Я лично — на стороне тех, кто считает, что именно фашизм в целом (и Освенцим как его символ) потребовал фундаментальной метафизической ревизии (она же «смена вех»). Но эту свою позицию я лишь оговариваю, и не более. Предположим, что те, кто провел границу между старыми и новыми метафизическими представлениями, исходя из явленного миру в ходе фашистской (метафизически явно неслучайной) конвульсии, ошибаются. Я, повторяю, не считаю, что они ошибаются. Но предположим, что ошибаются. По сути это ничего не меняет.
«Смена вех» в любом случае состоялась. В чем же она?
В том, что представление об одной-единственной метафизике, основанной на теодицее как единственно возможном объяснении природы зла (я называю такое представление «пантеодицейством»), сменилось представлением о нескольких метафизиках. В их числе, конечно, есть метафизика, в которой объяснение природы зла основано на теодицее, но есть и другие метафизики, в которых объяснения природы зла основаны на другом. «Смена вех» не аннулирует метафизику, основанную на теодицее. Она даже не отнимает у этой метафизики роль наиболее распространенной и влиятельной. Она всего лишь (а) говорит, что есть другие метафизики (а значит, нет пантеодицейства), (б) говорит, что другие метафизики, равно не используя теодицею, находятся в антагонизме друг с другом и (в) что с метафизикой, основанной на теодицее, как бы она влиятельна ни была, не все в порядке, что влиятельность-то влиятельностью, а убедительность убедительностью.
Чем бы ни была вызвана «смена вех», она, повторяю, сыграла невероятную и не до конца еще осознанную роль во всем, что касается будущего человечества. Лишение пантеодицейства приставки «пан» вывело наконец из андеграунда две другие, с теодицеей несовместимые метафизические традиции. Эти две метафизические традиции существовали (на то они и традиции) тысячелетиями. Но пантеодицейство превращало их существование в нечто сугубо периферийное. В элитно-высоколобую экзотику или тайные радения гонимых еретиков.
Эти две метафизические традиции были изгнаны пантеодицейством не только с основной политико-метафизической сцены, на которой разыгрывались главные сюжеты историко-метафизической драмы. Эти традиции были изгнаны из общественного сознания, лишены права на прямое присутствие в повестке дня. В подобном изгнании, конечно, было место и репрессивному началу. Но преобладала все же именно классическая гуманистическая интеллектуальная спесь. Мол, «зачем нам какие-то экзотические объяснения, если мы обладаем объяснением ясным и очевидным для всех, то есть теодицеей в ее сначала религиозном, а потом модифицирование светском варианте»?
Фашизм поубавил спеси. Да и не он один. А когда место спеси заняла растерянность, то две антитеодицейные метафизики вернулись — тихо и незаметно — и на политико-метафизическую сцену, и в общечеловеческую повестку дня.
В том-то и беда, что незаметно и тихо. Было нечто другое. Это «другое» занимало в «доме метафизик», повторяю, место не просто огромное, а совершенно несопоставимое по своему масштабу и значению с чем-либо еще. Занимая подобное место, оно как бы спрашивало все остальное: «Вы-то зачем нужны? И где вас размещать, если я есть и местом с вами делиться не намереваюсь?» Теперь оно, «другое», освободило место де-факто, еще не признавая ничего подобного де-юре. Тем самым создались предпосылки актуализации того, что ранее не было актуально. Да и место для этого возвращаемого не просто есть… Его стало даже слишком много.
Но для того, чтобы освободившееся место было освоено не одним из двух метафизических конкурентов, а хотя бы ими наравне, нужны интеллектуальные усилия. Конечно же, коллективные. Мое исследование вообще и его VI часть в особенности — какой-то вклад в это совершенно необходимое усилие. Какой именно — не мне судить. Но надо начать работу. Иначе все кончится очень скверно. Освободившееся место будет занято только метафизикой злого бога. Политические последствия этого будут колоссальными по объему и чудовищными по качеству. Не в дискуссию ради дискуссии (с Лоргусом ли, с Гайденко) я погрузился на определенном этапе своего исследования. Я занялся выявлением политической (и именно политической!) значимости для XXI века двух вычеркнутых ранее из повестки дня метафизик.
Метафизик нетеодицейных.
Метафизик взаимно антагонистических.
Метафизик, одна из которых неизбежно будет воспроизводить фашизм и антигуманизм в целом, а другая может стать фундаментом нового гуманизма (и в неявном виде уже использовалась в качестве такового, начиная с октября 1917 года и вплоть до так называемой перестройки).
Я-то выявляю… Апеллирую к уже осуществленным теологическим выявлениям этих двух метафизик… Придаю теологическим выявлениям политический смысл… Сопрягаю выявленные метафизики с проблемой развития…
Я-то выявляю… А кто-то… Кто-то вновь и вновь пытается замутнить выявленное. Обнажая при этом свою вполне банальную (антибольшевистскую, видите ли) политмотивацию.
А ну, как удастся и после смены метафизических вех убедить не слишком образованных людей (а метафизически образованных людей вообще не очень-то много, тем более среди политиков), что хилиазм и гностика — это не две непримиримо враждующие метафизики, а какая-то одна гибридная метафизика?
Что такое гностическая метафизика? Это ОДНА из тех ДВУХ антитеодицейных метафизических традиций, которые были оттеснены в метафизический андеграунд пантеодицейством и выведены из этого андеграунда по-настоящему только в условиях фиаско пантеодицейства. В условиях, когда стала слишком очевидной необходимость избавления теологии и философии от всего того, что порождено… Нет, даже не НАЛИЧИЕМ теодицеи как таковой, а ее ПРЕТЕНЗИЕЙ на особый статус. Статус, который я обозначаю через приставку «пан» к слову «теодицея».
Итак, гностическая метафизика — это только ОДНА из ДВУХ антитеодицейных метафизик, выводимых из метафизического андеграунда исчезновением приставки «пан». Одна из двух! У нее есть антагонист, причем столь же антитеодицейный, как и она сама. Он называется — хилиазм. Повторяю еще раз, наличие этих двух антагонистических антитеодицейных метафизик (гностической и хилиастической) было замутнено как тысячелетним преобладанием метафизики теодицеи, так и нежеланием самых разных политических и метафизических сил прояснить то, что касается подлинного всемирного метафизического «расклада».
В чем же суть этих двух антитеодицейных метафизик? В чем их взаимная непримиримость (антагонистичность)?
Согласно гностической метафизике (отвергающей, повторю еще раз, теодицею так же категорически, как и антагонистичная ей метафизика хилиастов), зло есть сущностная характеристика бытия. Бытие же, как считают гностики, обладает этой сущностной характеристикой в силу своего генезиса. В силу того, что порождено оно не высшей креативной инстанцией (каковой для гностиков нет вообще), а злым и несовершенным демиургом. При этом большинство гностиков считает этим демиургом еврейского бога. Бога-Творца.
Несколькими строками выше я уже оговорил, что другая — хилиастическая и тоже не признающая теодицею — метафизическая традиция является традицией, диаметрально (и именно диаметрально) противоположной гностической.
Согласно этой традиции, зло порождено наличием, помимо бытия, сотворенного Богом, еще и нетварной Предвечной Тьмы — той самой, про которую сказано: «И тьма над бездною».
Я называю такую — хилиастическую — метафизическую традицию антигностической (то есть именно диаметрально противоположной гностической) потому, что и для гностиков есть Творец и Тьма.
Только для гностиков Творец — это злой и никчемный Демиург, а Тьма — это высшая сила, благая сила, Иное. Соответственно, для гностиков целью не может быть развитие. Ведь для них Творение — это зло. А значит, для них злом является и историческое время, которое порождено Творением и находится под его опекой наряду с бытием. Для гностиков есть только добытийная благость (примордиальная, как они говорят). Она, с их точки зрения, преступно осквернена Творцом. А потому ее восстановление несовместимо с Творением. Вернуться к ней можно лишь уничтожив Творение целиком.
А пока Творение не уничтожено, пока Творец не капитулировал (или не погиб вместе с Творением) — все неисправимо отягчено злом. Зло имеет тем самым неискореняемый фундаментальный характер. Оно тождественно Творению как таковому. А еще точнее — союзу Творца и Творения. Повторяю, для гностиков Творение пропитано злом, наполняющим каждую пору этой омерзительной выдумки Демиурга. И любое совершенствование Творения (то есть развитие) есть совершенствование зла. А значит, и само развитие есть зло.
Чем больше развивается Творение, говорит гностик, тем дальше оно уходит от примордиальной точки, то есть ухудшается.
Вот какова одна — гностическая — антитеодицейная метафизика, которую рассмотренные мною в VI части «замутнители» пытаются, так сказать, скрестить с другой — столь же антитеодицейной — метафизикой, метафизикой хилиастической.
На самом деле — буду настойчиво это повторять в связи с огромной важностью данного утверждения — хилиастическая антитеодицейная традиция является абсолютным антиподом и антагонистом гностической (антитеодицейной же) традиции. Справедливо ли это для хилиазма как такового, того грубого и конкретного хилиазма, который нам известен по истории религии? Как я уже показал в части VI — справедливо. Справедливо не в большей или меньшей степени, а, как говорят в таких случаях, «на сто один процент».
Нельзя ведь, согласитесь, одновременно мечтать (как это по сути делают гностики) об избавлении от ужаса жизни, от тиранической «концентрационной Вселенной», от жизни как «сказки, придуманной идиотом», от «вампиризма всех и всяческих форм» и хлопотать (как это по сути делают хилиасты) о Тысячелетнем царстве, продлении жизни как благодатного принципа, избавлении жизни от смерти, вкушении всяких там земных радостей (пресловутых «булок на деревьях»).
Итак, уже на уровне своих грубейших исторических проявлений гностицизм (как отвращение от жизни) и хилиазм (как влечение к ней) противостоят друг другу. Причем по сути своей это противостояние носит характер антагонистический, абсолютный.
Но мы с вами обсуждаем не только грубейшие исторические проявления гностицизма и хилиазма, но и их метафизические подоплеки. Кто-то, конечно, усомнится в том, что у религиозных тенденций, чьи внешние проявления весьма грубы, есть эти самые подоплеки. Но на самом деле это именно так.
«Иное» гностиков — это, конечно, Тьма Предвечная, та, что над Бездной. Она источник смерти как блага. И в этом качестве противостоит жизни как злу. Она враг форм, сочиненных идиотом-Творцом. И так далее. Метафизика благой Тьмы и злого острова, сооруженного злым Творцом, связана с историческим гностицизмом достаточно явным образом. Спору нет, что гностицизм многолик. Но там, где он себя проявляет как нечто фундаментально отличное от теодицейской банальности, он именно таков.
Что же с хилиазмом? Как нечто, обнаруживаемое на религиозной поверхности, он антипод гностицизма. И это не вызывает сомнения. Но есть ли у него под этой самой поверхностью глубокие метафизические корни? Занят ли он коллизией Творца и Тьмы? Трактует ли он ее иным образом, диаметрально противоположным по отношению к метафизике гностицизма и столь же далеким от теодицеи, как и метафизика его гностического антагониста?
Хилиазм еще в меньшей степени, чем гностицизм, стремится расставлять точки над метафизическими «i». В каких-то своих поверхностных проявлениях он еще грубее гностицизма, причем намного грубее. И тогда его связь с какими-либо метафизическими глубинами кажется совсем уж проблематичной. Но как только ты уходишь от грубейших проявлений (чья грубость во многом связана с воинствующей антиэлитарностью хилиазма) к чему-то хоть немного более тонкому, например, к представлениям Иоахима Флорского, наличие нетеодицейной и диаметрально противоположной гностицизму метафизики уже не кажется совсем уж проблематичным.
Двигаясь от грубейшего к менее грубому, а от менее грубого к тонкому, ты убеждаешься в том, что глубинные метафизические корни у хилиазма есть. Уже Иоахим Флорский достаточно глубок для того, чтобы все домысливать до конца. И понимать, что нет места в пределах концепции теодицеи его фундаментальному хилиазму. А у остальных все происходит методом «от противного». А также методом «исключенного третьего». Исключаем теодицею, исключаем гностицизм — что остается нам? Только присяга жизни, ее пространству (Творению), ее создателю (Творцу) и… война со смертью? Да, и со смертью тоже. Но и с чем-то большим. С Предвечной Тьмой, той, что «над Бездной». С бескрайним морем этой Тьмы, которое окружает и грозит поглотить остров Творения.
Подробные доказательства такой связи хилиазма как «красной» религиозной субкультуры и «красной» же метафизики «Творца и Тьмы», опять же, превратят мое исследование из политического в религиоведческое. Тем более, что в этой, VII-й, части исследования я собираюсь заниматься светской, а не религиозной метафизикой.
Какое-нибудь другое исследование я обязательно посвящу детальным доказательствам того, что три метафизические традиции (традиция теодицеи плюс две других) в явном или скрытом виде существуют в большинстве мировых религий. Даже за пределами монотеизма. И что в одной из двух «нетеодицейных» традиций развитие считается абсолютно спасительным. А в другой — столь же абсолютно губительным.
Но у данного исследования есть свои объем, жанр и внутренняя логика. Все «собственно религиозное», что я мог рассмотреть здесь, исходя из объема, жанра и логики, уже рассмотрено. Пора переходить к доказательству того, что три метафизические традиции в неявном виде существуют и в рамках мировоззрений (философских систем), которые на первый взгляд кажутся сугубо светскими.
По понятным причинам я займусь двумя «нетеодицейными» метафизическими традициями. Одну из них я назову красной, а другую черной. Назвав же, начну следить за тем, как осуществляется преемственность метафизического в каждой из этих традиций при переходе от строго религиозного к светскому.
Но существует ли красная религиозная метафизика в качестве отдельной смысловой системы?
Я уже принес извинения читателю по поводу того, что не могу в рамках данной книги приводить развернутых фактологических доказательств.
Но, с другой стороны, вопрос слишком серьезен. И нельзя требовать, чтобы в таком вопросе автору верили на слово.
Так что же делать?
Прежде всего — разделить возможные доказательства аутентичности красной религиозной метафизической традиции на исторические и логические. Исторические и впрямь требуют отдельного исследования. Логические же, а также культурологические, философские, отчасти и схоластические в сжатом виде будут приведены чуть ниже. Читатель вправе считать их достаточными или недостаточными. Но утверждать, что их вообще нет, нельзя. А когда это утверждают, то по причинам существенно политическим. И это я тоже покажу ниже.
Кроме того, возможен не только взгляд из религиозного в светское, но и обратная перспектива. Если удастся показать наличие красной метафизики в светских мировоззренческих (философских) системах и выявить какие-то корни красных светско-метафизических представлений, то это выявление корней иначе высветит как рассмотренную уже нами, так и новую религиозную проблематику.
И, наконец, в научном исследовании вообще, а столь рискованном в особенности, всегда есть место гипотетическому. Нечто можно считать доказанным. А нечто — гипотетическим. Выдвижение гипотез и создание необоснованных умозрений — вещи разные. Когда какой-то объем доказательств существует, можно называть нечто доказанным, а можно гипотетическим. Но называть это нечто необоснованным умозрением уже нельзя. Какие-то доказательства есть. И они будут приведены. Какие-то я вынужден, повторяю, оставить за скобками в силу жанра и прочего.
Пока же давайте я дедуктивно выдвину гипотезу по поводу наличия красной метафизической традиции, тесно связанной с хилиазмом, но не сводимой к нему. А дедуктивно выдвинув ее и описав, по ходу дела займусь возможными доказательствами, оговорив характер оных, совместимый с типом исследования. Начну с дедуктивного описания гипотезы. Она состоит в том, что религиозная красная метафизическая традиция предполагает, что Творец со своей благостью (благостью!) внедрился в нечто, начиненное злом и именуемое «Тьмой над Бездною». Освободив от Тьмы какую-то территорию для осуществляемого им Творения. В силу наличия того, во что внедрено Творение, оно неустойчиво и подвержено внешнему (внешнему!) злу. Защищая Творение, Творец ведет с Предвечной Тьмою вечный бой. В ходе этого боя он:
— отстаивает отвоеванную у Тьмы территорию;
— расширяет эту территорию;
— защищает ее, поелику возможно, от внешнего зла;
— противостоит попыткам Тьмы пожрать Творение, вернувшись к первоначальному примордиальному злу.