Конечно, можно сказать, что, будучи сам человеком нерелигиозным и безусловно метафизически чутким, я придаю избыточное значение позиции нерелигиозного человека по субъективным причинам.
Но это не вполне так. Согласитесь, не я один принадлежу к так называемому светскому, или нерелигиозному, сообществу. К нему же в большей или меньшей степени принадлежит большинство современного западного человечества. Да и существенная часть человечества незападного.
Но главное — не количество людей, по-разному относящихся к тому внутреннему опыту, который можно назвать мистическим или метафизическим. Главное — что даже для религиозных людей любой их потусторонний опыт в силу свойств этого опыта, которые я перечислил, относя данный опыт к опыту внутреннему, фундаментально неокончателен. Одно дело — отклонившаяся стрелка физического прибора. Другое дело — добытые тобою видения. Неясно до конца даже то, отражают ли они твои психические вибрации (галлюцинации ведь тоже сродни видениям) или нечто большее. Но предположим, что с этим удалось разобраться. Остается другая неясность — кто эти видения тебе послал? Они соблазн или благая весть? Мистические видения бесконечно желанны тем, для кого каноническая вера является пресной и недостаточной. Кто хочет рискнуть и получить трансцендентальное знание.
Но и идя на риск, и добиваясь результатов, искатели данного знания не могут истребить в себе до конца сомнения по поводу его вышеописанной фундаментальной неокончательности.
А вот какие-нибудь парадоксальные результаты, получаемые астрофизиками… Они, конечно, скромнее данных Сведенборга, Бёме или Терезы Аквильской. Но они в каком-то смысле, конечно же, окончательнее. Поскольку речь идет о внеантропном и внешнем опыте. И потому они особо ценны не только для нерелигиозного человека, но и для человека религиозного.
Так что же относится к научному, безусловному и одновременно метафизическому внешнему опыту на сегодняшний момент?
Прежде всего, вся концепция расширяющейся Вселенной. То есть основная на сегодняшний момент астрофизическая концепция, которую уже переосмысливают в религиозном ключе и православные, и католики. Есть представление о Большом Взрыве как сотворении мира, принятое Вторым Ватиканским собором. И есть оппонирующая этой точке зрения концепция отца Василия Родзянко («Теория распада Вселенной и вера Отцов»), которая берется на вооружение как католическими оппонентами Второго Ватиканского собора (архиепископом Марселем Лефевром и другими), так и консервативными православными кругами.
Но ведь и религиозные консерваторы, и религиозные модернисты одинаково принимают концепцию Большою Взрыва! Просто одни считают, что Большой Взрыв — это сотворение мира и, соответственно, существующая Вселенная содержит в себе Божье благо, идущее от сотворения мира. А другие — что Большой Взрыв — это изгнание из Рая, то есть наказание за грех. А значит, сотворенная им Вселенная является результатом грехопадения и неисправимо начинена фундаментальным злом.
Но что такое этот самый признаваемый всеми Большой Взрыв? Это расширение Вселенной. Можно говорить сколько угодно о несводимости описываемого сложнейшими уравнениями Большого Взрыва к метафоре расширения, корректной только для трехмерного пространства и линейного времени. Но вычисление скорости расширения Вселенной (столько-то световых лет в год) возвращает нас к трехмерной метафоре. Трехмерная же метафора предполагает, что у Вселенной есть край. Край находится там-то. А через год он находится дальше от центра на столько-то световых лет. Но что за краем? За краем — нечто, не являющееся Вселенной?
Небезынтересно и то, как именно называет астрофизика все то, что не является наблюдаемой Вселенной в строгом смысле слова, но существует. Она дает этому название, так или иначе связанное с Тьмой (темное вещество, темная энергия и так далее). Впрочем, об этом — позже. Сейчас же просто признаем, что существующие нетривиальные астрофизические данные в чем-то сродни мистическим, а их осмысление — сродни метафизическому осмыслению. Конечно, это родство — далекое донельзя. Ну, так я и не обещал обнаружения более близкого родства! Важно, что оно есть! И что в каком-то смысле оно уже приближается к тому, что можно назвать светской метафизикой. То есть тому, что мы начали искать после того, как (увы, по необходимости кратко) коснулись метафизики традиционной, то есть религиозной.
В самом деле, даже простейшие астрофизические данные, которые я уже обсудил, — это и внеантропный внешний опыт (основа науки), и опыт светско-мистический (основа метафизики). А значит, мы имеем право говорить о светской метафизике, метафизике, оперирующей не религиозными, а научными данными. И одновременно — имеющей своего религиозно-метафизического традиционного предшественника.
Так обстоит дело с тем, что, находясь на территории внешнего объективного научного опыта, сопрягается с опытом внутренним и метафизической традицией в строгом смысле этого слова.
Но есть и нечто обратное: данные, полученные ревнителями той или иной метафизической традиции, но преодолевающие рамки этой традиции и сопрягающиеся с научными данными — пусть даже и психологическими.
Согласитесь, в рамках предлагаемого рассмотрения нельзя перебарщивать. Нельзя превращать констатацию внутреннего характера любого опыта, добытого ревнителями метафизической традиции, в констатацию «неадекватности» носителей этого опыта. То есть в дискредитацию их опыта с его безусловной психологичностью. И нельзя заменять верный тезис об этой психологичности крайне сомнительным тезисом о буквальном безумии носителей этого опыта.
Долгие годы занятий сравнительным религиоведением (да и психоанализом тоже) сделали для меня абсолютно очевидным то, что религиозный опыт не имеет ничего общего с психопатологией. Получаемые в этом опыте состояния — глубже психопатологических. Да, это все равно, по определению, внутренние состояния. Но я не хочу ни приравнивать видения к галлюцинациям, ни называть видения несомненной данностью, то есть приравнивать внутреннее — к внешнему, видения — к появлению в комнате чего-то, имеющего статус реальности (тонкого тела, духа и так далее).
Меня интересует только такой подход, который преодолевает обе подобные крайности: не требует признания за внутренним опытом статуса опыта внешнего, но и не дискредитирует внутренний опыт. В рамках этого подхода свидетельство о контакте с потусторонним миром — это, повторю еще раз, внутренний опыт свидетельствующего. Не более того, но и не менее. Но это же еще и психологический опыт. А психологический опыт в каком-то смысле уже является научным. На то и создана психология, чтобы уйти от антропности опыта и сугубо внутреннего характера оного. Значит, мы, с одной стороны, можем двигаться от Терезы Аквильской к какому-нибудь Юнгу (а честно говоря, мы просто не можем не двигаться в этом направлении), а с другой стороны — от Юнга к Терезе Аквильской (конкретные имена использую просто для разъяснения двух типов движения).
Поговорим вначале о движении от Терезы Аквильской к Юнгу. То есть от внутреннего и антропного мистического опыта к уже не вполне внутреннему и не вполне антропному опыту психологическому.
Обладателей мистического опыта именуют визионерами. Как метафизическая полноценная традиция относится к подобному опыту?
Для любой крупной конфессии визионеры являются и ценностью, и подрывным элементом. Они, безусловно, являются ценностью постольку, поскольку без их внутреннего опыта конфессии окостеневают, догматизируются («Вы нам что-то говорите о третьем небе… А вы там были? Откуда вы знаете, что оно есть? А если вы этого не знаете, то почему мы должны связать именно с вами столь важный для нас вопрос о нашем потустороннем существовании?»). Нет живой конфессии без непрерывного, идущего от поколения к поколению и достоверного для верующих визионерского подтверждения («Был, видел, знаю, что потустороннее есть и что оно таково, как это гласит исповедуемая нами вера»).
Но визионеры и опасны для конфессии. Их опыт противоречив, не всегда гармонично согласуется с выработанной за столетия религиозной доктриной. Этот опыт и впрямь разнокачествен. Когда-то речь идет о глубоких состояниях, которые, безусловно, являются пограничными. А когда-то налицо очевидная и очень банальная поверхностная психологическая аномалия.
Конфессия неминуемо должна разбраковывать этот самый визионерский опыт. Что она и делает, «отделяя зерна от плевел». Опыт, который конфессия признает ценным, носит для верующих безусловный характер. Но именно для верующих, и не более того.
Кроме того, если, скажем так, конфессия накапливает за столетия «тонну» такого безусловного визионерского опыта, то лишь «граммы» оного связаны с интересующей нас проблемой Тьмы, которая над Бездной (она же Иное гностиков).
Во-первых, визионеры, будучи искренне верующими и стремящимися к единению с благом, отнюдь не жаждут такого (по сути, негативного) опыта. А известно, что визионер чаще всего получает тот опыт, которого он жаждет.
Во-вторых, конфессия никоим образом не стремится признать достоверным опыт визионера, связанный с такого рода контактами. Зачем конфессии признавать такой опыт достоверным? Понятно, зачем это нужно гностикам (христианским, исламским, иудаистическим и иным). Но чем больше это нужно им, тем меньше это нужно самой конфессии, в расселинах которой гностики приютились. А потому негативный визионерский опыт именуется «дьявольским наваждением», «соблазном», а не опытом, достойным серьезного рассмотрения.
В-третьих, рассматриваемый опыт является особо травмирующим, и испытавшим его далеко не всегда удается выйти из испытания без необратимых психологических повреждений.
Есть и другие причины, которые приводят к тому, что на «тонны» визионерского опыта, признанного конфессией достоверным, приходятся лишь «граммы», представляющие собой опыт контакта с вышеназванной Тьмой (той, что над Бездной). Нельзя сказать, что такого признанного достоверным визионерского опыта нет вообще. Но его мало. И больше всего его, конечно, у прямо или скрыто полемизирующих с той или иной конфессией гностиков.
И все же гностики опознаются не по факту наличия у них данного опыта, а по отношению к этому опыту. Гностик (вновь подчеркну, что имею в виду сущностного, то есть ликвидационно настроенного, фундаментально враждебного миру гностика) начинает поклоняться вышеописанной Тьме, считать ее и только ее своей окончательной госпожой.
В принципе могут существовать (и реально в истории существовали) религиозные люди с визионерским опытом Тьмы (причем именно той Тьмы, которую я здесь исследую), продолжающие вопреки своему опыту поклоняться Творцу (Свету).
Итак, есть «граммы» признанного визионерского опыта, связанного с контактом визионеров с Тьмой, и «миллиграммы» такого опыта, полученного (и признанного) вне гностических (и не просто гностических, а гностическо-ликвидационных) общин верующих.
Признав, что речь идет о «миллиграммах» (и оговорив, что «миллиграммы» — это не ноль, а вполне ощутимая величина), спросим себя: «А почему, собственно, этими «миллиграммами» надо так пристально заниматься?»
Ниже я разберу собственно религиозные обстоятельства, приводящие к необходимости подобных занятий. Но сначала оговорю, что если бы речь шла только об этих религиозных обстоятельствах, то при всей их огромной важности заниматься ими в рамках исследования проблем развития я бы не стал. Может быть, я написал бы по этому поводу религиоведческую статью, но не более того.
Однако есть нечто, связанное с собственно научным опытом. Необходимо признать, что ученые и впрямь (причем все чаше) наталкиваются в своих — совершенно невизионерских — исследованиях на нечто, сходное с этой самой Тьмой. Той Тьмой над Бездной, объем визионерских контактов с которой я метафорически оценил выше, говоря о «граммах» и «миллиграммах» в их соотношении с «тоннами» обычного визионерского опыта.
И тут я возвращаюсь к проблеме Тьмы и «темного» в том виде, в каком она существует в современной физике. Общая теория относительности Эйнштейна (существенно развитая в дальнейшем его учениками и последователями) позволила построить теоретическую модель Вселенной. Но физика, пусть и самая теоретическая, взыскует экспериментальных данных. И без них очень легко превращается в схоластику или фэнтези. При жизни Эйнштейна экспериментальных данных, позволяющих опровергнуть или подтвердить космологические модели, созданные на основе Общей теории относительности, было очень мало. Но уже в 70–80 годы XX века количество экспериментальных данных стало стремительно возрастать. Это было связано как с совершенствованием аппаратуры (по преимуществу радиотелескопов, но не только), так и с совершенствованием методов использования этой аппаратуры. А дальше начались мучительные попытки согласовать теоретические модели, основанные на Общей теории относительности, и новые экспериментальные данные.
Напоминаю информированному читателю (и информирую читателя неинформированного) о том, что Общая теория относительности Эйнштейна предполагает (а) наличие единого четырехмерного пространственно-временного континуума, в котором четвертое измерение — это время, и (б) несводимость этого четырехмерного пространственно-временного континуума к геометрии в духе Декарта, в которой все четыре оси — это устремленные в бесконечность прямые.
Строго говоря, декартовым (даю разъяснение гуманитариям) надо называть трехмерное пространство, к которому все привыкли и в котором оси задают нормальные, понятные человеку геометрические параметры, знакомые каждому по средней школе (и жизни) — длину, ширину и высоту. А в Специальной теории относительности (точнее, в ранее созданной обобщенной геометрии Минковского) появляется четвертое временное измерение, да еще в виде комплексной переменной.
Зная, что комплексные переменные z = х + iy тоже проходили в средней школе, я могу еще, не впадая в грех усложнения, разъяснить гуманитарному, но школьный курс знающему читателю, что ось времени t в Специальной теории относительности Эйнштейна является мнимой осью. То есть не осью t, а осью it. В таком пространстве Минковского пространственно-временной интервал Δf определяется — почти по декартовским правилам для длины, ширины и высоты — формулой Δf = Δх2 + Δу2 + Δz2 + (iΔtc)2, где i — мнимая единица, а с — скорость света.
Такое четырехмерное пространство Минковского, в котором все оси сохраняют прямолинейный характер, свойственный осям обычного декартового пространства, но временная ось становится мнимой и калиброванной скоростью света, не до конца, как мы видим, разрывает связи с декартовым пространством. И на нем построена Специальная теория относительности.
А вот Общая теория относительности как раз и разрывает не только с пространством Декарта, но и с усложненной модификацией такого пространства, которая называется пространством Минковского. Общая теория относительности открыла эффект искривленности пространства—времени, связала эту искривленность с гравитационным полем, ввела тензор кривизны пространства—времени, получила экспериментальные доказательства своей правоты, замерив искривление светового луча в гравитационном поле с помощью сложных астрофизических экспериментов. Словом, совершила настоящую парадигмальную революцию, масштаб которой осознали только специалисты, способные разобраться во всем этом по-настоящему.
Поскольку я здесь не ориентируюсь только на подобных специалистов, то в тонкости, которые на языке средней школы совсем уж невозможно изложить, вникать не буду. А вот одно из шуточных стихотворений, которое специалисты по теоретической физике сочинили, пытаясь шуткой смягчить парадигмальный ужас, возникающий у них по мере понимания новизны мира, где действует Общая теория относительности Эйнштейна, приведу:
Меньше всего я тут хочу противопоставлять весьма сомнительную белизну риз реального Ньютона «демонизму» Эйнштейна. Я всего лишь констатирую, что уже на этапе разработки Общей теории относительности Эйнштейна у тех немногих, кто ее понимал, возникла глубокая метафизическая оторопь, которая впоследствии перешла в метафизический же шок.
Оторопь превратилась в шок через десятилетия после смерти Эйнштейна, когда результаты тонких экспериментальных исследований на радиотелескопах были сопоставлены с теоретическими моделями, полученными с помощью Общей теории относительности. Тут вдруг оказалось, что пространство—время нашей Вселенной поразительно мало искривлено. И очень близко к декартовому (а если точнее, к пространству Минковского).
Но ведь доказательства искривленности пространства-времени, полученные ранее, остались! Они были не только не опровергнуты, но и подтверждены дополнительно. Так откуда же эта близость искривленного пространства-времени к неискривленной геометрии Декарта—Минковского?
В детали постэйнштейновских теоретических исследований, давших ответ на этот вопрос, я уж совсем не могу вводить читателя. Прошу поверить мне на слово, что речь идет об абсолютно респектабельных научных исследованиях. Оговорить это необходимо, поскольку есть еще и не совсем респектабельные научные исследования чересчур теоретического характера, приближающиеся к схоластике в силу своей принципиальной оторванности от всякого эксперимента. А есть еще и совсем не респектабельные научные исследования, подозрительно близкие к поверхностным псевдомистическим вымыслам.
То, что я здесь буду излагать, это общепризнанная научная теория, подтвержденная какими-то экспериментами и не являющаяся экзотикой или штучным андеграундом для диффузного, но вполне реального сообщества респектабельных теоретических физиков. Я вовсе не хочу сказать, что респектабельный — это хороший, а нереспектабельный — это плохой. Я всего лишь утверждаю, что если в этих теоретических дебрях еще и уйти с тропы респектабельности, то попадешь куда угодно. То есть просто куда угодно! А потому лучше все-таки оставаться на этой тропе, что я и делаю.
Итак, постэйнштейновская теоретическая физика, совершенно не желая опровергать Эйнштейна, но отвечая на вызов новых экспериментальных радиотелескопных данных, вынуждена была признать, что псевдодекартовый, неестественно близкий к модифицированной Минковским декартовой четырехмерной модели с чисто мнимой временной осью характер нашей Вселенной может быть объяснен только в случае, если плотность материи во Вселенной очень близка к так называемой критической плотности. Критическая плотность — это параметр, рассчитанный на основе все той же Общей теории относительности. Что это за параметр?
Поясню так, чтобы, не греша против истины, сделать это доступным для гуманитария.
Есть модель Вселенной, полученная на основе Общей теории относительности. В модель эту, как и в любую модель, надо вводить параметры. Один из параметров — средняя плотность вещества во Вселенной.
Вводим в модель плотности, резко превышающие ту плотность, которую называют «критической». И оказывается, что тогда наблюдаемое расширение Вселенной еще 8–9 миллиардов лет назад должно было смениться сжатием. Но ведь не сменилось!
Вводим в модель плотности, существенно меньшие той самой средней (или «критической») плотности, от которой мы все отсчитываем. Тогда оказывается, что наблюдаемые в экспериментах данные также не должны иметь места. О каких данных идет речь? Ну, например, о неоднородности температуры так называемого реликтового излучения. Начни я сейчас описывать подробно, что такое реликтовое излучение, — я опять-таки потеряю не склонного к изучению теоретической физики читателя… прямо по модели из американских фильмов: «Мы его теряем!»