Маша смотрит на нас стеклянными глазами. Губы у нее неподвижны, набухли. Чупрахин, отстегнув флягу, предлагает ей воды. Мы все смотрим на Ивана. Словно поняв наш молчаливый вопрос, он говорит:
- Там всего глоточек, берег на крайний случай. Пей, доктор.
- Не надо, - вздыхает она, чуть повернув голову к Правдину. Но Иван настаивает, подносит ко рту флягу.
- Теперь легче? - спрашивает он.
- Да... Только спать хочется. Я и дома была порядочная соня, а мама сердилась. Товарищ политрук, а у вас есть родные? - вдруг спрашивает она.
- Есть, Маша, и мать и отец. В Мурманске живут.
- И жена есть? - Крылова с трудом поднимает голову и затуманенным взглядом всматривается в лицо политрука.
- Жены нет... Но будет, - стараясь улыбнуться, отвечает Правдин. - А впрочем, не знаю, пойдет ли кто теперь за безногого, - пытается он шутить.
- Пойдет, Вася... Пойдет... Вы же, Вася... хороший... Ой!.. Вася! вскрикивает она, словно боясь чего-то, отшатывается, запрокинув голову назад.
Вечером мы хороним ее в центре "вестибюля". Политрук неотрывно смотрит, как растет каменистый холмик. А погодя, когда, уже похоронив Машу, мы вновь садимся возле Правдина, он произносит:
- Выходила меня, сама ушла.
Весь день мы говорили о жизни, о делах, которые Маша и ее товарищи, оставшиеся здесь навечно, не успели совершить.
Мухтаров шепчет:
- Взорвали последнюю амбразуру. - И, помолчав немного, спрашивает: Как ты думаешь, Гитлера повесят? - Али смотрит на меня, ожидая ответа.
- Повесят, - произношу и не узнаю своего голоса: слабый, тихий вздох, не больше.
- И я так думаю. Только после этого не забыли бы о наших катакомбах. Привести бы сейчас всех империалистов сюда, в подземелье, и носом бы их: "Смотрите, это дело рук ваших гитлеров..."
- Что будем делать? - спрашивает Беленький у политрука. - Все выходы взорваны, один остался...
- Что же мы? Совесть чиста, воинский долг не нарушили... Фашисты думают, что прижали нас в катакомбах. Нет! - восклицает Правдин. - Это мы их схватили за ноги. Рады бы они уйти отсюда, да не могут.
- Пи-ить, - стонет кто-то в стороне.
- Самбуров, напои, есть немного, - подает мне флягу Правдин.
- Товарищ политрук, у вас больше нет, оставьте у себя, - говорю шепотом.
- Берите, - настаивает он.
Со стороны еще не взорванного входа слышен хрип: сегодня утром гитлеровцы установили там репродуктор и сейчас вновь предложат нам сдаться.
- Русские солдаты! К вам обратится генерал Львов, - трещит репродуктор. - Кончайте свое безумие. Слушайте генерала Львова.
Против таких передач немцев у нас есть одно оружие - песня.
- Давай, Алешка! - просит Чупрахин. - Давай...
Широка страна моя родная. - слабым голосом начинает Мухин. Подхватывают другие:
Много в ней лесов, полей и рек.
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
- Солдаты! Слышите меня? - летит со стороны выхода.
Дружно отвечаем:
Всюду жизнь и вольно и широко,
Точно Волга полная, течет,
Молодым везде у нас дорога,
Старикам везде у нас почет...
Усталые и охрипшие, стоим, взявшись за руки.
- Я генерал Львов. Сообщаю вам: Крым полностью занят немцами. Красная Армия потерпела крах под Барвенковом, Лозовой и Ростовом. Ее части беспорядочно отходят к Сталинграду. Ваше сопротивление бессмысленно... Предлагаю...
- Гад! - Иван бежит к выходу.
- Стой! - приказывает Егор. - Куда ты?!
- Он у меня сейчас подавится, - не останавливаясь, отвечает Чупрахин.
- Ошалел матрос, - замечает Беленький, и тут же пытается идти вслед за Чупрахиным.
- ...Вы получите полную свободу. Немцы вас не тронут. Они гарантируют вам жизнь и возвращение к своим родным очагам, - продолжает вещать враг.
Скрипя зубами, пытается подняться политрук. Он застегивает фуфайку, поглубже натягивает шапку. Его бледное, осунувшееся лицо перекошено болью.
- Мухин, пой! - просит он.
- ...Я знаю, у вас нет ни хлеба, ни воды. Вы погибаете голодной смертью. Во имя спасения слыши... Раздается сильный треск, и репродуктор глохнет.
- Это Чупрахин! - догадывается Беленький.
С грохотом разорвался снаряд. Осколки со звоном летят во все стороны, свинцовым дождем падают на камни.
Минуту молчим,