Здесь все верно. О людях, что возле денег, писать много не надо. Их следует всякий раз проверять и, если взял лишнее, отбирать вместе с тем, что у него было раньше. А коль несоразмерно жаден амиль -- смещать, заменяя лицом достойным, уравновешенным в еде и одежде. О них можно привести свидетельство с царем Куба-дом, который в семилетний голод, благодаря строгости спроса с амилей, сумел кормить людей своего царства, и ни один из них не умер от отсутствия пищи. Таковы оказались в государстве скрытые возможности службы амилей.
Более важны тут примеры с вазирами, чтобы уразумел Величайший Султан и все прочие, что такова эта должность, состоя при которой легко пустить по ветру все царство. А для этого ничего нет лучше сказания о великом царе Бахраме Гуре и его вазире Раст Равише. Некоего преступника приблизил к себе коварный вазир. Тот незаконно сажал в тюрьму всякого, у кого были имущество, лошадь, гулам, красивая рабыня или поместье. Вазир же за деньги освобождал пострадавшего, забирая из его имущества все, что понравилось. Так долго это длилось, что обнищали и разбрелись кто куда люди, и не от кого стало наполнять казну. Объявился в то время у царства старью враг -- китайский фангфур, но не было в казне денег, а у воинов не было крепости в руках. Тогда Бахрам Гур, по своему обычаю, переоделся и поехал по земле, чтобы понять, откуда это разорение.
----
1 Сиасег-намэ, с. 24, 33.
Семь фарсангов проехал царь по пустыне, пока не увидел стадо овец и пастуха. А когда пастух помог ему сойти с коня, он с удивлением заметил повешенную на стойке шатра собаку. Пастух принял путника, как положено, угостил чаем и рассказал о собаке. Вначале хороший и честный был этот пес, сам гонял к водопою стадо и в сохранности пригонял обратно. Но потом вдруг стали одна за другой пропадать овцы. Когда их сделалось совсем мало, пастух решил проследить, в чем дело. Он залег неподалеку от водопоя и увидел вдруг идущую к стаду волчицу. Пес побежал ей навстречу, виляя хвостом. Потом он забежал сзади, они слюбились с волчицей, и пес лег спать брюхом кверху. Волчица же захватила овцу и поволокла в пустыню. Потому и повешен был пес, а овцы с тех пор стали пастись в безопасности.
Всю дорогу назад думал Бахрам Гур над этим делом и по собственной ему силе ума сравнил дела пастуха и дела государства. Поняв, кто лукавый пес между ним и подданными, он приказал схватить Раст Равиша и объявить о том в царстве. Сразу пришли со всех сторон люди, потому что не было там человека, которого не ограбил бы недостойный вазир. А когда потребовал царь царей тюремные списки, то из более чем семисот узников оказалось менее двадцати убийц-кровников, воров и преступников, остальные же были честные воины, хлебопашцы и люди пера, пострадавшие потому, что противились произволу или громко говорили о том.
Произведен был затем обыск в делах Раст Равиша, нашли письмо его к китайскому фангфуру, в котором приглашает он сына Неба прийти и покорить расшатанное им арийское царство, чтобы поставить в нем другого правителя. Вот тогда понял царь царей, каково быть небрежным к делам своих вазиров, когда лукавы и вероломны они... А причина победы Искандера над Дарием не та ли, что вазир Дария тайно объединился с македонским царем!..
И здесь-то надо будет сказать Магриби, чтобы словно невзначай назвал батинитом того преступника, с которым соединился изменник вазир для действий против государя. Коль не совсем затмило ум Малик-шаху, то поймет, в чем смысл поучения.
Такова мудрость действий мужей Эраншахра, что ко всем временам подходят их правила. Простота и ясность является в них без вредного в делах правления умствования. В ряд у стены стоят книги на языке древних царей -- пехлеви, и словно жемчуг собран тут со всех отмелей мира. Но не отыскали еще главную жемчужину -- книгу установлении "Ден-намак". Бесценны собранные там вразумления для правителей, и только выписки из нее читал он некогда у арабов. Можно также сослаться на мудрость китайских фангфуров в обращении с народом Но главное -- "Ден-намак"
Эта ли книга была под коленом у младшей жены султана, когда стояла при гуламе, или привиделось тогда ему9 Главный евнух Шахр-хадим нес ее всякий раз следом. Но не знают о такой книге, и затерялась она в безвременье.
С решимостью встал он на молитву. И когда дошел до коленопреклонения, отогнал от себя мысль о блудни-це Но некое напряжение было во всех членах, и не пришло полной радости очищения Глаза его сами остановились на том месте стола, куда в первый раз укатился калам. Он поспешно отступил от стола к двери.
А в саду было пусто К клумбе с тюльпанами перед домом Тюрчанки отозван был сегодня поутру садовник-шагирд, и недаром кривились губы у Абу-л-Ганаима Не в шагирде дело, а в необходимости утверждения себя новым вазиром Полдня не прошло, как отменил султан свое повеление оставить садовника в его кушке, и вот снова настоял на своем Абу-л-Ганаим Люди в Мерве уже знают обо всем
Даже первый ряд травы от арыка не закончил укладывать шагирд, и лежали там в беспорядке пересохшие квадраты дерна Такого нельзя оставлять без последствий, хоть как будто ничтожное дело И в малом должно уразуметь всем, в том числе и султану, кто на самом деле остается устроителем государства Извечен порядок, и не поколеблет его сила прихоти блудящей женщины .
Каждые два шага уходило назад просчитанное дерево. Дойдя до конца аллеи, он почему-то задержался За рубчатой стеной кушка, где-то далеко в селении Ар-Разик, кричали играющие дети Особо выделялся один голос, пронзительный и несмолкающий Наверно, у хауза, полного водой, идет их игра А посредине воды сидит их дед, но почему-то медлит бросить в них галошей.
Он пошел обратно, проверяя счет деревьев. Все сошлось, но успокоение не приходило Гуламу у двери сказал он, чтобы послали к старосте -- кедходе -селения Ар-Разик с приказанием не кричать детям.
Имама Омара сегодня не было, так как позван в дом Тюрчанки Величайший Султан будет находиться там, и присутствие надимов обязательно А экзиларх Ниссон, вызванный прийти, отговорился, что некий иудейский праздник сегодня, при котором запрет на занятия мирские Как всегда, что-нибудь наперекор у иудея. Но так или иначе, а завтра с него спросится по субботней здравице
За столом он сидел и смотрел только в написанное. Магриби тоже у Тюрчанки, так что в другой раз изложит историю с царем и лукавым вазиром К месту там будет и волчица, совратившая честного пса
Все там сейчас, в розовом доме Тюрчанки Посланы люди от него сказать, что выполняет поручение Величайшего Султана -- пишет книгу о правлении и не сможет быть потому А назавтра всенародно, с трубами и гула-мами, навестит дом старшей жены султана, чей сын Бар-киярук -- законный наследник И пусть видят все в этом укор его как атабека
Пока же получилось так, что нечего было ему делать. Некое предчувствие томило его И опять на то место стола посмотрел он, куда некогда укатился калам. Чтобы отвести искушение, он встал и походил, не выпуская из руки золотого стержня Но когда вернулся, то уже знал, что снова пришло необъяснимое
Помимо ума все это делалось Сама по себе поднялась рука над столом, и покатился из нее калам. Все медленнее вились золотые нити. Ухватившись руками за край стола, он ждал Тихо было в мире, и недоумение охватило его. Калам остановился, но Тюрчанка не явилась...
Осторожно обойдя стол, он поправил калам. Теперь стержень лежал точно так, как в первый раз, когда случился ветер. Он оглянулся на дверь, посмотрел в окно, но ничего не происходило в мире.
И тогда он заторопился. Даже не сев на свое место, простучал каламом по столу, еще и еще раз. И сказал вбежавшему гуламу, чтобы готовили срочный выезд.
II. ВАЗИР (Продолжение)
Прятались за дувалами люди мушериф-эмира. У Ворот Знаменосца толпились райяты, погонщики, калан-дары, люди рабада, и все они были тоже от мушериф-эмира. Впереди скакал особый доверенный гулам, тайно объявляющий об улице, по которой сейчас поедут. Сразу же на той улице возле каждого человека становился му-шериф. В чорсу и лавках на базаре стояли наготове скрытые мушерифы, а вдоль проезда -- локоть к локтю -- выстраивалась явная стража. Двенадцать новых столбов были вкопаны в землю на базаре для бати-нитов, и огорожено теперь стало место от играющих детей.
В ворота некоего мервского дома въехали с ним лишь десять гуламов личной стражи и остались при конях во дворе. Он же сам прошел в дом, спустился по ступеням, и ход открылся в стене. Сто двадцать шагов просчитал он и взялся за медное кольцо. Из сторожки при книгохранилище вышел он на аллею султанского сада. Был виден между деревьями дом Тюрчанки, и один только шагирд возился у клумбы с тюльпанами.
Вплотную подошел он, и прянул вдруг шагирд от земли, ухватившись за кетмень. Как у мальчика в Тусе были у него глаза, и все сглатывал он что-то, будто не мог никак проглотить. Не забывается хлеб, ибо нет меры благодарности за него.
Да, на этом, а не на неких миражах, зиждется его учение о государстве. Ежедневным хлебом должен быть привязан к нему человек. И всю жизнь помнится этот хлеб, ибо такова природа вещей. Тридцать лет уже незыблемо стоит возведенное им здание...
Все уже решил он о шагирде. Возле себя необходим ему человек, чья верность от хлеба. Днем и ночью пусть будет рядом и не отрывает глаз от рукава у каждого, кто приблизится к нему.
Шагирд отвел кетмень. Солнце отразилось в сточенном железе. А он пошел к розовому дому, вглядываясь в нечто под ногами. На влажном песке четхо были обозначены знакомые маленькие следы...
III. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА
Рука бессильно упала. Кетмень ударился о землю, до половины войдя острием в унавоженную мякоть клумбы. Подрагивали травинки с красными каплями воды...
Это голос когда-то давшего хлеб человека послышался ему. Горло сразу перехватило сытым удушьем. Поднявшись от земли, увидел он все те же знакомые круглые глаза. Сострадание было в них, и, не думая, отвел он кетмень для удара.
Но удалялась прямая спина в золотых блестках. Ровно плыла голова с высоким белым тюрбаном. Меж ними желтел беззащитный затылок.
Ножа не было с ним, потому что осматривают всех при входе. В каждой нише и за деревьями сидят наготове стрелки с луками, и не разрешил пока даи-худжжат выполнять предопределенное. Почему же сейчас едва не случилось это?..
В Тусе впервые это произошло, когда ощутил он себя. Рычание и хруст слышались в полутьме. Очень маленький лежал он в углу некоего дома и все боялся собак, забегающих с улицы. Они доедали брата, умершего последним. И появился тогда человек, который дал ему хлеб. Тяжелый, теплый запах его ударил в лицо, и закружилась, закачалась земля, холодной яростью стиснуло горло...
И вдруг он все понял. Не дьявола в мире только что увидел он, а этого человека. От протянутого им хлеба брызнули кровью тюльпаны. Всю жизнь день за днем видел он, как отточенная яркость кетменя входит в податливое тело. Растерянный, ослепленный прозрением, слышал он, как хрустит песок от шагов уходящего...
Зловонием исходила земля. Перед старым каналом стоял он теперь, куда стекает все мерзкое и гнойное, извергнутое людьми. Зачем он пришел сюда?..
О гябрских женщинах говорил там, в горах, что-то большегубый фидаи. Здесь, в развалинах, их капище, а в рабаде он встретил вчера ту, что была с ним в заоблачном сне. Уткнувшись ей в грудь, плакал он когда-то, и пахло от нее по-земному.
С ней, как и с человеком, давшим ему хлеб, которого он хочет убить. Все наоборот в этом мире, где днем сияет солнце, а ночью загораются звезды. Насилие в основе всего. Зло за добро тут плата, а от хлеба ненависть. Правда -- в другом мире...
Ворота к гябрам были перед ним Играла музыка, и костер горел в сгустившейся тьме ..
IV. СУД ИМАМА ОМАРА
Все тут под знаком хатун, но цвет или форма неуловимы. Нарастающий гул подавляет прочие звуки мира. Он и сейчас слышится, этот гул, словно миллионы копыт бьют в черствую корку земли, разбивая ее, сотрясая до основания. Только свет, исходящий от хатун, осязаем.
Из века в век стихи о луне, и без смысла употребляется сравнение с ней женщины. Но все видевшие говорят про некий свет, излучаемый тюркской женой султана. На базарах шепчут батиниты, что от дьявола такое свечение в доме Сельджуков.
Приемный зал у хатун здесь проще, чем в Исфагане. Зато подальше от багдадских законников-факихов и ближе к туранским шаманам-баксы. Тахт ее в Мерве на одной высоте с тахтом Величайшего Султана, что положено не ей, а только старшей жене.
На разные голоса призывают божье благословение надимы у стены, и его возглас на своем месте среди них. Каждого слышно в отдельности, а все сообща являют необходимую гармонию. Хаджиб Дома, проверяющий всякий раз их умение, имеет тончайший слух.
В последний раз смотрят подручные хаджиба, все ли на местах, по форме ли одеты. Он быстро подбирает ноги в грубошерстных чулках -- джурабах, которые не сменил, идя от гябров. Не для султанского приема эти чулки. Зато халат на нем, как установлено: ярко-синий, с вышитыми серебром луной и звездами.
На свой особый тахт всходит Величайший Султан, и будто в сломанный карнай пытается кто-то выдуть мелодию. Сверкание клыча над миром осталось ему от отца Алп-Арслана. Но нет более хрупкого металла, чем сталь. Знак султана рассыпается на крупные бесформенные осколки...
Ясно выговаривает султан формулу бога и Посланника. Три зубчатых рога на золотой короне Кеев покачиваются в такт свидетельству. Могучи тело и руки, но некая печаль тления в зеленых глазах Малик-шаха. Будто на невидимой цепи он среди людей и давно уже перестал дергать ее. Агай -- великий воспитатель, и с семи лет султан на его попечении.
Шепчутся все по стенам и нишам. Двурогие и однорогие эмиры расправляют одежды, оставляя правые руки на перевязях.