И вот мы узнаем, что царь не отрекался, что документы поддельны, что мы в плену лживой версии Александра Блока.
А может, это действительно так? Давайте вместе порассуждаем. И даже примем версию, согласно которой текст отречения, устроивший всех, включая монаршие дворы того времени, сомнителен. Почему об этом не говорили большевики, понятно. А белые? А эти самые европейские монархии, столь чувствительные к процедурам? Но главное — почему царь, пребывая под не слишком строгим надзором при Временном правительстве, да и впоследствии, не передал своим сторонникам документ, призывающий Россию не верить в его отречение и бороться за сохранение монархии?
И как нам относиться к дневникам Николая II? Будто бы нет записи в дневнике от 2 марта (здесь и далее — по старому стилю): «Утром пришел Рузский и прочел свой длиннейший разговор по аппарату с Родзянко. По его словам, положение в Петрограде таково, что теперь министерство без Думы будет бессильно что-либо сделать, так как с ним борется социал-демократическая партия в лице рабочего комитета. Нужно мое отречение. Рузский передал этот разговор в Ставку, а Алексеев — всем Главнокомандующим фронтов. К двум с половиной часам пришли ответы от всех. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился. Из Ставки прислали проект Манифеста. Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с которыми я переговорил и передал им подписанный и переделанный манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена, и трусость, и обман».
Как много значит построение фразы. Одно дело сказать, что царь ОКРУЖЕН изменниками. И совсем другое, что он ОКРУЖИЛ себя изменниками. Он проводил кадровую политику? Он или нет? Что ахать-то! Истребляй измену! Гибни в неравном бою. Ишь ты — предали!
Все предали… Михаила Сергеевича Горбачева. Но он безупречен. Ах, как он безупречен — на фоне этого, по определению, им сооруженного изменничества. У него «тяжелое чувство»… Мне скажут, что Горбачев процветает, а Николай II принял мученическую смерть. Согласен. Но это вопрос о личной судьбе. Меня же интересует вопрос о державе, о судьбе ее граждан, об исторической миссии. А вас?
Телеграмма Николая II начальнику Штаба Верховного Главнокомандующего, генералу Михаилу Алексееву: «Во имя блага, спокойствия и спасения горячо любимой России я готов отречься от престола в пользу моего сына. Прошу всех служить ему верно и нелицемерно. Николай».
Запись, которую отрекшийся монарх сделал в дневнике 3 марта: «Спал долго и крепко. Проснулся далеко за Двинском. День стоял солнечный и морозный. Говорил со своими о вчерашнем дне. Читал много о Юлии Цезаре. В 8.20 прибыл в Могилев. Все чины Штаба были на платформе. Принял Алексеева в вагоне. В 9.15 перебрался в дом. Алексеев пришел с последними известиями от Родзянко. Оказывается, Миша (младший брат царя. — С.К.) отрекся. Его манифест кончается четыреххвосткой (так называли прямые, равные, всеобщие и тайные выборы. — С. К.) для выборов через шесть месяцев Учредительного Собрания. Бог знает, кто его надоумил подписать такую гадость! В Петрограде беспорядки прекратились — лишь бы так продолжалось дальше».
Никогда не собирался становиться узким специалистом по Николаю II и его отречению, поскольку не являюсь ревнителем белого дела. Но если люди, адепты монархизма, создают «Екатеринбургскую инициативу» и учат всех других, что такое добросовестность и что такое цинизм, то они должны знать, кому именно принадлежит та или иная фраза. Нужно быть очень странными людьми, чтобы автором фразы «отрекся, как будто эскадрон сдал» сделать Александра Блока. Эта фраза была крылатой, и повторяли ее многие. Блоку были хорошо известны и данная фраза, и ее источник: генерал-майор Свиты Его Императорского Величества Д.Н. Дубенский. Сказанное Дубенским сразу после отречения звучало так: «Отказался от престола просто, как сдал эскадрон».
Люди начинают развеивать мифы и… путают Блока, повторившего чужую фразу, с первоисточником — Дубенским. А ведь понятно, почему таким неслучайным образом путают. Блок, как известно, «Двенадцать» написал, в его устах все, что угодно, можно считать наветом. Другое дело Дубенский. Он по факту должности (генерал Свиты) видел, КАК царь отрекся. И его это несказанно впечатлило.
А что делать с известнейшим письмом царицы от 2 марта 1917 года: «А Ты один, не имея за собой армии, пойманный, как мышь, в западню, что Ты можешь сделать?» Как прикажете к этому письму отнестись, если у всех на памяти фраза императрицы Феодоры, жены Юстиниана, сказанная во время мятежа, по размаху ничуть не меньшего, чем в феврале 1917 года? Феодоре было доложено, что все готово для эвакуации императора из Константинополя, но Феодора сказала: «Порфира — это лучший саван». И она, и император остались. В итоге им удалось через своих посланцев внести неразбериху в среду повстанцев, и бунт был ликвидирован.
С одной стороны — «а Ты один… не имея армии… мышь в западне…».
С другой стороны — сухо и коротко: «Порфира — это лучший саван». И все.
Высшее сословие царской России фразу про «лучший саван» знало наизусть. Она, фраза эта, была камертоном для тех, кто еще не истлел до конца и верил в монархию. А для нынешних лживо умствующих монархистов?
Профессионалы сверяют тексты отречения Николая II, анализируют зачеркнутые слова. Мол, сначала было сказано «не имея сил руководить», потом «руководить» было зачеркнуто и написано «не имея сил вывести империю из тяжкой смуты», а еще было зачеркнуто «великие неудачи», а еще было сомнение, написать «дана» ли «власть от Бога» или «вручена»…
Потом полный текст… «Почли Мы долгом совести облегчить народу Нашему тесное единение и сплочение всех сил народных». Это называется — отречение ради консолидации. Мол, я являюсь источником смуты, отрекусь, и будет консолидация. Он взрослый человек, он не понимает, что, когда он отречется, начнется не консолидация, а офигительный бардак? На фоне которого апрельские тезисы Ленина — это заклятие хаоса. В апреле — словом, потом — и делом. Слова…
Отчаявшийся народ ждет слов, которые утолят отчаяние. В 1917 году это отчаяние утолили красные слова. Это факт, а не ценностно окрашенное суждение. Давайте вслушиваться в слова, если хотим что-то понять.
«Не желая расстаться с любимым сыном Нашим…» У этих слов свой вкус, цвет, запах, свой музыкальный лад.
«Я солдата на фельдмаршала не меняю». Фраза совсем другого звучания.
В заключительной части своей статьи Аверьянов и Мультатули предлагают сооружать оптику, в которой Николай II и Сталин окажутся совместимы. Пусть они попробуют эти две фразы совместить для начала! Исторический синтез — не попурри.
Слова — настоящие, живые, горячие. От кого хотел народ их получить в первую очередь? От церкви, конечно. Он их не получил.
Теперь страна, народ должны каяться. А церковь?
Мы что, совсем не знаем истории? Не знаем о призывах товарища обер-прокурора Н.Д.Жевахова к Синоду? Не знаем о телеграммах некоторых (только некоторых) отделений Союза русского народа, адресованных Синоду? И Жевахов, и эти самые немногочисленные отделения умоляли Синод найти слова для народа и этим поддержать рушащуюся монархию. Как же, поддержали!
Уже 2 марта члены Синода признали необходимым немедленно войти в сношения с Исполнительным комитетом Государственной Думы.
4 марта на заседании Синода архиереи не скрывали радости по поводу наступления новой эры в жизни Православной Церкви. В этот же день из зала заседаний Синода было вынесено царское кресло — как символизирующее порабощение Церкви государством.
За редким исключением архиереи воспользовались определением Св. Синода от 7 марта и вычеркнули имя Помазанника Божия из богослужебных книг. В соответствии с определением, вместо монарха стали поминать «благоверное Временное правительство».
7 марта всем епархиям был разослан текст присяга новой власти (само наличие этой присяги кощунственно по монархическим критериям).
И, наконец, в знаменитейшем (и позорнейшем, с позиций белой монархической нормативности) Обращении Св. Синода от 9 марта говорится: «Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни… доверьтесь Временному правительству; все вместе и каждый в отдельности приложите усилия, чтобы трудами и подвигами, молитвою и повиновением облегчить ему великое дело водворения новых начал государственной жизни и общим разумом вывести Россию на путь истинной свободы, счастья и славы. Святейший синод усердно молит Всемогущего Господа, да благословит Он труды и начинания Временного российского правительства».
Послание подписали ВСЕ члены Синода, включая митрополита Киевского Владимира и митрополита Московского Макария, которые считались крайними монархистами.
Такой призыв церкви парализовал монархическое движение абсолютно. Понимаете? Абсолютно! ВСЕ пребывали в шоке. Шок еще усилился к 12 июля 1917 года, когда Синод обратился с посланием к гражданам России, «сбросившей с себя сковывавшие ее политические цепи».
Господа Аверьянов и Мультатули понимают, о каких цепях идет речь? О цепях монархии! Синод благословляет то, что Россия «сбросила политические цепи» монархии, а народ… народ должен каяться за убийство Николая II?!
Бердичевский портной на вопрос, что бы он делал, если бы был царем, сказал, что он бы жил даже лучше, чем царь, потому что он еще бы немножко шил. Те, кто призывает нас каяться, наверное, тоже хотят немножко шить… Красиво шить не запретишь.
Между прочим (так, к слову), когда в августе 1991 года Б.Н.Ельцину предлагали сдаться, то он сказал, что сдастся, если его благословит Патриарх. Патриарх через Руцкого передал, что он отнюдь не благословляет сдаваться, а, напротив, благословляет «стоять».
Работа Николая II над отречением (и над текстом, поскольку он не фальшивка, но если даже текст фальшивка, то над процедурой, которую, как мы опять же видим, отменить невозможно) вообще происходила без Церкви. Царя не интересовало получение от Церкви благословения на отречение или, упаси боже, на «стояние». Церковь миропомазала царя, но взять у нее благословение на уход ему даже в голову не пришло. Церковь сдавала царя, царь — церковь.
Правила, приличия, нормы уже никого не интересовали: ни одних, ни других. Но… и узы семейной, клановой солидарности были порваны с такой же беспощадностью, как истлевшие от «бобка» гнилые веревки.
Господа Аверьянов и Мультатули называют отдельных изменников. Очень странные господа! И странный список изменников. Николай Николаевич изменил? Рузский, Брусилов, Крымов, Корнилов?
Вы помните фильм «Операция «Ы» и другие приключения Шурика?» Там есть знаменитая фраза: «Огласите весь список». Ну, так я и оглашаю вместо Аверьянова и Мультатули.
Первое место в этом списке у не названного по понятным причинам Великого князя Кирилла Владимировича, чья семья особо усердствует по части необходимости общероссийского покаянства (так и хочется сказать «окаянства»).
Но есть и другие, кому вроде бы надо каяться больше, чем рязанскому мужику. Это Великие князья Борис Владимирович, Николай Михайлович, Александр Михайлович, Сергей Михайлович, принц Александр Ольденбургский. Кто не изменил Николаю II, кроме генерал-адъютанта Хана Нахичеванского и генерал-лейтенанта графа Ф. А. Келлера?
Кто не изменил, если изменили церковь, близкие родственники, двор, подавляющее большинство генералитета?
И спрашиваю в который раз подряд: КТО ОТВЕЧАЛ В СТРАНЕ ЗА КАДРОВУЮ ПОЛИТИКУ? А? Не слышу! Кто назначал этих генералов-изменников? Silentium…
Спор по поводу личности Николая II бесконечен. Да, был такой Михаил Кольцов, который восхвалял царя Николая II. Наверное, это был искренний и умный человек — допускаю. И на основании его свидетельства ваш покорный слуга, по мнению Аверьянова и Мультатули, должен устыдиться легковесности своих суждений о личности Николая II.
А если мне кажутся более адекватными нелицеприятные отзывы Витте, то это, конечно, значит, что я красный пропагандист. «Старший товарищ», придумывающий «агитационные клише». Наверное, даже сосед А.С.Ципко по ЦК КПСС…
Нет, я всего лишь сын историка, и я понимаю, чего стоят свидетельства Витте, прекрасно знакомого с императором (в отличие, заметим, от Мультатули, Аверьянова и всей «Екатеринбургской инициативы»). Витте — прекрасного психолога, администратора, государственного деятеля, одного из умнейших и независимейших людей своего времени. Я понимаю, что вымарывать свидетельства современников (Витте, Кони и десятков других людей, к большевизму никакого отношения не имевших) может только белый неумный цензор, он же — бывший красный неумный цензор. За счет таких вымарываний нам предлагают «открытие собственной цивилизации», «восстановление социальной ткани Отечества»?
Почему-то вспоминается Галич — и не его политическая сатира, а сатира бытовая: «Вот на койке я сижу нагишом и орудую консервным ножом». И видится мне этот консервный нож новой белой цензуры, которым кромсают «социальную ткань Отечества», добиваясь открытия «собственной цивилизации» и выковыривая «агитационные клише», придуманные «старшими товарищами»… Не знаю, добьются ли радеющие за монархию господа таким способом метанойи (перемены ума), но паранойя им обеспечена. Ладно бы только им!
Если бы речь шла лишь о «-нойных» (мета-, пара- etc) суждениях двух конкретных ревнителей покаяния–2… Ан нет. Один из государственных каналов российского телевидения на 99 % занят подобной «-нойностью». Да и другие. Речь идет о политической войне — войне за сознание лиц, ответственных за решения.
Эта война приобрела особо наступательный характер после избрания Медведева. Понимание того, чем она чревата, побудило меня к объединению в одном исследовании политической полемики и собственно философии. К работе в жанре публицистического (и философского) марафона.
Марафон подходит к концу. Исследование оказалось нужным и существенным для думающей и политически небезразличной части нашего общества. В каком-то смысле оно оказалось даже более существенным, чем это можно было предположить в момент, когда возник странный замысел, воплощенный в цикле «Медведев и развитие».
Я начал этот цикл тогда, когда избранный президентом России Дмитрий Медведев сказал, что нам нужны десятилетия спокойной жизни для развития. Тогда же я обратил внимание на трагическое сходство этого пожелания с пожеланиями Столыпина. На то, что как тогда, так и теперь нам не будут отпущены десятилетия спокойной жизни. А также на необходимость отличать желаемое (десятилетия спокойной жизни) от реального. Я был уверен, что спокойствия не будет. События в Южной Осетии и то, что за ними последовало, мировой финансовый кризис и то, что за ним последует, лишь подтверждают это.
Когда я предупреждал о грядущем скором неблагополучии, на политическом горизонте еще не было ни единого реального облачка. Теперь же на нем сгущаются такие тучи, что дух захватывает. Завершается российская передышка, восемь относительно тучных лет, являющихся в полном смысле слова, как это кому-то ни покажется странным, эпохой Путина—Буша. Чуть позже я постараюсь объяснить, что это за эпоха, почему она кончается и чем это чревато. Но разве мало фактов? Если их для кого-то мало, то могу заверить: ближайшие месяцы подарят столь многое, что даже закоренелый оптимист, считающий, что «ништяк, рассосется», расстанется со своими иллюзиями.