67512.fb2 Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2 - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 9

Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2 - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 9

А что по этому поводу думает власть? Она считает, что российский правящий капиталистический класс поступит иначе? Она готова разделить этот капиталистический класс на компрадоров и патриотов и опереться на патриотов? Она считает, что класс не будет поставлен перед тем выбором, о котором говорит Бжезинский? Она хочет опереться не на это господствующее сословие, а на какой-то другой класс (страту, группу)?

Предположим, что за рубежом находятся 500 миллиардов долларов в виде (даю усредненный вариант) 100 состояний по 5 миллиардов каждое. О более мелких состояниях не будем даже говорить. Предположим, иго обладателям этих состояний скажут: «Продавайте Родину — или мы отберем 500 миллиардов». Продадут ли те, кому это скажут, Родину за 500 миллиардов или за триллион долларов? Если еще точнее, то, во-первых, захотят ли продать? И, во-вторых, смогут ли продать?

Я понимаю, что, пока вопрос не будет поставлен ребром, российский капитал будет хорохориться и даже посылать авиацию и флот к берегам Америки. А когда вопрос будет поставлен ребром — ЧТО БУДЕТ ТОГДА?

Ничуть не меньше наших реалистов и прагматиков я в своей жизни занимался сценариями, схемами и алгоритмами. И я абсолютно не понимаю, о каких конкретно сценариях, схемах и алгоритмах можно говорить без ответа на этот вопрос. Более того, я убежден, что все реальные схемы и алгоритмы, избегающие ответа на данный вопрос, — это забалтывание ситуации, невротическая лихорадочная говорильня, а вовсе не солидные рассуждения людей, понимающих, чем конкретное отличается от абстрактного. Диалектика конкретного и абстрактного в нынешней ситуации как раз и состоит в том, чтобы сначала ответить на этот вопрос, а потом заняться проработкой совершенно иного характера — сухой, деловой и прагматичной донельзя.

Обладает ли российский капитализм Бытием? Обладает ли «новый русский» (между прочим, все ли понимают, что это издевательский парафраз на «нового человека», о котором говорили коммунисты?) антропологическим статусом? Является ли он человеком или постчеловеком? Есть ли у него личностное ядро в том смысле, о котором я говорил? И что находится в этом ядре? А то ведь, может быть, в нем находится, например, понятие «ребенок», но не находится понятие «Родина».

Но этот же вопрос может быть задан не только господствующему политическому сословию, но и всему российскому обществу, в семантике которого особое место занимает сейчас выражение «всё в шоколаде». Под «шоколадом» имеется в виду обладание новыми возможностями — купить за деньга очень и очень многое. Эти возможности пьянят.

Что дороже — Родина или эти возможности? И что такое Родина? Если Родина — это место процветания, преуспевания и у нее есть количественный эквивалент, то ее, по сути, нет, ибо в других частях мира при наличии денег ты можешь тоже преуспевать и процветать. Если же Родина определяется не количеством, а качеством и является единственным местом, где ты можешь обладать качеством, то есть Быть… И если, далее, у тебя самого есть потребность в этом качестве, то ты не обменяешь Родину как качество (Бытие) на процветание и преуспевание как количество. То есть на эти самые 300 % — покупаемые материальные и иные возможности.

Я вовсе не хочу сказать, что в жизни нет места количеству (материальным и иным возможностям) и отношениям купли-продажи. Все это очень существенные слагаемые жизни. Место которым на периферии, а не в ядре социокультурных систем (групп, классов, обществ). Я всего лишь хочу указать, что настойчивый разговор о необходимости сменить социокультурное ядро субъекта под названием Россия (читайте хотя бы А. Ракитова) можно трактовать по-разному. В том числе и как прикрытие для иной затеи — проекта по уничтожению ядра.

А это так просто! Привнесите в то, что не подлежит торгу и купле-продаже, эти самые отношения количественной эквивалентности — и ядра не будет. Не будет страны как исторической личности, не будет общества и народа, не будет даже личностей как таковых. Все это заменит постчеловек и постжизнь. И, конечно, проект был именно в этом. А его острие было направлено в ядро нового господствующего сословия — этих самых «новых русских», которых и хотели взрастить в виде постчеловеков.

Почему мое стремление обсудить эту больную тему не является предметно-политическим, а болтовня о модернизационных сценариях и прочих конкретных благодетельных инновациях является?

Речь должна идти о выстроенной системе и ее способности держать нагрузки. Нагрузки будут увеличиваться. «Шоколада» будет все меньше, а проблем все больше. Выдержит ли нагрузки эта система? И чем мы располагаем для построения другой системы, адекватной росту нагрузок? Только, пожалуйста, не надо мне говорить, что мы вырастили новых, активных, рациональных людей… Вы предъявите бытийственность этих людей, а также социальных систем и групп. Перефразировав древнегреческого философа, могу сказать: покажи мне, каким потенциалом Бытия располагаешь, я скажу тебе, какова должна быть политика. Когда же политику в ситуации «быть или не быть» начинают строить, не обсуждая потенциал Бытия, — это странно.

Еще страннее другое. Налицо два типа действий, осуществляемых параллельно.

Один тип действий (триумф патриотизма в связи с Южной Осетией и Абхазией, посылка самолетов и флота к берегам Америки, накаленная антиамериканская информационная война, ведущаяся нашими телеканалами и доходящая до обсуждения на основном государственном телеканале версии, по которой ЦРУ взорвало ВТЦ 11 сентября 2001 года) наращивает нагрузки на систему. И все было бы ничего.

Но другой тип действий (параллельный — вот что особо странно) делает систему все более хрупкой. Я имею в виду подробно проанализированный мною феномен Ремчукова, назначение Чубайса главою «Роснанотехнологий» с параллельным его триумфальным приходом в международный совет ключевого американского банка J.P. Morgan Chase.

А какое место в ситуации наращивания давления на систему и ее хрупкости занимает убийство Руслана Ямадаева, фантастическая эскалация ингушской напряженности, явная попытка обострить осетино-ингушские отношения?

Без ответа на основной вопрос, который я задал, описанный мною странный «хрупкодав» будет продолжаться. Ибо в его основе — противоречивость класса, который хочет и умилостивить Запад, чтобы оставить в целости и невредимости свои зарубежные счета, и покуражиться, погрозить «кузькиной матерью». Все это было бы мило, если бы, повторяю еще и еще раз, не приводило и к наращиванию нагрузок на систему, и к ослаблению способности системы выдерживать эти нагрузки.

Но мы же все понимаем, что такое одновременное наращивание нагрузок на систему и снижение ее прочности! Это развал! Когда прочность снизится до критической, а нагрузки достигнут максимума — система схлопнется. Она просто не может не схлопнуться.

Нельзя одновременно проклинать американцев, грозить им бронированным кулаком и идти в постиндустриальное будущее под знаменем А.Б.Чубайса, всегда донельзя американизированного и американизирующегося теперь больше, чем когда бы то ни было. Или кто-то считает, что так можно? Но пусть он объяснит обществу, на чем основана такая уверенность?

Нельзя ставить на уши уже утвердившийся американский гегемонизм, совершая беспрецедентное действие с признанием Южной Осетии и Абхазии (которое я всячески поддерживаю) и аранжировать это действие стонами и посудами Ремчукова.

Нельзя возвеличивать героизм тех, кто воевал в Южной Осетии (это возвеличивание я, опять же, поддерживаю), и сквозь пальцы смотреть на убийство брата одного из героев этой войны, совершенное в зоне ответственности ФСО, в час пик, на глазах у всех, чуть не под стенами здания правительства и рядом с британским посольством. Это даже не ситуация, когда правая рука не знает, что делает левая. Это ситуация, когда правая рука давит на систему, а левая ломает в этой системе все ребра жесткости.

Класс под патриотические фанфары сдает Россию? Или он готов сказать, что Россия для него дороже накопленных и вывезенных на Запад состояний? Или же он раскалывается на тех, кто говорит «Родина», и тех, кто говорит «бабки»? Нужна ясность, но ее нет! Класс хочет спрятаться от Прямого вопроса: Родина ИЛИ бабки? Не «Родина И бабки» (кто же откажется? красиво жить не запретишь!), а «Родина ИЛИ бабки». А когда Бжезинский И его бэкграунд поставят этот вопрос ребром — что будет тогда?

Мы не имеем права не задавать себе этот вопрос. В памятной всем, наверное, песне пелось: «С чего начинается Родина?» И перечислялось: «с картинки в твоем букваре», «с хороших и верных товарищей», с песни матери и прочее. А дальше говорилось: «С того, что в любых испытаниях у нас никому не отнять».

Но у нас же отняли? По факту — взяли и отняли. Нет СССР.

Владимир Владимирович Путин сказал, что распад СССР — это геополитическая катастрофа. И я его в этом всецело поддерживаю. Но мне кажется, что настало время сказать гораздо большее. И что это, большее, обязано быть сказано именно теперь.

Большее же состоит в том, что РАСПАД СССР — ЭТО КАТАСТРОФА НЕ ТОЛЬКО ГЕОПОЛИТИЧЕСКАЯ, НО И МЕТАФИЗИЧЕСКАЯ. ЭТО ПРЕЖДЕ ВСЕГО МЕТАФИЗИЧЕСКАЯ КАТАСТРОФА. Ибо Быть было отдано за Иметь, первородство — за чечевичную похлебку. «Царство количества» ворвалось туда, куда оно не врывалось ни при каком нормальном капитализме. Да и ненормальном тоже. Такой экспансии количества в сферу качества не видела никакая Колумбия.

Такая экспансия количества — это метафизическая катастрофа. Она бросает вызов жизни и человеку. Она создает постжизнь и постчеловека. Мы не ответим на новые вызовы, не поняв как следуем, что это такое. Сегодня уже не может быть политики, оторванной от метафизики, от экзистенциальных вопросов. В момент, когда встает ребром вопрос: «Быть или не быть России?» — подчеркиваю, не вопрос «какой ей быть?», а вопрос «быть или не быть?» — только экзистенциальное и метафизическое начало может придать политике упругость и эффективность.

Так что же такое вызов Иметь, вызов количества, вызов антибытийности, вызов постжизни? Оторвав эти вопросы от политически актуального, мы рискуем погрузиться в пустые умствования. Но, подчинив эти вопросы злобе дня, мы не придадим искомой политике экзистенциального качества.

Вот почему я обращаюсь к опыту тех наших великих философов, которые не чурались политики и не скользили по метафизической поверхности. Я по-своему трактую этот опыт, но не подменяю его анализ своими собственными построениями.

Первым из таких философов, к которому надо обратиться за пониманием феномена постжизни и постчеловека, является Федор Михайлович Достоевский. Это он сказал устами своего героя в «Записках из подполья»: «Это уже не жизнь, господа, а начало смерти». Что самое важное в этих словах? Понятие о НАЧАЛЕ смерти. Смерть для Достоевского не одномоментна. Она начинается. И — длится. Длящаяся смерть и есть постжизнь. А плывущий в потоке постжизни — постчеловек.

Глубже всего Федор Михайлович рассматривает это в своем «Бобке». Вчитаемся в его сокрушительные метафизические и политические пророчества.

Я уже обсуждал феномен неприличности Ремчукова и спрашивал себя и других: «Что это?» Достоевский отвечает: это постжизнь. И связывает постжизнь — социальное, политическое и культурное тление — с возрастанием этого самого неприличия.

«Заголимся!» — восклицают герои «Бобка», объятые тлением. Достоевский, исследуя личность и ее тление, говорит и о других каркасных личностных конструкциях, атакуемых тлением. Например, о способности удивляться.

Он говорит о том, что тление личности порождает способность НЕ удивляться ничему на свете. И что эта способность «почему-то признана» правящим сословием Российской империи — «за хороший тон». Чем это кончилось для правящего сословия — мы знаем по результату. А Достоевский это предвидел. И выводил из своей концепции тления личности. Тление личности порождает неспособность отличить приличное от неприличного… Оно же порождает неспособность удивляться… Что еще оно порождает?

Анализируя крах той империи, мы постоянно сталкиваемся с чем-то, вызывающим оторопь, С какой-то особой склонностью делать именно то, что не надо, и не делать того, что надо. Подобную склонность принято называть «политической глупостью». Это не обычная глупость. Это метафизическая глупость, порожденная тлением личности и постжизнью как длящимся тлением. Таково, по крайней мере, мнение Достоевского, предчувствовавшего гибель любимой им Империи. И пытавшегося что-то объяснить Победоносцеву — Суслову Российской империи, — мечтавшему ее подморозить.

Подморозить… Не правда ли, это слово отдает моргом? Подморозить — это сдержать тление. Ну и как, удалось его сдержать? Дело не в том, чтобы сдерживать тление, а в том, чтобы обрести потерянную личность, то есть воскреснуть. Признаем же, что воскресла Россия в 1917 году. Нравится нам, как она воскресла, или нет — будем элементарно честными.

Французское правящее сословие перед революцией 1789 года было столь же изощренно и изысканно, как российское правящее сословие перед революцией 1917 года. И столь же метафизически (а в результате и политически) глупо. Оно тоже истлело. Граф Йорк фон Вартенбург объясняет это тление потерей связи с историческим духом. Что ж, потеря связи с духом всегда впускает в субстанцию это самое тление. А восстановление связи?

Революционеры были людьми достаточно простыми. Но обладали поражавшим всех политическим умом, имевшим метафизический генезис. Умом, связанным с присутствием исторического духа и восстановлением личностного начала.

Личность всегда умна, считает Достоевский. Она может быть наивна, даже примитивна. Но постольку, поскольку она личность, она всегда метафизически (а значит, и политически) умна. Индивидуум же, расставшийся со своей личностью, всегда метафизически глуп. Он может быть хитер, чуток, сложен, образован, тонок. Он может быть невероятно цепок. И потому успешен в определенных ситуациях, не требующих этого метафизического ума. В каких именно ситуациях? В ситуациях, когда «всё в шоколаде».

А по ту сторону «шоколада»? Там необходимо соединение с историческим духом, обретение личности и метафизического (то есть и политического) ума. Возможно ли это? Да, возможно. В той степени, в какой возможно то, что называется воскресением. Если бы я не считал, что это возможно, я не написал бы ни строчки по поводу судьбы развития в России. Ибо и судьба, и развитие предполагают Бытие, личность и не предполагают той самой особой метафизической глупости, которая порождена, уверен, «исавизацией всей страны», тлением личности и постжизнью.

Освободиться от глупости «a la бобок» можно только воскресая (опять же в социальном, культурном, политическом смысле). Воскресая, вновь становишься умным. Так считает Достоевский. И для меня абсолютно очевидно, что, размышляя об отдельной личности (ее тлении и воскресении), он размышляет и о России. Так поразмышляем и мы. Право же, есть о чем.

Может ли воскреснуть нынешняя Россия? Именно воскреснуть — причем не в поэтически размытом смысле, а в смысле обретения исторической личности? В смысле соединения ее субстанции с ее же историческим духом. Тем духом, связь с которым разорвала перестройка. Разорвала, предложив обменять первородство на чечевичную похлебку, организовав — подчеркну еще раз — и геополитическую, и метафизическую катастрофу. Запустив Танатос, то есть это самое тление (регресс). Истлевающее теряет Быть и получает взамен Иметь. Эрих Фромм, говоривший об Иметь и Быть, был абсолютно солидарен с концепцией тления Достоевского.

Воскресить Россию — значит вырвать ее из трясины всеобъемлющего Иметь. Посадить на цепь воющее тоскливое вожделение: «Это хочу иметь, и это, и это». Изгнать количество из качества (менял из храма).

Личность — это то, что способно Быть. Экспансия Иметь — акт тление. Достоевский напряженно наблюдает за тем, как тлеет в бесконечно им любимой России правящее сословие. В том числе за тем, как, тлея, то есть теряя личностное, сословие приобретает способность ничему не удивляться и считает эту способность хорошим тоном.

Достоевский прямо связывает подобный «бонтон» с тем, что индивидуумы, слагающие это сословие, тлея, глупеют. Еще раз подчеркну: для Достоевского потеря личности — это приобретение глупости. В итоге Достоевский выносит такой вердикт: «Ничему не удивляться почти то же, что ничего и не уважать. Да глупый человек и не может уважать».

Потрясающая точность и глубина мысли! Достоевский устанавливает, что потеря способности удивляться имеет общий источник с потерей способности соблюдать приличия, то есть что-то уважать — себя, других, страну и так далее. И что этот общий источник — метафизическая глупость, порождаемая тлением личности.

А еще Достоевский в своей концепции тления вводит понятие «инерция». Он утверждает, что глупость порождает инерцию, а инерция усугубляет глупость. Предреволюционное состояние правящих сословий всегда чудовищно инерционно. Казалось бы, небольшой точный поворот — и все будет спасено. Но поворот невозможен. Как и точность. Кого исторический дух хочет наказать, того он поражает инерционностью.

Чтобы не быть голословным, позволю себе еще одну цитату из того же «Бобка»: «Наверху, когда еще мы жили, то считали ошибочно тамошнюю смерть за смерть. Тело здесь (разговор ведется, как вы, наверное, помните, между покойниками на кладбище. — С.К.) еще раз как будто оживает, остатки жизни сосредотачиваются, но только в сознании. Это — продолжается жизнь как бы по инерции […] еще месяца два или три… иногда даже полгода… Есть, например, здесь один такой, который почти совсем разложился, но раз недель в шесть он все еще вдруг пробормочет одно словцо, конечно бессмысленное, про какой-то бобок […] Ну, а как же вот я не имею обоняния, а слышу вонь? Это… хе-хе… тут вонь слышится, так сказать, нравственная — хе-хе… Вонь будто бы души, чтобы в два—три этих месяца УСПЕТЬ СПОХВАТИТЬСЯ (выделено мною. — С.К.)… Так сказать, ПОСЛЕДНЕЕ МИЛОСЕРДИЕ (выделено мною. — С.К.)».

Наши западники после 26 августа 2008 года пребывают, по сути, в фундаментальной экзистенциальной ситуации «Бобка». Они могут отреагировать на эту ситуацию по-разному. Могут УСПЕТЬ СПОХВАТИТЬСЯ. Прошу, прислушайтесь к этим удивительно емким словам российского гения — именно УСПЕТЬ и именно СПОХВАТИТЬСЯ. Они могут успеть спохватиться… А могут… могут и не успеть.

Глава VII. От октября 1993 до октября 2008 года — запись в полевом дневнике, 8 октября 2008 года

Мне звонят мои друзья, возмущенные передачей «Судите сами» на Первом канале 2 октября 2008 года. Передача была посвящена трагическим событиям 1993 года — октябрьскому расстрелу Дома Советов и другим «шалостям» раннего ельцинизма. Например, знаменитому апрельскому референдуму «Да-да-нет-да». Тому самому референдуму, на котором впервые были применены запрещенные технологии взлома психики. Нейролингвистическое программирование (НЛП), прочие наработки, созданные военными психологами для подавления психики чужого населения в условиях ведения военных действий на его территории. Тут же этими средствами вели войну со своим населением. Или — с уже чужим?

На все возмущения моих друзей я отвечаю: «Идет политическая война».