Неподалеку падает снаряд. Комья земли поднимаются кверху, летят нам на головы. Раздается оглушительный взрыв. Траншея наполняется дымом. Некоторое время лешим неподвижно.
- Это Замков влепил в танк, - едва слышу Чупрахина. Усиленно протираю уши: в голове шум.
...Иван что-то говорит мне. Потом вытаскивает меня из траншеи. Впереди колышутся желтые языки пламени. Словно лягушки, лежат в зеленых шинелях трупы гитлеровцев. Гляжу на них и не чувствую ни злости, ни сожаления, будто вижу какие-то предметы, на которых случайно остановился взгляд, поскольку они попали в поле зрения.
Позади, в десяти метрах от траншеи, раздавленная танком сорокапятка. Из укрытия вылезает Замков. Он подходит к остаткам орудия, долго смотрит на изогнутые части,
Наши продвинулись вперед, и теперь высотка, на которой находилось боевое охранение, стала передним краем. Не вижу Мухина. Егор утверждает, что Алексей был на своем месте до конца боя, а куда делся - не заметил.
Я бросаюсь к нише: мальчика нет. Странная усталость давит на плечи. Я сильно заикаюсь, Чупрахин советует говорить нараспев и тут же приводит случай, который произошел с его бабушкой, когда она еще ходила в девках.
- Волк напугал ее, - рассказывает он, угощая меня папиросами и тыча под бок Кирилла, сосредоточенно рассматривающего немецкий автомат. - Но она же барышней была. Кто заику полюбит? Начали лечить. И каких трав не давали ей! Поди, с тонну она съела всякой растительности, а заикание не проходит. Тогда один старичок посоветовал: "Вы ее еще раз напужайте - пройдет". Напугали. После этого она месяц хворала. Старик говорит: "Перепускали. А перепуженных одно средство лечить - пусть песий играет". И начала бабушка петь. Все поет: разговоры поет, с родителями говорит - поет. И что вы думаете, так развила голосовые штуковины, что потом в церковный хор ее приняли. Так что ты, Николай, не отчаивайся, а говори спасибо, что тебя маленько пришибло, все нараспев тяни, потом Лемешева заменишь в Большом театре.
- Смотрите! - Шапкин показывает вдоль траншеи. По косогору поднимается Мухин. Впереди Алексея шагает гитлеровец с поднятыми руками, а чуть в сторонке с видом бывалого вояки идет Генка с трофейным автоматом.
- Убежать хотел, - докладывает Алексей взводному. - Ох и шибко бегает, зверюга! Вот Геннадий помог мне.
Егор подходит к мальчугану и берет его за подбородок:
- А ты, малыш, откуда взялся тут?
- Так я же, товарищ командир, служу у вас!
- Как служишь? Давно? - удивляется Кувалдин.
- Да уже часов двадцать, - бойко отвечает Геннадий.
- А лет тебе сколько?
- Осенью будет четырнадцать.
- Кто это его взял? - обращается к нам Егор. Чупрахин, взглянув на меня и, видимо, поняв все, спешит объяснить:
- Егорка, пацан, видать, с морской закалкой. Я его вчера запер в подвале, а он, чертенок, оказался на передовой. Чего ты на него шумишь, малыш уже обстрелянный.
- "Обстрелянный", - повторяет Егор. - Надо отвести к Шатрову, он устроят его в тылах, а здесь ребенку не место.
Окружаем гитлеровца. Он отчаянно моргает, словно еще не веря, что попал в плен. Шапкин приказывает Мухину отправить пленного на КП роты.
- Зачем? Шлепнем его здесь, и пусть себе отдыхает в Крыму, - предлагает Чупрахин, тыча стволом автомата в живот немцу.
Фашист прячется за Шапкина.
- Понимает, кто здесь старший, - удивляется Иван. - Вот сейчас как трахну по твоей чугунной башке, красной юшкой умоешься!
- Убери оружие, он пленный, - останавливает Шапкин Чупрахина, отвоевался. Ведите, Мухин.
- Погоди, товарищ командир, - просит Кувалдин.
На лице у Егора вздуваются желваки, глаза темнеют, округляются. Вот такое лицо было у него, когда мы прыгали с сейнера в воду.
- Дай солдатской душе потолковать: Студент, ты по-ихнему, кажется, можешь говорить? - Кувалдин поворачивается ко мне: - Можешь?
- Мы-мы-ммогу.
- А ты говори нараспев, - советует Чупрахин. - Спроси у него, почему он полез на нас.
- Правильно, - поддерживает Егор. - Попытай, много их тут в Крыму-то?
Стараюсь говорить, но у меня получается сплошное заикание. Чупрахин злится:
- Вот дурья башка, тебе советуют: пой, пой, нараспев говори. А то я с ним сам, он поймет меня на всех языках!
- Ска-жи, м-мно-но-го ва-ас, в Крым-му-у? - пою по-немецки.
- Чуйт, чуйт, софсем чуйт...
- Слышите? - сверкает глазами Чупрахин. - Заговорил по-русски. Тогда слушай, фриц, что я спрошу.
- Мы ни фриц, ни, ни...
- Не возражай, когда с тобой говорит Ванька Чупрахин. Это я Ванька Чупрахин; Понял? А вот это - Егор Кувалдин. Это - Мухин. А вот этот - Кирилл Беленький. Вот, значит, мы тут промеж себя такое дело порешили: отучить вас, колбасников, в чужие хаты факелами швыряться. Осилим эту задачку, а?
- О-о! Да, да! Гитлеру капут, рус большой медведь.
- Ах ты гадина, медведем обзываешь! - Чупрахин замахивается на гитлеровца. - Я твой танк спалил и твоего Гитлера прикончу!..
- Не смей! - останавливает его Шапкин. - Мухин, отведите пленного к командиру роты и сдайте его под расписку. Выполняйте. И мальчишку захватите с собой...
- Эх ты, Чупрахин, испортил все, - вздыхает Егор и садится на свое прежнее место.
- "Испортил", - отзывается Иван. - Как тут можно удержаться, когда перед глазами такой экспонат. На кой черт Мухин привел его сюда? Они нашего брата под расписку не сдают. А тут, видите ли, сдайте под расписку. Как это, по-твоему, Кирилка, хорошо? Молчишь? Значит, нехорошо?
- Злой ты человек, - замечает Шапкин, помогая Кириллу зарядить трофейный автомат. - Этого пленного допросят в штабе, возможно, он сообщит важные сведения. Понимать надо!
- Злость на врага человеку не помеха. Правду говорю, Егор? - роясь в вещевом мешке, парирует Иван.
Кувалдин молчит. О чем он думает? Подхожу к нему. Вчера узнал от политрука, что Аннушка выплыла на берег, сейчас находится на КП дивизии. Сообщить об этом?
- Слышал, Аннушка спаслась? Герой, а? - стараюсь ободрить Егора.
Кувалдин ничего не разобрал.
- Ты что промычал? - наконец говорит он. - А ну пропой, слышишь, пой!..
- А-анну-уш-шка-а, на-а-а ка-а пэ-э...