- Нет, что-то жарко.
- Разговоры! - строго обрывает Шапкин. - Распарило, завтра не то скажешь.
...Утром после завтрака опять выходим в поле, метаем гранаты. Под вечер войска выстраиваются вдоль берега. Серая лента строя уходит далеко за выступ. На волнах покачиваются небольшие суденышки. Они приторочены к наспех сделанным причалам.
- Будем отрабатывать способ высадки на берег десанта, - коротко поясняет Сомов и ведет нас к высотке, приказывает окопаться.
Кувалдин первым отрывает окопчик. Он советует мне рубить землю под малым углом: так легче лопата входит в грунт. Смышленый этот Кувалдин.
Лейтенант, подобрав полы шинели и словно любуясь своим голосом, командует:
- Повзводно, первый, второй, за мной бегом, марш!
Бежим что есть силы. Вот и причал. Сомов одним махом первым взлетает на сейнер. Шапкин, оступившись, падает в воду. Кто-то пытается помочь ему выбраться на трап.
- Не задерживаться! - кричит лейтенант.
Но Шапкин уже на борту. Вздрагивает корпус судна. Опоздавший Мухин прыгает в воду, хватается за приклад винтовки, поданной ему Чупрахиным, с трудом взбирается на палубу. К нему подходит Сомов:
- Мухин?
- Мухин, товарищ лейтенант.
- Ловко взобрался! Молодец! На, закури, согреет. И вы, Чупрахин, молодец, помогли товарищу,
- На море я хозяин, товарищ лейтенант.
- Понимаю, кажется, с корабля, матрос?,
- Матрос, - с грустью роняет Иван.
Сейнер уходит, в море. Холодный ветер пронизывает насквозь. Густым, крупным дождем летят на палубу брызги. Лейтенант курит и неотрывно наблюдает за берегом, лицо посинело, покрылось гусиной кожей. Что еще он готовит нам? Шапкин бегает по палубе, стараясь согреться. Егор, прикрыв собой от ветра Мухина, о чем-то сосредоточенно думает. Вспоминаю вчерашний его разговор с Сергеенко. "И Аннушка на войне", - вздыхаю я и, подойдя к Кувалдину, на ухо говорю ему:
- Ну как, медведь, проводил вчера?
- Черт! Откуда тебе известно?
- Сорока на хвосте принесла.
- Сам ты, ворон, подслушал! Узнал ее? Это же Сергеенко. Помнишь, в школе спрашивал о ней?
- Помню.
Сейнер круто разворачивается, ложится на обратный курс. Командир роты предупредительно поднимает руку!
- Внимание!
"Неужели сейчас прыгнет в воду?" - думаю я. Берег приближается. Сейнер резко стопорит.
- За мной, ур-ра-а-а! - с криком прыгает за борт Сомов.
- Ур-ра-а-а! - дружно подхватываем и спешим за лейтенантом. Холодные волны бьют в спину.
- Не задерживаться! - выскочив на берег, предупреждает Сомов. - Быстрее! За мной! Ур-ра-а-а!
Мы бежим, не чувствуя под собой земли.
- Ложись! Окопаться! - приказывает Шапкин.
Рядом слышу голос Кувалдина:
- Дотошный лейтенант-то... Это хорошо, крепкого духа человек.
- Эх, братва! - звенит Чупрахин. - Пусть командует, лишь бы море гудело, а тетрадочки, карандашики не страшны. Ведь учиться всегда полезно, как сказал наш философ Кирилл-первый.
Темнота заполнила все пространство: и море, и землю, и воздух. Усталые и мокрые, строимся в колонну по четыре, идем к землянкам. На полпути роту останавливает Шатров.
- Ну как? - спрашивает у Сомова.
- Получается, товарищ подполковник.
- Завтра пришлите мне троих бойцов. Будут работать на передовом наблюдательном пункте.
Рядом, справа, слева и впереди, покачиваясь, плывут длинные колонны бойцов, слышится глухой топот бесчисленного множества ног. Это возвращаются с занятий соседние подразделения. Хотя до сих пор никто официально не сообщал о десанте на Керченский полуостров (вероятно, это держат в строгом секрете), но теперь каждый убежден: готовят войска именно для этого дела. Только, политрук еще продолжает упорствовать: "Не знаю, товарищи, и командир не знает, и вам советую поменьше думать и говорить об этом". А по глазам заметно, что он знает, да только, наверное, нельзя об этом говорить.
Землянка встречает сухим, перегретым воздухом. Круглая печурка превратилась в раскаленную тумбу, только что вынутую из горна: нажми металлическим стержнем - проткнешь насквозь.
При свете не шинели на нас, а тонкие ледяные панцири, причудливо искрящиеся всеми цветами радуги. Молча снимаем обмундирование, помогаем друг другу отодрать ушанки, примерзшие к волосам. Вскоре помещение наполняется густым паром, а мы в нижнем белье походим на рыб, плавающих в вертикальном положении, со странными головами и узкими длинными плавниками.
В таком же ледяном панцире появляется политрук. Ему уступают место у печки. Раздевшись, он угощает курящих сухим табаком, потом сообщает, что в штаб дивизии прибыл представитель Ставки Верховного Главнокомандования, что наши войска вступили в Ростов.
Забрасываем Правдина вопросами. Их у нас столько, что политруку хватит на всю жизнь отвечать. У Правдина слипаются глаза, голова клонится на грудь, голос становится глуше. Думали, что он железный, оказывается, устает, как и мы. Первым это замечает Чупрахин.
- Хватит, дайте человеку передохнуть.
Егор заботливо укрывает шинелью прикорнувшего политрука.
Приносят ужин. Громыхая котелками и ложками, причмокивая и перебрасываясь шутками, быстро опорожняем термосы и кастрюли. Размещаемся на свежей соломе. Поднимается Правдин. Он надевает полупросохшую шинель и, расчесав густые каштановые волосы, обращается к Шапкину:
- Не забудьте завтра к шести часам прислать к Шатрову Кувалдина, Самбурова и Чупрахина. А я сейчас пойду во второй взвод, у них сегодня ночные занятия: преодоление проволочных заграждений.
И, согнувшись, скрывается за дверью. Шапкин присаживается к печке. Он долго сидят неподвижно, о чем-то напряженно думает. Лицо его чуть-чуть подергивается нервной дрожью. Может быть, простудился? Хочется спросить: позвать врача?
Шапкин замечает, что я не сплю, подзывает к себе.
- Ну как? - спрашивает он. - Что же ты тогда не сказал, что по самолетам стрелял не я? Ты кому-нибудь говорил про это? Нет? Молодец. - Он сует мне в руки банку мясных консервов. - Возьми, земляк... Молод ты еще, но со мной не пропадешь.