А еще говорили о глотке свободы и ужасной советской несвободе. А потом оказалось, что раб должен возлюбить хозяина, дабы не было эксцессов «a la Спартак»…
Проводимые же мною экстраполяции призваны показать, что не хозяина раб должен возлюбить, а братка. И не возлюбить, а лечь под него. И не возбухать. Удается откупиться — прыгать от радости. А не удается — пенять на себя, а не рассуждать на разного рода идеальные темы, доводя себя до совершенно непристойной исторической страсти. Опустили тебя? Значит, на роду написано быть опущенным, природа тебе не додала, слабак ты и знай подобающее слабаку место. Ах, не слабак? Так сыграй по правилам, задаваемым благородно-грабительской сущностью, она же подлинно жизнеутверждающее мироустройство. Прояви крутизну то есть. Только к идеальному не апеллируй, братан. К этой… как там бишь ее? Справедливости… Ты еще о законе порассуждай. «Закон — тайга»… Че, не в курсе, кореш?
В России уже восславлен, причем недопустимым для всего остального мира образом, так называемый социал-дарвинизм. Теория развития, основанная на том, что сам не чуждый религии Дарвин называл «выходом из инферно», греховна. А инферно? Такое, чтобы из него выхода не было? Итак, социал-дарвинизм уже воспет неслыханным и недопустимым образом… А что если идеалом этого социал-дарвинизма станет браток? Что если будет воспето его право (жить — значит быть несправедливым) опускать, пригибать и так далее? Ведь Ницше-то, который жизнь восславил и справедливость отменил, как раз и является отцом социал-дарвинизма!
Стоп! Мы же о метафизике говорим! Жизнь жизнью, а смерть?
Жил такой крутой, верный закону жизни, закону пригибания, опускания, пожирания ворюга… По совместительству — кровопийца… Идеальный представитель идеального, в силу своей безыдеальности, мироустройства, подлинный выразитель его восхитительно-грабительской сущности. И, уже когда опускал, пожирал, делал все, что подобает прихожанину церкви жизни имени Ф. Ницше, знал при этом, что умрет. Волк, тигр, крокодил делал то же самое и не знал. А он знал. Жизнь без идеала, не имеющая над собой судьи, но знающая о фатуме смерти, — это не животная жизнь.
Бандитам надо не только нормы устанавливать, суды вершить, праздники справлять (определенным, делающим их социумом образом). Им надо хоронить своих собратьев, переправлять их в мир иной. Собратья же — необязательно атеисты.
Возникает несколько нетривиальных проблем.
Прежде всего — проблема греха. Если братан ищет утешения в классической религиозности, то никакие трансформации оной не могут полностью стереть проблему греха и платы за грех. То бишь вечных мук, ада и всего прочего. Ада, созданного в социальном смысле (подчеркиваю — в социальном, не желая задевать чувства верующих) для того, чтобы не все становились братанами. Потому что когда все станут братанами, то жизнь кончится. И братаны кончатся вместе с нею.
Итак, братан, который с точки зрения церкви им. Ф.Ницше вел себя образцово, с точки зрения другой церкви вел себя совсем иначе. А по делам и воздастся…
Есть проблема, не правда ли? Но предположим, что ее как-то обошли… Мол, великий грешник был близок к богу, раскаялся и… Словом, всё у братана «в шоколаде», и он попал в рай.
Возникает новая проблема — что он там делает? Я не шучу! Это серьезнейшая проблема. Раскаявшийся при жизни братан, герой Шукшина Егор Прокудин, хотел березки трогать, на воду смотреть, «Калину красную» распевать… Опять же — свет… «Ты одна мне несказанный свет» — и так далее. А нераскаявшийся братан хочет, чтобы «та жизнь» была наполнена самым лучшим из того, что он вкусил в этой жизни. То есть в той жизни должны быть грабежи, перестрелки, стрелки, разборки, телки, кайф и прочее. Есть тут что-то новое? Нет!
Викинги, представьте себе, ровно таким же образом представляли себе Вальгаллу. Они в ней рубятся насмерть, пьют, гуляют. Зарубленных попрыскали живой водой… они воскресли — и за свое.
А что, неужели кто-то считает, что очень крутой и не лишенный способности домысливать подобные сюжеты братан захочет петь в небесном хоре и купаться в океане Света? Что его не стошнит от подобной церковной идиллии? Что он не побежит сразу в другую церковь? И бабки свои… Фьють! Удобному конфессиональному конкуренту…
Но и с Вальгаллой тоже есть проблемы… Там ведь не только гуляют и дерутся! Там бьются насмерть (и воскресают), так сказать, в порядке тренировки. Ведь предстоит последняя битва сил добра и зла, света и тьмы. А это в идеал метафизической криминальной оргии никак не может быть включено. И вообще — это слишком «исторично», и даже «хилиастично», не так ли?
Но и приспособление классического христианского представления о благе вечной жизни к метафизической криминальной идиллии проблематично. Как ни переформатируй христианство в угоду новым временам — это искомого результата не даст… Обратиться за помощью к грекам?
Аид — просто царство теней… Мрачное и бесперспективное место… Другое дело — какие-то там счастливые острова… а также греческий Олимп. Олимп абсолютно устроил бы криминального «триумфатора-пригибателя». Живут роскошно. Пируют… Пригибают смертных… Трахаются — и в своем круге, и с использованием телок, добываемых в стане «опущенных» (то бишь смертных).
Олимп даже лучше Вальгаллы, где все подчинено последней схватке сил добра с силами зла. Но ход туда метафизически перекрыт. Да, какие-то отдельные супермены чего-то удостаиваются. Но это еще надо просоответствовать. Вот Геракл. Крутой мужик, все у него чин-чином. Но еще и сын этого самого Зевса. Для сынков местечко сладкое припасено… А если ты не сын… Да и вообще — нет нужной метафизической нормы, а на исключениях далеко не уедешь. «Пошто расселись, гады, на Олимпе и не пускаете! свой суперпритон, в свою, такую клевенькую, малину?»
Убежден, что прорабатывавший подобные политметафизические сюжеты читатель упрекнёт меня в блуждании по окольным тропам. При том, что прямой и кратчайший метафизический путь понятен. И связан не с проработкой других моделей Рая, а с соблазнами Ада. В Аду как раз все и должно быть поделено на мучителей (чертей) и тех, кого мучители истязают. То есть на садистов и мазохистов. Пока жертвы, раскаиваясь, вопиют о спасении — они не погибли окончательно. А вот когда они возлюбили Ад, как заложники — террориста… Тогда все кончено. Нащупывавший подходы к подобной теме читатель укажет мне и на то, что фашисты очень активно прорабатывали тему Ада, создавали в виде лагерей смерти его «земные аналоги». Мне это все известно. Но у Ада, его хозяина и всей его метафизики есть один существенный недостаток. Хозяин Ада лишен высшей сакральной легитимации. Он павший, наказанный, слабак. Его изгнал начальник. Он может бунтовать, но не более того. В конечном счете — его накажут, пригнут. Неоптимистично… «Не греет»…
А вот если хозяин Ада — старый бог, свергнутый узурпатором, тогда другое дело… Старый бог легитимнее узурпатора. Узурпатор привнес в мир Новую Идеальность, он по определению, хотя бы по факту своей новизны, и историчен, и (что, по сути, почти тождественно) хилиастичен. Перейти на сторону Старого бога, присягнуть его метафизике, дабы… Разместиться в итоге вместе с ним в каком-то правильно организованном суперпритоне… «Олимпе для себя»… «Острове блаженных»…
Идея свергнутого Бога была глубоко созвучна древнему Средиземноморью. Кронос, поедатель детей, — это свергнутый Зевсом старый бог греческой античности. Римский Сатурн — культурное заимствование, тот же Кронос. Сатурн — отец римских сатурналий, предшественниц всех карнавальных западных действ и незападных вывороченных наизнанку празднеств, включая масленицу с ее карнавальными ряжеными. Греческий эллинизм, осваивая миры ойкумены и сравнивая ее богов, считал Кроноса, Сатурна, Баала, Сета одним и тем же «старым богом». Богом, которого свергли, отменив архитектуру трансцендентного мира, его принципы соотнесения трансцендентного с имманентным, а также все остальное…
Все это, как верят сторонники Старого, может быть восстановлено. Время от времени праздники возвращают Старое. Но это лишь «разминки». Сквозь праздники и их дух веет воля к возвращению Старого и законного, к преодолению Нового и беззаконного.
Метафизика, адресующая к Старому — и этим легитимированному — богу, есть неизбежное следствие отказа от новоидеального и исторической страсти. Когда именно до этого додумаются новые триумфаторы, кто им окажет в этом интеллектуальную помощь, как переплетется большой глобальный сюжет с тем, что творится на нашей территории? Операция «Карнавал» легла в основу войны с Идеальным, войны не ЗА другие смыслы, а ПРОТИВ смыслов как таковых.
Принципы этой войны не новы. Война с Церковью, которая велась на рубежах Нового времени, была не только войной одних смыслов против других. Велась и война на уничтожение смыслов вообще. Разница между Эразмом Роттердамским и Рабле, между субъектом, желающим все подчинить новым высокоморальным смыслам, и субъектом, чуждым смыслам вообще, заменяющим смысл — смехом, космос — хаосом, дух — телом… Эта разница слишком уж очевидна. Слишком прозрачна аналогия между теми карнавализациями и убийством смыслов здесь, в России, в конце XX века.
Тогда от триумфа метафизики Тела, предложенной Рабле, и ее социально-политических производных Запад спасли новые великие смыслы — и религиозные (Реформация), и светские (гуманистические, модернистские). В конце 80-х годов перестройка добилась того, что не удалось партии Рабле за много веков до этого.
Территория, очищаемая от смыслов вообще, от Идеального как такового — это плацдарм. Свято место пусто не бывает, пусто место свято не бывает… в пустое — должно что-то войти.
Антикоммунистическая революция не была революцией в строгом смысле этого слова. Она не выплеснула магмы Идеального Нового. Работать с тем, что она «излила», по тем законам, по которым работают с Новым Идеальным, нельзя. Нет того, что можно оформлять — по-августиански, по-сталински…. Излилась магма безыдеального, магма карнавала. Соответственно, оформить можно только нечто, имеющее ядром ничто, безыдеальность, антиидеальность этого самого карнавала, его затаенную волю к Старому, спрятанную под маской агрессивной антиидеальности, антисмыслия.
Хилиасты хотели глубочайших преобразований реальности — во имя Нового Идеального. Этим они могли задеть механизмы внутрисистемной регуляции, подорвать культуру и жизнь.
Их останавливали. Строили иные отношения между Новым Идеальным и не лишенной идеальности жизнью. Построить отношения межу Пустотой и жизнью нельзя. Любое соединение одного с другим вызывает поедание Идеального. Поедание — и ничего другого. Поедание того, что беспокоит, того, на чем оно основано? Мало? Сожрать, истребить то, на чем есть основание… Надо истребить и его! Пиама Павловна Гайденко не может не знать, что так Ничто съедает Бытие. Что на этом основаны все экзистенциальные медитации. Идеал и смысловой институт… Возможна ли деидеализация религии? В пользу чего? Церкви Ничто?
Что такое Система с антисистемным ядром? Космос, в сердцевине которого (не на периферии, а именно в сердцевине) — хаос. Хаос — или Пустота, в которую втекает Всепожирание?
Юбилей Розова… По каналу «Культура» — фильм о Розове. Выступает еще живой Розов, милый, положительный, твердо стоящий на своих позитивных принципах… Выступающие в фильме деятели культуры рассказывают о том, как обижали Виктора Сергеевича Розова партийные бюрократы. Наверное, обижали… Пьесу «Кабанчик» поначалу не давали ставить… Но города были увешаны афишами — пьесы Розова играли… Снимались фильмы… Вряд ли был более популярный драматург в 60-70-80-е годы XX века в СССР.
Деятели культуры сетуют: «А вот после 1991 года, когда, казалось бы, можно было открыть заново Розова, его почему-то перестали ставить….» Эти деятели — идиоты? Циники? Сумасшедшие? Кому нужен Розов после того, как поработала перестройка?
Процессы в конце 80-х годов XX века шли под флагом «даешь потребительство». Потребительство было провозглашено высшей положительной ценностью. Враги потребительства были объявлены фанатиками, безумцами, злодеями и так далее. Этот процесс я называю «исавизацией всей страны». Для кого «исавизация», а для кого и утверждение нормальных жизненных ценностей… Не будем спорить… Главное, что, начавшись в конце 80-х годов, этот (подготавливаемый в 60-е и 70-е годы) процесс победил. Те, кто возглавил процесс, стали властью (победившим классом, группой, элитой).
Победители сделали все для того, чтобы превратить провозглашенные ценности потребительства в абсолютную норму жизни. За двадцать лет они в этом существенно преуспели. Если не все, то очень существенная часть населения уверовала в потребительство и включилась в ту или иную модификацию потребительской оргии.
Кто антигерои Розова? Потребители конца 50-х — начала 60-х годов. В пьесе «В поисках радости» таких антигероев несколько. Это провинциальный хапуга-сталинист и… И либеральная москвичка-мещанка, которую полюбил один из членов семьи, исповедующей настоящие, антипотребительские, московско-интеллигентские антимещанские ценности.
Семья состоит из матери и четверых детей. «Старшой» влюбился в негодяйку-мещанку и женился на ней. Мещанка требует, чтобы «старшой» не занимался диссертацией, а брался за хорошо оплачиваемую нетворческую работу (переводы, рефераты, другая поденщина). На полученные деньги жена-мещанка покупает мебель.
Семья в ужасе смотрит на то, как гибнет душа «старшого», оказавшись в тенетах ужасного потребительства. Смотрит-смотрит… А потом начинает бунтовать. Каждый бунтует по-своему. Мать говорит «старшому», что она однажды, когда тот пал, попав в плохую компанию, подумала: «Если сын не переменится, пусть лучше умрет…» Теперь она думает о том же самом… Не слабо?
Младший брат этого самого «старшого» хватает саблю погибшего отца — красного командира. И этой семейной реликвией рубит мебель… Да, всего лишь мебель — этот символ потребительства. Но… Это же как с рабочими, поднимавшимися на революционную борьбу. Сначала они машины ломали. Это называлось — «луддиты». А потом борьба с вещами превратилась в борьбу с теми, кто потребовал поклонения вещам и их Хозяину — Золотому Тельцу. Так что чем кончается рубка атрибутов потребительства (мебели)… И не абы чем, а саблей красного командира… Гражданской войной с апологетами потребительства это кончается. Розов это прекрасно понимает. И — к этому призывает.
Но одно дело — призывать к этому в 1959 или даже 1969 году, когда это еще не расшатало все остальное, а другое дело — в 2009-м.
Как еще бунтует младший брат против «старшого»? Стихи пишет. Процитировать вам стихи?
Как сегодня это звучит? Как бунт против всего, что утвердилось в стране в качестве единственно подлинного. Как бунт против Исава… Или — «нормальных ценностей большинства населения РФ».
Но, в любом случае, это бунт. А деятели культуры, сетующие сегодня на невостребованность Розова, не бунта же хотят… Они хотят, чтобы Розов, «страдавший от гонений коммунистов» (в чем страдания? самый репертуарный драматург был!), интегрировался в систему Исава, систему потребительских ценностей. Чтобы победивший потребитель смотрел пьесу Розова и умилялся. Чему? Тому, как со сцены поносят все, что ему дорого?
А ведь поносят не слабо. Бунт против исавизации «старшого», чью душу губит жена-потребительница, принимает крайние формы. Но бунтующая мать уже стара… От отца осталась шпага на стене… Младший брат отводит душу на мебели и пишет стихи… Впрочем, есть еще и сестра, тоже восстающая против исавизации старшего брата и против его жены (осуществляющей эту исавизацию ведьмы). Диалог сестры и «жены-исавизаторши» (сравни — Блудницы на водах многих) очень метафизичен.
«Жена:…нам надо купить и то, и другое, и третье… Когда мы заведем все…
Сестра: Ты никогда не заведешь все.
Жена: Почему это?
Сестра: Потому что ты — прорва!»
В диалоге этом метафизический уровень конфликта уже обнажен до крайности. Младший брат — род Иакова. Старший брат (и соблазняющая его жена) — род Исава. Род же Исава в метафизическом плане не к чечевичной похлебке потребительства адресует. Похлебка — это, так сказать, поверхность. На глубине же — Прорва.
Прорва… Давайте сфокусируемся как следует на ее рассмотрении.
Начнем с того, что классическое мещанство — это совсем не прорва.