделили два вида эффектов стресса — стратегические, которые определяются задачей или экспериментальной ситуацией, и структурные, которые зависят от параметров работы системы. К первым относятся показатели распределения внимания, организации внутреннего мыслительного процесса, соотношения скорости и точности ответов и критерии принятия решения. Структурные эффекты проявляются в скорости переработки информации, характеристиках процесса затухания следа в сенсорной памяти, объеме кратковременной памяти и уровне мышечной активности (то есть показателе готовности к реагированию). Такое разведение эффектов стресса достаточно условно. Но в то же время динамика по четырем показателям (селективность внимания, соотношение точности и скорости ответов, скорость переработки информации и объем кратковременной памяти) довольно точно отражает изменения в выполнении деятельности при стрессе.
Гипотеза о специфичности стимулов и реакций при психологическом стрессе проистекают из психосоматической медицины, где принято считать, что каждый тип угрозы порождает свою собственную характерную совокупность симптомов. По мнению Р. Лазаруса [103], специфичность стимула, безусловно предполагает наличие некоторой стандартизованной реакции, причем различие в характере реакций должно быть приписано различию причин, вызвавших эти реакции. Принимая положение о специфичности стимулов, причиной различия реакций следует считать различия в угрожающих стимулах или, скорее, в тех защитных механизмах, которые они приводят в действие. Следует заметить, что гипотеза о специфичности стимула не была достаточно полно подтверждена данными из области психосоматики, возможно, в связи с недостаточной четкостью методических решений.
Специфичность реакций на угрожающее воздействие, скорее всего, связана с индивидуальным реактивным стереотипом, который отражает конституционные особенности и, как следствие, тот или иной характер предрасположенности к определенному типу реагирования. Еще в 1958 г. J. I. Lacey и В. С. Lacey [327] показали, что индивиды обнаруживают значительное постоянство в типах реакций на различные угрожающие ситуации или же неблагоприятные физиологические воздействия.
Понятие специфичности стимула и индивидуальной реактивной стереотипности являются, скорее, эмпирическими, чем теоретическими, то есть они описывают зависимость между стимулами и показателями реакций и никак не объясняют, каким образом и при каких условиях возникают эти зависимости. Факты, показывающие, что тип защитной деятельности влияет на характер реакций автономной нервной системы, на биохимические показатели, являются очень важными, потому что они дают объяснение специфичности, стереотипизированности реакций.
Можно ли считать, что стрессовые реакции, порождаемые непосредственным экстремальным воздействием физического фактора, и реакции, вызванные психологическими по своему характеру угрозами, являются реакциями одного и того же типа? По мнению Р. Лазаруса [103] ответ на этот вопрос должен быть отрицательным, так как опосредующим процессом в первом случае является гомеостатический механизм, активизируемый вредным воздействием, а во втором случае — психологические процессы оценки предполагаемой угрозы личности и поиска адекватного ответа на эту угрозу. Хотя психологическая оценка угрозы и физиологически неблагоприятная стимуляция как будто бы приводят к одному и тому же типу реакции, на самом же деле следствия обоих процессов являются совершенно различными.
Что имел в виду Р. Лазарус, когда противопоставлял физиологический и психологический стресс? Он считает, что физиологический стресс должен иметь дело с висцеральными и нейрогуморальными реакциями человека или животного на воздействие неблагоприятных агентов и с физиологическими механизмами, объясняющими эти реакции. При этом неблагоприятными следует считать любые условия, которые нарушают или наносят вред структуре ткани или функции.
Г. Селье было доказано, что в тканевых системах присутствуют определенные защитные механизмы по отношению к нарушениям, производимым неблагоприятными стимулами, и, кроме того, что эти защитные механизмы являются неспецифическими по отношению к типу неблагоприятного агента. Данная неспецифическая система защитных механизмов именуется общим адаптационным синдромом. Эмпирические работы Г. Селье были связаны, в основном, с корковой секрецией надпочечников, которая стимулировалась воздействием неблагоприятных агентов. Как считает Р. Лазарус, в этих исследованиях «мало внимания было уделено сигнальной системе, то есть тому нейрологическому и химическому посреднику, который «опознает» атаку неблагоприятного стимула на ткани и приводит в действие защитные процессы, которые охраняют систему и восстанавливают гомеостатическое устойчивое состояние» [103, с. 190].
Наиболее существенный параллелизм между психологическим и физиологическим стрессом заключается в том, что как тот, так и другой порождают очень сходные физиологические реакции. Однако важным различием является то, что физиологический стресс обычно вызывает высокостереотипизированные реакции посредством нервных и гуморальных механизмов. Психологический же стресс не всегда приводит к ожидаемым реакциям, ответ на угрозу может быть самым разнообразным: страх, гнев, ступор, депрессия, различные висцеральные изменения, ухудшение показателей деятельности и т. д. Отсюда следует, что, между угрозой и неблагоприятными реакциями должны существовать какие-то опосредующие процессы. Для того, чтобы объяснить эти реакции, необходимо понять защитные процессы, которые активизируются угрозой.
Несмотря на многочисленность теоретических и экспериментальных исследований по проблеме стресса механизмы регуляции его возникновения, развития и проявления изучены недостаточно полно. Более того, как считает Г. Н. Кассиль, «… вряд ли на современном уровне знаний их можно объединить в виде единой всеобъемлющий теории» [87, с.156]. Это положение целиком относится и к состоянию с изучением механизмов психологического стресса. Однако к настоящему времени получен целый ряд научных данных и предложены структурно-функциональные схемы регуляции стресса, что позволяет все же оптимистично оценивать разработки этой проблемы.
Аналитический обзор работ в области изучения стресса позволил Н. И. Наенко [137] заключить, что в существующих представлениях о механизмах развития и проявления этого состояния нашли отражение два исходных направления. Одно из них берет начало от концепции В. Кеннона [88] о мобилизирующей функции эмоций, согласно которой в чрезвычайной ситуации, требующей быстрого и эффективного приспособления к изменениям внешней среды, происходит энергетическая мобилизация организма, выражающаяся в изменениях эндокринных, вегетативных, двигательных и других функций. С этой точки зрения признаком напряженности следует считать интенсивную, сверхобычную величину физиологических изменений, превосходящую обычную для организма норму. Следствием такого подхода оказалось отождествление разных по своей природе состояний, — например, состояний, возникающих при воздействии сильного физического фактора, переживания неудачи, тревожного ожидания значимого события и т. п. «То обстоятельство, — пишет Р. Лазарус, — что все эти различные условия вызывают одни и те же наблюдаемые реакции… способствует распространению мнения, что во всех этих разнообразных случаях мы имеем дело с одним и тем же процессом» [103, с. 178–179]. Между тем эти реакции являются результатом процессов разной природы (гомеостатические, эмоционально-волевые, мотивационно-потребностные, когнитивные и другие механизмы регуляции).
Второе направление основывалось на фактах, противоречащих активационной теории. Как пишет в своем обзоре J. I. Lacey [327], имеются данные, которые свидетельствуют, с одной стороны, о «диссоциации» поведенческих и соматических показателей, а с другой — о низкой корреляции физиологических параметров.
Как известно, в экстремальных условиях происходит не только активация функциональных систем организма, но и формирование специфической системы взаимосвязей и взаимовлияния между их компонентами. Неоднозначность физиологических изменений при активации дала основание предполагать, что они отражают на только общие биологические закономерности функционирования организма в сложных условиях, но свидетельствуют о зависимости этого функционирования и от психологических факторов. Еще в 1967 г. Дж. Лейси обратил внимание на то, что вегетативные проявления стресса могут зависеть не только от стимула, но и от психологических характеристик субъекта, хотя и не объяснил, как и при каких условиях эта зависимость возникает.
Признание роли внутренних, психологических условий в развитии психической напряженности (стресса) обусловили энергичный поиск связи параметров личности с поведением в сложных ситуациях и психологических детерминант этого состояния.
Начальный этап исследований в этом направлении, как отмечает Н. И. Наенко, характеризовался произвольным выбором самих психологических параметров и, по сути дела, не давал теоретического представления о сущности самого явления — психологического стресса. В этом отношении показательным является признание американских исследователей. М. Applay и R. Trumbull: «Многие психологи пытаются внести свой вклад, настойчиво предлагая истинно психологические факторы для объяснения стресса. Однако обзор литературы показывает, что бессистемная погоня за многими психологическими факторами дает незначительный результат или не дает его вообще» [205, р. 9].
Существенно возрос интерес к изучению природы психологического стресса в последние два десятилетия, что в известной мере объясняется активизацией исследований особенностей информационных процессов в деятельности человека, их роли в регуляции поведения, в возникновении специфических функциональных состояний и психоэмоциональных расстройствах здоровья.
Психологические исследования деятельности человека в системах управления техникой дают основание рассматривать явления информационного стресса как весьма специфическую форму психологического стресса с точки зрения особенностей детерминации его развития, уровней регуляции, динамики данного состояния и его влияния на активность оператора и результаты труда, что обусловливает определенные методологические и методические сложности для его изучения. Такое положение связано с тем, что, во-первых, информационный стресс характеризуется, как позволяют предполагать некоторые экспериментальные данные, наличием ряда особенностей в проявлениях неспецифического (энергетического и информационно-конструктивного, когнитивного) и личностного (активационного) уровней регуляции, — изучение характера их взаимосвязи и взаимообусловленности представляет известные трудности. Во-вторых, информационный стресс отражается в индивидуальных формах рабочей активности, оказывая влияние на эффективность (надежность) деятельности и профессиональное самоутверждение и в то же время создавая в ряде случаев предпосылки дальнейшего сохранения этого состояния и даже его генерализации и усиления негативных эффектов. В-третьих, информационный стресс, как специфическая форма адаптационного процесса субъекта деятельности имеет своим вектором минимизацию отрицательных проявлений на уровне организма и личности, характеризуется индивидуальными особенностями в своем развитии и проявлениях, подвержен компенсирующим влияниям факторов совершенствования профессионального мастерства, стратегий решения операторских задач, средств информационного обеспечения деятельности и т. д.
Весь этот комплекс факторов, условий и зависимостей развития состояния информационного стресса обусловливает необходимость определения методологии изучения особенностей его регуляции.
В этом отношении продуктивным является подход к изучению механизмов регуляции стресса как адаптационного процесса с позиций и в направлении оценки структурных компонентов адаптации, представленных в работе С. А. Шапкина и Л. Г. Дикой [196]. Авторы выделяют:
• активационный компонент, связанный с органическими и функциональными затратами, направленных на достижение значимых для субъекта целей и компенсацию факторов, препятствующих достижению этих целей (механизмы активации, преобразования и распределения активационно-энергических ресурсов субъекта, зависящих от индивидуальных свойств нервных процессов);
• когнитивный компонент, основу которого составляют перестройки в когнитивных системах деятельности, направленные на выработку наиболее эффективных способов переработки информации, необходимой для адаптации;
• эмоциональный компонент, отражающий динамику эмоциональных переживаний — субъективных индикаторов эффективности процесса адаптации;