Пример ценности, совместимой с потерей суверенитета: бедная женщина, живущая в древней Галлии, страстно любит своего ребенка. Цезарь завоевывает Галлию. Геноцида не устраивает. Бедная галльская женщина может так же страстно любить своего ребенка, подчиняясь власти Цезаря. Жить ей при Цезаре никак не хуже (было — хуже некуда), а в чем-то и лучше (гнет верхов становится более упорядоченным)…
Историософия — она и только она — формирует ценности, несовместимые с потерей суверенитета. А деисториософизация разрушает эти ценности. И гипертрофирует другие, совместимые с потерей суверенитета (они же — общечеловеческие ценности, к которым постоянно апеллировал М.С.Горбачев в ходе перестройки).
Защищать суверенитет, опираясь на ценности, совместимые с потерей суверенитета, нельзя.
В Послании Д.Медведева упомянуто много таких ценностей. Какие же ценности, несовместимые с потерей суверенитета, там упомянуты?
Патриотизм.
В Послании сказано: «При самом трезвом, критическом взгляде на отечественную историю и на наше далеко не идеальное настоящее, в любых обстоятельствах, всегда — вера в Россию, глубокая привязанность к родному краю, к нашей великой культуре».
Сказанное обладает тонкой структурой, каждый элемент которой должен быть проверен на совместимость (или несовместимость) с потерей суверенитета.
Элемент № 1 — ПРИВЯЗАННОСТЬ К РОДНОМУ КРАЮ.
Элемент № 2 — ПРИВЯЗАННОСТЬ К НАШЕЙ ВЕЛИКОЙ КУЛЬТУРЕ.
Привязанность… В песне о березке и рябине сказано о любви, причем о любви навек! О привязанности к супруге — когда говорят? Когда признается в качестве слишком уж очевидного обстоятельства отсутствие любви как сильного и горячего чувства. Но надо оговорить наличие какого-то другого чувства — более слабого и холодного. Его-то и называют привязанностью, не правда ли?
Но предположим даже, что к краю и к нашей великой культуре не привязаны, что их любят навек. Ну, есть у вас сильное и страстное чувство по отношению к природе (Цветаева про куст рябины писала), языку, культуре…
Но для формирования ценностей, несовместимых с потерей суверенитета, нужно такое же чувство, имеющее другой адресат. Нужна любовь к исторической личности.
Давайте все же признаем очевидное: люди, влюбленные в родную природу и родную культуру, шли под гитлеровскими знаменами, понимая, что Россия не будет суверенна под властью Гитлера. А почему они шли под этими знаменами? Потому что, любя природу и культуру, они ненавидели историческую личность — «Совдепию». Эмиграция раскололась по отношению к исторической личности. Те, кто хотел спасти свою любовь к исторической личности, а не к природе, культуре и языку, начали искать в Октябрьской революции великий исторический смысл. И, найдя его, тут же стали отстаивать суверенитет новой России, ибо за новой — есть вечная. Это они стали кричать: «Руки прочь от России — пусть и красной! Все равно это бесконечно любимая историческая личность, по сути, та же личность! Великий смысл остался!»
А другие? Другие сказали, что смысл «был да сплыл». Что можно любить язык, природу, культуру, а эту новую историческую личность можно лишь ненавидеть и презирать.
Эти другие, противопоставившие свое отношение к исторической личности отношению к культуре, природе и языку, отстаивать суверенитет новой России сразу же отказались!
Я даже не хочу обсуждать, кто хорош, кто плох. Я только хочу показать, ЧТО формирует ценности, несовместимые с потерей суверенитета. Эти ценности формирует только любовь к исторической личности (иначе — историософская страсть). А все остальные типы любви, и уж тем более привязанности, этих ценностей не формируют.
Но ведь в исследуемом высказывании Д.Медведева упомянута и история! А как она упомянута?
Элемент № 3 — ПРИ САМОМ ТРЕЗВОМ, КРИТИЧЕСКОМ ВЗГЛЯДЕ НА ОТЕЧЕСТВЕННУЮ ИСТОРИЮ… Трезвость, критичность к своей истории — это хорошие качества. Но предпишите их фламандцам. Пусть они трезво и критично относятся к своим героям, боровшимся за спасение страны. К тем же гезам, например, чей подвиг олицетворяет Тиль Уленшпигель. Фламандцы в целом очень трезвы и критичны. Но вряд ли они последуют рекомендации о трезвом критическом взгляде на героев гезов. А почему не последуют? Потому что понимают, что трезвый и критический взгляд, как минимум, со второй половины XX века (а то и ранее) является инструментом дегероизации — и только. И рекомендуется тем, кто должен вместе с героизацией уничтожить и свою историческую идентичность.
Французы, которые тоже трезвы и критичны, не будут эти свои свойства мобилизовывать по отношению к Жанне д'Арк. Причем в точности по той же причине. И это многократно обсуждалось в ходе внутрифранцузских историософских полемик.
На своем опыте мы знаем, что трезвость и критичность рекомендовано применять по отношению к определенным субъектам, прецедентам, тенденциям. По отношению же к другим рекомендовано этого не применять. Или применять прямо противоположное. Рассмотрение данной избирательности (кого надо трезво критиковать, а кого не надо) доказывает, что рекомендующие избавляют нас от исторического как такового. А также от всего, что с этим историческим связано. То есть от ценностей, НЕСОВМЕСТИМЫХ С ПОТЕРЕЙ СУВЕРЕНИТЕТА.
Ведь ценности, несовместимые с потерей суверенитета, и вдохновляемые этими ценностями герои (Тиль Уленшпигель, Жанна д'Арк и так далее) формируются только на основе трепета перед историей, а не трезвого и критичного взгляда на нее. Этим определяется «этос» — благоговение перед историософски обусловленными святынями родной земли. Все ценности, несовместимые с потерей суверенитета, обусловлены этосом. И вне его не существуют. А трезвый, критический взгляд…
Как-то так у нас повелось в последние десятилетия, что где трезвость и критический взгляд — там перестройка. То есть разрушение этоса. Сказали «трезвость и критический взгляд» — и понеслось: покаяние, переименование улиц, фильм «Адмиралъ» etc.
Иноземцы ухмыляются: «Не понимаете, что такое этос, трезвейте и «окритичнивайтесь» и дальше. Но — под властью Цезаря. А почему бы нет? Он даже поможет вам развить вашу трезвость и вашу критичность. Конечно же, не по отношению к Цезарю».
Элемент № 4 — ВЕРА В РОССИЮ.
Опять «И-И». И трезвость с критичностью, И вера.
Вера в Россию рекомендована была Тютчевым. Так он сначала трезвость с критичностью проблематизировал («умом Россию не понять»), а потом сказал о вере («в Россию можно только верить»).
Для меня бесспорно то, что нужно верить в Россию. Но верить в Россию можно только историософски. «Мы попробуем любовью», — писал Тютчев, противопоставляя Бисмарку (с его «железом и кровью») НАШ историософский принцип симфонии, положенный в основу НАШЕЙ государственности. Нельзя верить в Россию и производить деисториософизацию. Нельзя верить в Россию и рекомендовать только критичность и трезвость (рацио).
НЕЛЬЗЯ сочетать в одном высказывании элементы, заряженные прямо противоположной смысловой энергией.
Да, постмодернизм пренебрегает таким НЕЛЬЗЯ. Но за счет чего? За счет выхолащивания смысловой энергии вообще и соединения «освобожденных» от нее элементов по принципу так называемых склеек.
Склейте из кусков всего, что окажется под рукой, бутафорский меч… Пока вам надо этим мечом размахивать на представлении — что склеенный меч, что выкованный. А когда надо воевать? А ведь скоро будет так надо, что дальше некуда. И что тогда произойдет с постмодернистским мечом, склеенным из несочетаемых друг с другом осколков?
В Послании говорится: «Основу нашей политики должна составить идеология, в центре которой — человек».
Это впечатляло… неискушенную публику в 1988 году. Теперь неискушенные Посланий не читают. Что же касается искушенных, то они подразделяются на тяготеющих к публицистике (мой российский «далекий собрат по разуму» А.Пионтковский, например) и тяготеющих к научному подходу (мои зарубежные «далекие собратья по разуму» из Сорбонны, Гарварда, Оксфорда и других мест).
Тяготеющие к публицистике, услышав об идеологии, в центре которой человек, окажут: «Все чукчи знают этого человека».
Тяготеющие к научному подходу тонко и деликатно улыбнутся. И промолчат. С их точки зрения (которую я, кстати, не разделяю), идеология умерла в 80-е годы XX века, и ей на смену пришла политическая антропология, которая доводит до предела человекоцентричность любого мировоззрения.
Но ведь и в идеологиях человекоцентричность наличествовала — с незапамятных времен до нашего времени. Коммунисты говорили: «Все во имя человека, все для блага человека». Но имели в виду определенного человека («Ты же советский человек!» — кричит комиссар Мересьеву). Новый человек и новый гуманизм у коммунистов… Сверхчеловек и антигуманизм у фашистов… В центре любой идеологии — человек (чему б еще быть в центре-то?). Вопрос — какой именно?
КАКОЙ ЧЕЛОВЕК НАХОДИТСЯ В ОСНОВЕ ИДЕОЛОГИИ, К КОТОРОЙ АПЕЛЛИРУЕТ ПОСЛАНИЕ Д.МЕДВЕДЕВА? Это человек, чьи ценности несовместимы с потерей суверенитета? Это человек, чьи ценности совместимы с потерей суверенитета? Это ТАКОЙ человек, каковым его сделала личная сопричастность нашей истории? Или это ДРУГОЙ человек, каковым его делает продолжающаяся деисториософизация?
Холодным ветром берега другого.)
Бродский не Тютчев. Но и для него таксист, подвозящий к КПП, за которым — эмиграция, несет «в умолкшие поля» (в Аид). Бродский понимает, что ему предуготованы в эмиграции успех, признание, безопасность, комфорт. И — превращение в ДРУГОГО человека.
За то, чтобы не оказаться в «умолкших полях», а остаться на Родине, МОЖНО терпеть лишения и гибнуть. Это не значит, что ты ХОЧЕШЬ терпеть лишения и гибнуть. ХОЧЕШЬ ты, конечно же, преуспевать и жить. Но когда тебе предложат «ИЛИ-ИЛИ» и ты в сердце своем по-настоящему переживешь коллизию «умолкших полей» и лодочника, то ты, возможно, выберешь Родину. А главное — ты тогда ТАКОЙ, а не ДРУГОЙ человек (к вопросу о том, что в центре идеологии, КАКОЙ человек).
Мой дед, и не он один, сделал свой выбор и погиб на Родине в 1937 году. А другие представители его класса сделали другой выбор. За что я их никоим образом не упрекаю. Но они, сделав другой историософский выбор, стали ДРУГИМИ. Не говорю — плохими. ДРУГИМИ. Как это видно по потомкам белоэмигрантов! И крестятся, и русский язык безупречен, и в русскую культуру влюблены… А уже ДРУГИЕ.
Кстати, у англичанина, преподающего русскую культуру в Оксфорде, со знанием нашего языка и нашей культуры тоже все в порядке. Может, и его назовем патриотом России?
Турбулентность, о которой я предупреждал, уже налицо. Не за горами момент, когда небрежное отношение к историософскому, если оно не будет преодолено (хотя я на это преодоление продолжаю надеяться), подорвет союз власти со всеми, кто готов выстаивать, опираясь на ценности, несовместимые с потерей суверенитета, и на историософию, единственно порождающую такие ценности.
А те, кто не готов выстаивать («население 150» и «элита 0,5»), власть будут сносить вместе с государством — «оранжевым» или иным образом. Занимаясь деисториософизацией и противопоставляя «глупым и жестоким» ценностям, несовместимым с потерей суверенитета, «умные и добрые» ценности, совместимые с этой потерей (к вопросу о Цезаре и галльской женщине).
Нас, приверженных ценностям, несовместимым с потерей суверенитета, нас, не желающих потерять свое право быть ТАКИМИ, какими нас сформировала наша великая история (не бывает великой культуры без великой истории), ОЧЕНЬ много. Мы ОЧЕНЬ разные. А еще — мы слабы, разрозненны, дезориентировании, травмированны. Но это не значит, что нас НЕТ. Мы ЕСТЬ. Мы ЕСТЬ, поскольку ЕСТЬ Родина. Но и Родина ЕСТЬ, поскольку ЕСТЬ мы.
Пока остается на данной территории сообщество тех, кто хочет быть ТАКИМИ людьми, какими это им предписано их историческим смыслом, их историософией, — до тех пор, повторяю, здесь будет и армия, и все остальное. И никто сюда не сунется. А как только этот социальный массив испарится (в том числе и с помощью деисториософизации) — испарится и все остальное. Государство, власть, политическая система, олигархия, бюрократия — все.
Я верю, что в душе президент Медведев все понимает правильно. Но я не о душе — о Послании.
Политическая борьба 2009–2015 годов отделит зерна от плевел, булат от стекла, дробимого кризисом, людей, имеющих ценности, несовместимые с потерей суверенитета, от людей, чьи ценности прекрасно совмещаются с потерей оного.
Патриотизм как ценность? Я помню, кто и как издевался над этой ценностью в 1988 году и поносил меня за то, что я тогда назвал себя патриотом. Потом патриотами стали все, кто меня третировал. Я постоянно вижу их лица на телеэкране.
«Слаб человек»? Согласен. Но человек, который слаб, хорош, покуда всё «в шоколаде». А поелику «шоколад» тю-тю, человек этот… Он как от слабости своей вдруг СТАЛ патриотом, так (от этой же слабости) и ПЕРЕСТАНЕТ им быть. Погодите совсем немного, и вы получите по этому поводу самые наглядные доказательства.