5) нарушение богослужения и права церковного убежища;
6) некоторые виды нарушения святости гробов;
7) святотатство.
Степень развития новых европейских народов, подобная той, на которой находился еврейский народ, и одинаковое преобладание духовной власти способствовали тому, что законодательства новых европейских народов усвоили положения еврейского и римского законодательств относительно религиозных преступлений. В этом отношении во всех средневековых законодательствах замечается единство; они карают смертною казнью, преимущественно в виде сожжения, следующие действия:
1) богохульство: во Франции, в Англии, в Германии,[50] в России, в Швейцарии;
2) ересь: во Франции, в Испании и Швейцарии, в Германии, в России;
3) оскорбление святыни: во Франции, в Англии, в России;
4) отступничество: во Франции, в Англии, в России;
5) прерывание богослужения: в России, во Франции;
6) волшебство и колдовство;
7) святотатство: во Франции, в Англии, в Германии, в России;
8) лжеприсяга.
Одни из средневековых законодательств содержали более краткие, другие — более пространные постановления относительно этих преступлений; так, например, во французском законодательстве есть специальные постановления о наказании смертию виновных в составлении и печатании сочинений, противных религии, в разбитии и разрушении крестов и изображений. Но это различие в специализации не означает различия в существе: все средневековые законодательства карали смертною казнью одни и те же действия. В них мнения и убеждения, не согласные с господствующею религиею, поставлены были на одну степень преступности и наказуемости с поступками, заключающими в себе насилие против чужих прав; галлюцинации и помешательство возведены были на степень тягчайшего преступления, как lеsemajestе divine. В это время религиозное разномыслие считалось более тяжким преступлением, чем делание фальшивой монеты и даже убийство. По учению средневековых юристов-богословов, лучше казнить вместе с еретиками и смешанных с ними правоверных, чем допустить первым избегнуть казни: Бог сам легко узнает своих. Когда-то Моисей предписал так поступать с городом, в который проникло поклонение иным богам: «Убивая да убиеши вся живущия в граде том убийством меча, проклятием прокляните его и вся яже в нем. И вся корысти его собереши на распутия и зажжеши град огнем и вся корысти его всенародно». Средневековая юриспруденция вполне держалась этого правила: еретик был, некоторым образом, поставлен вне закона; жители страны, где появлялись еретики, обязаны были преследовать их; в противном случае, налагалось запрещение на всю страну, в которой вследствие того останавливались общественное богослужение, отправление таинств, погребение мертвых. Результатом этого духа законов были казни альбигойцев, еретиков, мавров и евреев в Испании, протестантов в Нидерландах и во Франции. В одной Испании, по самому умеренному и едва ли не крайне уменьшенному исчислению Лоренте, сожжено было с 1481 г. по 1783 г. 31 тыс. 912 человек живыми, 17 тыс. 659 в изображениях (en effigie). 16 февраля 1568 г. святая инквизиция осудила на смерть всех жителей Нидерландов как еретиков; только некоторые лица, поименно означенные, были исключены из числа осужденных; Филипп II своею прокламациею утвердил приговор инквизиции и дал повеление о немедленном приведении его в исполнение, без различия пола, возраста и ранга. Приговор этот, конечно, не был исполнен в действительности, тем не менее суды Карла V казнили, по исчислению Сарпи, 50 тысяч, а по исчислению Гуго Гроция — 100 тысяч нидерландцев, а суды Филиппа -25 тысяч. Герцог Альба в одном письме к королю спокойно насчитывает «до 800 голов, назначенных на казнь после Святой недели». Другое средневековое преступление — волшебство — было преследуемо с такою же ревностью и служило постоянным поводом и предлогом смертных казней.
В средние века существовало всеобщее убеждение, что люди, особенно женщины, могут вступать в непосредственное общение с дьяволом на пагубу своим ближним. Законы этого времени предписывали сжигать всех тех, которые вызывают злых духов, советуются с ними, кормят и награждают их, вступают в плотские сношения с злыми духами, сами одержимы злым духом или вселяют его в других; равным образом всех тех, которые употребляют труд для обольщения, заклинаний, волшебства, магии, которые пользуются дьявольскими чарами, чтобы возбудить к себе любовь, чтобы губить людей и животных. Явилась целая специальная юриспруденция о волшебниках, которые подведены были под строгую классификацию; установлены были признаки каждого вида, способы открытия и доказательств. Волшебство считалось самым тяжким преступлением, неизмеримо тягчайшим, чем убийство, и даже более тяжким, чем ересь. Следствие и суд над обыкновенными преступниками производились по известным правилам, которых более или менее строго держались следователи и судьи; но обвиняемые в волшебстве были лишены этой гарантии, против них допускалось свидетельство лиц, не способных к свидетельству, например восьмилетних детей. Число казненных во всей Европе за колдовство громадно: чтобы дать если не вполне точное, то, по крайней мере, приблизительное понятие об этом, я приведу некоторые цифры. Во Франции, в Каркассоне, с 1320 по 1350 г. приговорено было к наказанию 400 ведьм, из них более половины было сожжено; в тот же период времени в Тулузе осуждено было 600 человек, и из них две трети погибло на костре; а в 1357 г. в одном Каркассоне казнен 31 человек. Николай Реми, судья из Нанси, выставлял как заслугу то, что он в 16 лет сжег 800 ведьм. Другой судья, Богэ, хвалился, что в течение своей карьеры он сжег более 600 служителей дьявола. Комиссары Генриха IV, Эспанье и Деланкр, посланные в Бордо для истребления волшебства, в 4 месяца сожгли 80 человек, а за все время своей здесь деятельности — более 600 человек. В Италии в одном округе Комо каждый год не менее 1 тысячи человек подвергалось преследованию за волшебство и не менее 100 человек (Фигье ошибочно принимает число преследований за число сожжений) было предаваемо пламени. В Савойе в одном городе сожжено было в один год 80 человек. Но ни одна страна не прославилась так своею ревностью в деле истребления колдовства, как Германия. С 1590 по 1600 г. в Брауншвейге каждый день сжигали от 10 до 12 ведьм, и на месте казни так много стояло обгорелых столбов, что их можно было принять за небольшой лес. В окрестностях Трира в двадцати деревнях сожжено было с 1587 по 1593 г. 368 лиц; по Леки, во всем округе было сожжено в разное время около 7 тясяч человек. В маленьком городке Нердлинге в четыре года (с 1590 по 1594 г.) сожжено было 35 человек. Два земских суда, Бамбергский и Цейльский, с 1625 по 1630 г. казнили за колдовство 900 человек; епископ Бамбергский с 1650 по 1660 г. сжег 600 человек, а епископ Вюрцбургский в тот же период времени — 900 человек. Судья ведьм в Фульде, Балтазар Фосс, хвалился, что он в 19 лет сжег 700 человек обоего пола и надеется довести число сожжений сверх 1 тысячи. В городе Офенбурге, в Бресгау, с 1627 по 1630 г. казнено было 60 человек, обвиненных в колдовстве. В Линдгейме в четыре года, с 1661 по 1664 г., сожжена была восемнадцатая часть народонаселения: из 540 жителей погибло на костре 30 человек.
В Зальцбурге в 1678 г. по случаю скотского падежа, в котором обвиняли ведьм, сожгли 97 человек. В графстве Нейсе с 1640 по 1651 г. погибло на костре около 1 тысячи человек. Вообще в Германии не было помещичьего имения, не было аббатства, города или местечка со своею юрисдикциею, где бы не сжигали ведьм. Один немецкий помещик фон Ранцов сжег в своем поместье 18 ведьм в один день. По счету, приводимому Вольтером, в Европе сожжено более 100 тысяч человек за колдовство. Другие утверждают, что в одной Германии казнено не менее этого числа.
Другой род действий, которые, с возникновением и усилением духовной власти, причислены были к тяжким смертным проступкам, составляют преступления против нравственности. Правда, возникновение этих преступлений и установление смертной казни за них относится отчасти к предыдущему периоду, когда глава семейства имел абсолютную власть над своими домочадцами. Но в этот первобытный период действия, получившие позднее название преступлений против нравственности, например прелюбодеяние, обольщение, похищение женщины, носили другой характер, именно: характер нарушения верховных прав главы семейства, и притом же круг их не был обширен. В период же господства духовной власти эти действия получают несколько иной смысл: являются нарушениями общепринятых нравственных правил. Таким образом, к этим преступлениям были причислены и обложены смертною казнью как действия преступные, заключающие в себе насилие, так и поступки, хотя вполне безнравственные и отвратительные, но не представляющие посягательства на чужие права: отсюда произошло расширение круга этих действий. Все народы смотрели на эти преступления одинаковыми глазами, и поэтому-то такое замечательное сходство законов в определении как преступности, так и наказуемости. Вот перечень смертных преступлений против нравственности:
1) прелюбодеяние: у евреев, у римлян, во Франции, в Германии, в западной России по 3-му Литовскому статуту, в Испании;
2) двоебрачие: в Риме, в Англии, в Германии;
3) кровосмешение: у евреев, в Риме, во Франции, в Германии и России;
4 и 5) мужеложство и скотоложство: у евреев, в Риме, во Франции, в Англии, в Германии, в России;[51]
6) сводничество: в Риме, во Франции, в Женеве и в Испании, по 3-му Литовскому статуту в случае повторения;
7) изнасилование;
8) распутная жизнь женщины, содействие разврату дочери со стороны родителей, жены со стороны мужа, обольщение и т. п.: у евреев, в Риме, в Женеве, в Испании, во Франции, в Германии.
III. Долго еще в период господства государственной власти заметно влияние прежнего безразличия, и вследствие того смертная казнь определяется наряду с тяжкими преступлениями за действия меньшей важности и даже маловажные. Такой порядок в Европе продолжается почти до конца XVIII столетия. Так, во всей Европе воровство в церкви, как бы оно ничтожно не было, наказывалось смертною казнью. Домашнее воровство или воровство во дворце в несколько копеек подлежало такой же мучительной казни, как и убийство. Убийство в драке наказывалось смертною казнью, так же как и предумышленное убийство. Скрытие беременности поставлено было в наказуемости наряду с убийством. Религиозное разномыслие признано было даже более тяжким убийства, одного из самых отвратительных преступлений. Грехи против природы, гнусные в нравственном отношении, но не представляющие нарушения чужих прав, карались сожжением, казнью более тяжкою, чем та, которая была положена за изнасилование, одно из самых тяжких преступлений. Я уже не говорю о таких исключительных законах, как законы об охоте или как английские законы об определении смертной казни за вторжение в дом, за воровство письма, за порчу дерева, или как русский закон о смертной казни за продажу табака, за срубку дуба в заповедных лесах, или как французский закон о наказании корабельного секретаря за то, что он неверно записал в свой журнал какое-нибудь происшествие на корабле. Во всей Европе не отличали в наказуемости покушения, даже отдаленного, от самого преступления, особенно в тяжких преступлениях, каковы государственные, убийство предумышленное, отцеубийство, отравление, поджог и т. п.; в этих преступлениях не различали также и степеней участия, и второстепенных виновников, и даже далеких пособников так же наказывали смертною казнью, как и главных преступников.
IV. Тогдашние способы открытия и доказательства преступлений не могли остаться без влияния на применяемость смертной казни. Хотя в этот период старательно выработана была система доказательств, однако ж она была основана на ложных началах; употребление пытки еще более способствовало произнесению легкомысленных смертных приговоров: в тяжких преступлениях достаточно самых легких улик, и судья может стать выше закона (In atrocissimis criminibus leviores conjecturae sufficiunt et licet judici jura transgredi) — вот одно из коренных правил юриспруденции этого времени. К числу улик причислены были следующие обстоятельства: волнение обвиняемого, бегство его, молва, обвиняющая его в преступлении, близость его дома к месту преступления, дурная физиономия, низкое (vilain) имя, лживые показания, молчание. И эти улики служили основанием для произнесения смертных приговоров! Юриспруденция этого времени весьма точно определяла, какие лица не имеют качеств достоверных свидетелей. Но недопущение к свидетельским показаниям лиц, не имеющих качеств достоверных свидетелей, практиковалось только в делах меньшей важности; когда же преступление принадлежало к разряду тяжких, делали отступление от этого правила: принимали свидетельство лиц, признанных неспособными к достоверному свидетельству. Свидетель этот носил техническое имя «необходимого». Таким образом, тогдашняя уголовная юстиция отвергала подозрительных свидетелей, когда их показания могли подвергнуть невинного штрафу, и допускала их тогда, когда их показания служили основанием к отнятию жизни.
Со времен господства феодальной юстиции до конца XVIII столетия длился спор, принадлежит ли merum imperium только государям или она есть достояние и судей, облеченных правом уголовной юстиции; другими словами, имеет ли судья право приговаривать к смерти только в силу закона, изданного государем, или источник этого права заключается в его судейской должности, и вследствие этого он может определять смертную казнь по своему усмотрению, когда даже нет закона, определяющего это наказание. В XIV столетии Азон и Лотар держали публичный диспут об этом вопросе в Болонском университете, объявивши лошадь призом, который должен достаться победителю. Император Генрих VII, присутствовавший при этом диспуте, объявил победителем Лотара, который утверждал, что merum imperium принадлежит только государю. Однако ж юристы не согласились с этим мнением и, играя словами, говорили: Лотар выиграл коня (equum), но Азон — справедливость (aequum). Действительно, судьи долго еще пользовались правом по своему усмотрению выбирать род наказаний, не исключая смертной казни. Смертная казнь за многие преступления была введена судьями и уже гораздо позднее утверждена законом. К этим преступлениям принадлежит большая часть преступлений против религии и нравственности. Так, по свидетельству Кошихина, в России наказывали смертною казнью за содомский грех, хотя до издания Воинского устава закон этого не предписывал. По 104 ст. Каролины запрещается судьям назначать смертную казнь, когда она не определена в законе; но в самом же этом кодексе есть постановления, которые уничтожают силу этого мудрого правила. Так, в ст.117, в которой говорится о кровосмешении, наказание не определено, а судьям предоставлено право руководствоваться, между прочим, мнениями юрисконсультов. По мнению же тогдашних правоведов, кровосмешение считалось смертным преступлением, оттого в комментариях к этой статье в числе наказаний за это преступление полагается и смертная казнь, которая на самом деле была применяема. Таким же самым образом были наказываемы смертною казнью: похищение женщин, прелюбодеяние и двоебрачие, хотя кодекс Карла V прямо этого и не повелевает. Даже в XVIII столетии и законоведы, и практики отстаивали право судьи назначать смертную казнь и даже изобретать новые казни по своему усмотрению в тех случаях, в которых закон этого не предписывает, хотя это учение и не было принимаемо единогласно. Если бы даже судьи и законоведы не отстаивали общего теоретического правила о произвольной власти судей, простирающейся до права определять смертную казнь в случаях, не указанных законом, сама сущность вещей давала судьям в руки подобную власть. Законы были многочисленны, запутаны и лишены единства, следствие и суд совершались под прикрытием тайны, способы обнаружения и доказательства были рассчитаны не столько на то, чтобы облегчить обвиняемому законную возможность оправдаться, сколько на то, чтобы его запутать, поддеть и довести до обвинительного приговора. Все это такие обстоятельства, которые поддерживали произвольные порывы судьи и вместе с тем имели влияние на количество смертных казней.
I. Появление сочинения Беккариа привыкли считать первым протестом против справедливости и необходимости смертной казни. Но при более внимательном исследовании истории уголовных законодательств открываются такие факты, которые доказывают, что убеждение в несправедливости и ненужности этого наказания обнаружилось в роде человеческом гораздо раньше этого события. Конечно, таким известиям, как известие об отмене смертной казни египетским царем Сабаконом, нельзя придавать ровно никакого значения, как по отрывочности этого явления, так и по недостатку исторического материала для критической оценки его. Эти известия равносильны исторической достоверности, как тот факт, что смертная казнь была отменена в Англии Альфредом Великим и Вильгельмом Завоевателем; или как известия о неприменении смертной казни Венцеславом, герцогом богемским, княжившим с 926 по 936 г.; или как сказание об отмене смертной казни в России сыновьями Ярослава. Ссылки на все эти факты, а равно любимый пример Рима, глубоко уважавшего достоинство человеческое, обличают полнейшее непонимание исторических событий и ту неразборчивость, с которою большинство хватается за всякий факт, наружностью похожий на искомый, лишь бы доказать любимое положение.
Первое важное событие, имеющее значение в истории смертной казни, есть появление христианства. Иисус Христос, правда, нигде не высказал общего взгляда на смертную казнь. Исследователь истории смертной казни может без ущерба для себя пройти молчанием тот бесконечный спор между богословами-моралистами, который они, на основании более или менее тонких, более или менее схоластических толкований разных мест Ветхого и Нового Завета, ведут о том, согласна ли смертная казнь с учением Христовым или не согласна, причем одни решают утвердительно, а другие — отрицательно. Для объективного исследования важно понять не букву, а дух учения Христа Спасителя, а равно и то, как относились первые христиане к самому совершению казней. Учение Иисуса Христа проникнуто духом любви и снисхождения к человеку; Бог христианский есть Бог любви и милости, желающий не мести и кары, а исправления падшего человека, в противоположность ветхозаветному Богу, который есть Бог гнева и мести. Христос — это учитель и защитник рабов и вообще бедного класса, который в его время во всем мире был главным поставщиком виселиц, креста и всевозможных казней. Как он смотрел на преступника и смертную казнь — видно из рассказа о жене в прелюбодеянии той. Когда книжники и фарисеи привели к нему эту женщину и спросили его: следует ли ее побить камнями, как велит закон Моисеев, он ответил: пусть бросит первый камень тот, кто чувствует себя безгрешным. Это сказание содержит прозрачное неодобрение тогдашней юстиции, так обильно и не зря расточавшей смертную казнь; из него видно также, что основатель религии смотрел на преступника как на существо, способное к исправлению и принятию в человеческое общество. Первые христиане в таком смысле и понимали учение своего наставника. Смертная казнь возбуждала в них ужас; они никогда не присутствовали при казнях преступников, потому что считали для себя осквернением смотреть на это зрелище. Те должности, которые связаны были с обязанностью судить преступников и произносить смертные приговоры, они считали не совместными с учением, которое они исповедывали. В последствие времени, когда христианство сделалось господствующею религиею Римской Империи, епископы обыкновенно ходатайствовали у императоров об освобождении преступников от смертной казни; подобное ходатайство перешло из добровольного в обязанность, которую Соборы возлагали на епископов. Некоторые из христиан первых веков простирали свое отвращение до того, что отнимали осужденных на смерть преступников из рук правосудия. Такое нарушение действующих законов вынудило Феодосия Великого издать закон против тех монахов, которые любовь к ближним простирают до такой степени, что отнимают преступников из рук правосудия, потому что они не хотят, чтобы кого-нибудь умерщвляли. Отцы церкви первых веков высказывались в своих сочинениях против смертной казни. Св. Августин в письме к проконсулу Агриппе настаивает на том, чтобы виновных не казнить смертью. В двух других письмах к трибуну Марцелину по поводу убийств католических священников, совершенных некоторыми сектаторами, он не требует, чтобы к последним применен был закон возмездия, который не утешает жертвы и унижает судью, но предлагает употребить тюрьму, чтобы привести виновных от преступной энергии к какому-нибудь полезному труду, от преступления — к тишине и раскаянию. Подобных убеждений был и Тертулиан. До какой степени убеждение первых христиан в несправедливости смертной казни было общее, доказательством этому служит церковно-уголовная практика времен позднейших: уже в то время, когда католическое духовенство сделало смертную казнь обыкновенным наказанием за преступления против религии и нравственности, оно не переставало все-таки твердить: «Церковь чуждается крови» (Ecclesia abhorret sanguinem). Чтобы придать хотя наружный вид тому, что оно остается верным этому преданию, церковные суды, во-первых, постановивши приговор о виновности, сами не приводили его в исполнение, а предоставляли это дело светской власти; во-вторых, к каждому приговору присоединяли ходатайство, имевшее теперь значение одной пустой формальности, о сохранении обвиняемому жизни и целости тела.
Хотя и позже христианская церковь способствовала в некоторой степени уменьшению казней, то доставляя убежище спасавшимся от убийства в виде мести, то ходатайствуя у светской власти о помиловании, но, вообще говоря, забыт был общий дух первых христиан. Таким образом, возникшая мысль о несправедливости смертной казни заглохла и не принесла прочных практических результатов. Она возникает опять вместе с стремлением на Западе восстановить первобытную чистоту учения Христа Спасителя. В XVI столетии религиозный мыслитель Социн, ссылаясь на разные выражения Иисуса Христа, доказывал в Швейцарии, Германии и Польше несправедливость смертной казни и несовместность ее с христианством. В Англии в XVII столетии явились также религиозные секты, которые отвергали смертную казнь. Один из известнейших английских квакеров XVII столетия, Вильям Пен, основатель штата Пенсильвания, в 1681 г. в изданных для основанной им колонии законах оставил смертную казнь только за предумышленное убийство. Само учение о неприкосновенности жизни человеческой, потому что она дар Божий, первоначально возникло в недрах английских и американских религиозных сект и в новейшее время, так сказать, только секуляризовано Ливингстоном и Люкасом, которые перенесли его в литературу вопроса о смертной казни. Что учение Социна рано приобрело много приверженцев, видно из того, что пользовавшийся в свое время большим авторитетом немецкий криминалист XVII столетия Карпцов почел необходимым в своей «Уголовной практике» защищать смертную казнь против учения анабаптистов и новых фотиниан.
II. Неизмеримо большую важность в истории смертной казни вообще и в частности в истории отрицания ее необходимости имеют те капитальные перемены, которые возникают, крепнут и проявляются в общественном, экономическом, религиозном и умственно-нравственном состоянии европейских народов. Зарождение этих перемен началось не только раньше Беккариа, но и раньше XVIII столетия; развитие их шло рука об руку с постепенным разложением феодального и теократического устройства обществ и возникновением нового миросозерцания и новых начал общественности.
Эти-то перемены имели самое решительное, хотя незримое, влияние на отрицание необходимости смертной казни и на постепенную ее отмену. Как задолго до капитальных реформ, произведенных в XVIII в. во всех отраслях общественной жизни, совершались частные фактические и законные перемены, так задолго до появления сочинения Беккариа началось настроение умов против смертной казни за известного рода преступления и фактическая ее отмена или, по крайней мере, уменьшение за некоторые преступления. Беккариа явился в значительной степени только выразителем и собирателем идей, возникших до него и занимавших его современников: его доводы против смертной казни есть по большей части только логическая аргументация против того учреждения, которое отживает свое время вместе с падением тех форм жизни и тех убеждений, которые породили его и делали его необходимым.
Материальные интересы всегда оказывали великое влияние на смягчение жестокости наказаний. Во времена господства родовой мести интерес удерживал мстящую руку от убийства в виде мести и заставлял брать от убийцы и обидчика выкуп. Интерес убедил потом не убивать, а превращать в рабов тех преступников, которые не в состоянии были уплатить выкуп. Наконец, в период государственных казней и преобладания смертной казни в частности, разнообразные экономические интересы влияли на уменьшение смертных казней. Когда экономическая жизнь ничтожна, когда у народов нет ни развитого земледелия, ни промышленности, ни торговли, ни мореплавания и колонии, — тогда человек, не имея нужды в труде, не находит лучшего средства обезопасить себя от преступника, как или сделав его неспособным к совершению новых преступлений посредством изувечения и отнятия членов, орудий преступления, или и вовсе его уничтожив отнятием у него жизни. Совершенно иначе поступает человек, с тех пор как экономия его упрочивается и он научается ценить труд, хотя и совершаемый чужими руками. Тогда-то народы приходят к тому убеждению, что, оставляя неприкосновенными тело и жизнь преступника, можно без вреда общественному и частному благосостоянию и безопасности даже извлечь из преступника выгоду. Не подлежит сомнению, что такие экономические соображения имели действие, уменьшающее у всех народов количество смертных казней. Они же в новое время двигали европейские народы на пути уничтожения смертной казни. Не входя в специальное исследование этого важного вопроса, я для доказательства высказанной мысли ограничусь некоторыми данными из истории уголовного права Англии, Франции и России.
Основание колоний заставляло англичан искать рабочих рук. Оттого они довольно рано стали перевозить в колонии для работ тех из своих преступников, которых до того они казнили смертию. Первые опыты перевозки преступников в колонии относятся к царствованию Елизаветы; одним из статутов этого царствования предписано было перевозить за море бродяг для целей колонизации; в другом месте было мною указано, что в Англии смертная казнь была обыкновенным наказанием для нищих и бродяг. При Якове I верховный судья Пойгам, вложивший свой капитал в основание колонии Виргиния, отстаивал колонизации посредством преступников, вопреки мнению известного Бэкона, и мнение первого имело решительный перевес. В последствие времени придворные, участвовавшие со своими капиталами в основании и развитии колонии, особенно старались об увеличении числа преступников, назначаемых для ссылки в колонии, и искали содействия судей, как, например, Джефрейза. Статутом Карла II судьи уполномочены были за некоторые преступления, которые до тех пор подлежали смертной казни, определять семилетнюю ссылку, если они найдут уместным. До сих пор, впрочем, замена смертной казни ссылкою не была точно определена и зависела от произвола судей. Решительный шаг к этой замене сделан был при Анне и Георге I. Известно, что в Англии некоторые классы издавна пользовались привилегиею изъятия от смертной казни; в царствование Анны (1702–1714) привилегиею этою дозволено было пользоваться всем без исключения за некоторые, впрочем, преступления, за которые до тех пор непривилегированные подлежали смертной казни, замененной с этих пор заключением в рабочий дом. Статутом, изданным в 1717 г. в царствование Георга I вскоре после этого нововведения, повелено было за эти преступления вместо клеймения и рабочего дома определять ссылку на семь лет в колонии. Кроме того, за смертные преступления, относительно которых привилегия духовенства не имела никакого применения, высший королевский суд мог именем короны и с выдачею грамоты за большою печатью дать преступнику помилование под условием ссылки в Америку на четырнадцать лет или на другой срок с тем, чтобы, по прошествии судьею определенного срока, само собою наступало полное помилование. Как основание замены смертной казни ссылкою и расширения сей последней приведена необходимость рабочих рук для колонии: во многих, говорится в Статуте, принадлежащих его величеству колониях и поселениях в Америке существует большой недостаток в работниках, которые бы могли своими работами и прилежанием доставить средство сделать сказанные колонии и поселения приносящими пользу нации. Таким образом, первые опыты отмены смертной казни в Англии были сделаны не из соображений человеколюбия, не из желания установить более соответствия между преступлениями и наказаниями, а чисто из расчетов экономических. Во Франции гребцы на галерных судах, из которых состоял флот, набирались из преступников. В интересе правительства было, чтобы суды как можно больше преступников приговаривали к этому наказанию. Кольбер, который особенно хлопотал об усилении французского флота, предлагал уголовным судам приговаривать по возможности преступников вместо смертной казни к ссылке на галеры. Президенты судов с особенным усердием старались исполнять это внушение. Нет сомнения, что завоевание Сибири, заведение флота и предприятие правительственных построек, как то: крепостей и т. п., способствовали уменьшению и почти полной отмене смертной казни в России. Указами 19 ноября 1703 г., 19 января 1704 г. и 5 февраля 1705 г. Петр I предписал: кроме убийц и мятежников, остальных преступников за смертные преступления не приговаривать к смертной казни, а наказавши кнутом и заклеймивши, ссылать в каторжную работу навсегда или на известное число лет. В 1714 г. эти законы были отменены; но спустя 30 лет исполнение смертных казней было приостановлено, и положительно можно сказать, что только приобретение и колонизация Сибири дали возможность превратить эту, по-видимому, временную меру в постоянный закон империи.
Еще в XVI и XVII столетиях возникает в европейском обществе убеждение, что преступления против религии по важности и существу не заслуживают такой жестокой кары, как смертная казнь. Те писатели-криминалисты XVIII столетия, которые явились выразителями общественных убеждений, посредством целой аргументации сообщили вышеупомянутому убеждению характер научной истины. Монтескье, писавший раньше Беккариа, причисляет к преступлениям против религии только те действия, которые содержат в себе прямое материальное нападение на отправление богослужения и которые вместе с тем нарушают спокойствие и безопасность граждан. Поэтому он, с одной стороны, исключает из ведомства человеческого правосудия все действия непубличные (actions cachеes), хотя бы они и оскорбляли божество, и не считает их преступлениями, потому что все здесь происходит между человеком и Богом, который знает меру и время своего мщения; с другой — известные действия, задевающие религиозные интересы, он считает потому наказуемыми, что они содержат вместе с тем в себе нарушение спокойствия и безопасности или граждан вообще, или известного класса граждан, или каждого в отдельности. За эти преступления он считает достаточными следующие наказания: лишение всех выгод, доставляемых религиею, изгнание из храмов, удаление из общества верующих на время или навсегда. Это очертание круга религиозных преступлений и определение той же наказуемости принято императрицею Екатериною II в ее Наказе, ст.74. Позднейшие криминалисты XVIII в., приняв учение Монтескье об этом предмете, специализировали его аргументацию. Гр. Соден в своем сочинении «Дух немецких уголовных законов» доказывает, что единственное основание для наказуемости богохульства есть тот вред, который происходит от него для общества; с этой точки зрения, оскорбление божества не есть земное преступление; оно подлежит только божественному суду; человек без оскорбления божества не может вмешиваться в его суд. Гражданским же преступлением оно является настолько, насколько оно нарушает покой государства; а с этой, единственно верной точки зрения, оно не является в том тяжком, ужасном виде, в котором изображают его нам законы. Вследствие таких соображений он считает крайне несправедливым всякое тяжкое наказание за это преступление, а тем более смертную казнь. Бриссо де Варвиль, другой криминалист XVIII в., выходя из того же общераспространенного в то время взгляда на религиозные преступления, следующим образом применяет его к преступлению, известному под именем ереси. Ересь, говорит он, не может быть социальным преступлением, ибо, в противном случае, все люди были бы один пред другим еретиками и подлежали бы наказанию: лютеранизм есть ересь в Риме, католическая вера является ересью в Лондоне. Известный Омар есть еретик для Испании, и Алий — для Константинополя. Нарушение общественного порядка — вот единственная мерка для определения наказаний. Но разве ересь или разномыслие производит какое-нибудь нарушение общественного порядка? Для монарха и государства главный интерес состоит в том, чтобы иметь верных граждан, храбрых солдат; но кто имеет мнения, отличные от мнений короля или нации, разве он поэтому обладает в меньшей степени этими качествами? Волшебство, говорит он далее, как преступление есть химера; тупоумны те, которые верят в него; преступники те, которые заставляют жечь ведьм. Затем, признавая наказуемыми как преступления против религии простой гражданский беспорядок, могущий произвести религиозный соблазн, публичное оскорбление каких бы то ни было верований граждан, нарушение богослужебных обрядов во время их совершения, он, однако ж, отвергает необходимость за эти действия тяжких наказаний и, в частности, смертной казни. Те же доводы приводили эти писатели и против употребления смертной казни и за другие виды преступлений религиозных. Таков был взгляд передовых специалистов XVIII в. на несправедливость и неуместность смертной казни за преступления против религии. И этот взгляд был не произведением идеологии, а порождением совершившегося факта. Филанджиери, писатель XVIII в., говорит, что кровавые законы против колдовства, изданные в века варварства и суеверия, не были в его время отменены ни в одном европейском кодексе, за исключением Англии; но они остаются почти в бездействии благодаря гуманности и умеренности судей. Уважение к общественному мнению парализирует закон в столицах и в больших городах; но в провинциях, в селах, в глуши деревень, в темных и пустынных убежищах сельского человека он бывает причиною ужасных беспорядков. В то же время, по уверению другого писателя XVIII в., Пасторе, законы против богохульства, оскорбления святыни, клятв, ересей, святотатства почти оставались без исполнения; судьи не осмеливались их применять во всей их полноте и строгости. Даже в Испании, классической стране сожжения еретиков и волшебников, со второй половины XVIII столетия мало-помалу угасают костры, и святая инквизиция ограничивается более мягкими наказаниями. Тогда как в конце ХV столетия в год сжигали по 2 тысячи еретиков, с 1746 по 1757 г. сожжено было только 10, с 1758 по 1774 г, только 2, с 1774 по 1783 г, — тоже 2; a с этого времени в Испании совершенно прекращаются смертные казни за религиозные преступления, хотя кровавые законы и святая инквизиция остаются до начала XIX столетия. Таким образом, не Монтескье, не Беккариа были виновниками прекращения или, лучше сказать, фактической отмены смертной казни за преступления против религии, а видоизменение религиозных верований, совершавшееся в европейских обществах; уже источник смертных казней за религию начал совсем иссякать, когда Монтескье и Беккариа, эти носители и тонкие толкователи идей своего времени, являются со своею аргументациею и наносят окончательный удар религиозному фанатизму.
Подобным же образом раньше появления решительного отрицания смертной казни вообще или, по крайней мере, помимо этого отрицания совершается мало-помалу фактическая отмена этого наказания за преступления против нравственности. И эта постепенная отмена также шла параллельно с видоизменением соответствующих общественных отношений и взглядов на них. Выразители общественного мнения, писатели-криминалисты до и после Беккариа, которые не восставали против смертной казни вообще, энергически протестовали против применения этого наказания за преступления против нравственности. Тот же Монтескье провозгласил, что наказания за преступления против нравственности, которые содержат в себе нарушения общественной безопасности, должны состоять, как того требует природа вещей, в следующем: в лишении выгод, которые общество соединяет с чистотою нравов, в штрафах, в стыде, в принуждении скрываться, в публичном бесславии, в изгнании из города и общества — словом, в наказаниях исправительных, которые достаточны для подавления бесчиния двух полов. Потому что эти преступления происходят не столько из злости, сколько из забвения и презрения к самому себе. Бриссо де Варвиль о прелюбодеянии так говорит: «Прелюбодеяние не есть естественное преступление; если оно и приносит вред обществу, то его трудно преследовать; есть государства, которые открыто его дозволяют, есть другие, которые его терпят, наконец, есть и такие, где, несмотря на казни, несмотря на двойную узду со стороны религии и государства, оно часто совершается. Это преступление есть только против нравов: если нравы чисты, прелюбодеяние наказывается бесчестием, которое за ним следует; если нравы развращены, преступление остается ненаказанным, наказание будет бесполезно». Ныне, говорит он далее, смягчившиеся нравы не карают уже с такою жестокостию, как прежде, этого преступления, которое трудно доказать, за которое нельзя принести жалобу в суд, не покрывши себя насмешками. Общество заключило тайный договор не преследовать преступления, над которым оно привыкло смеяться. Другой писатель XVIII в., гр. Соден, доказавший всю неуместность смертной казни за это преступление, говорит, что криминалисты чувствуют, до какой степени смертная казнь за это преступление противоречит всем чувствам и всем основным началам справедливости; но вместо того чтобы восстать против этого, вместо того чтобы открыть глаза законодателю, они только ограничиваются приисканием смягчающих обстоятельств. Таким образом, по свидетельству этих двух писателей, практика и теория XVIII в. вопреки законам старались, посредством приискания смягчающих обстоятельств, изъять прелюбодеяние из разряда смертных преступлений. Двоебрачие или многоженство, говорит Бриссо де Варвиль, являются попеременно то преступными, то добродетельными, смотря по свойству климата, правления и религии. Полигамия, одобряемая в Турции алкораном, у евреев законами Моисея, преследуется в странах, где введена христианская религия. Это преступление не есть преступление социальное. Признавая смертную казнь крайне несправедливым и несообразным наказанием за это преступление, Соден говорит: криминалисты стараются посредством приискания множества смягчающих обстоятельств обессилить несправедливую строгость этого наказания; если бы многие отдельные немецкие законодатели не уничтожили в новое время смертной казни за это преступление, то он бы краснел за свою нацию. Кровосмешение, по мнению того же писателя, не есть тяжкое преступление; если взвесить качество этого действия, легко убедиться, что оно не разрушает непосредственно благосостояния и безопасности обществ и само по себе не содержит никакого непосредственного оскорбления для него; смертная казнь за это преступление есть наказание, совершенно не соответствующее справедливости. Поэтому многие немецкие законодательства определительно или молчаливо уничтожили смертную казнь за кровосмешение. Что касается содомского греха и скотоложства, то и Соден, и Бриссо де Варвиль, причисляя их к самым гнусным порокам, признают, однако ж, смертную казнь в применении к ним наказанием крайне жестоким и несправедливым. Содомия, говорит Соден, до такой степени противоестественное преступление, что большей части людей оно неизвестно. Законодатель, наказывая это преступление и таким образом делая его общеизвестным, более причиняет, чем предупреждает вред. Лучше всего человека, который совершит содомию или унизится до скотоложства, удалить из общества, отдать в работу, чтобы тем удержать его от дальнейших преступлений и сделать невозможным распространение порока. Монтескье говорил, что преступление против природы в его время не наказывалось смертною казнью во Франции. Тюрьма, по его словам, была обыкновенным наказанием для тех, которые изобличены в этом преступлении, осуждаемом во всех странах религиею, моралью и политикою. Таким образом, еще закон грозил смертною казнью за преступления против нравственности, а практика давно уже не следовала закону.
Европейское общество XVIII столетия, признав смертную казнь неуместным и несправедливым наказанием также и за разные виды воровства, перестало применять ее на практике, хотя прежние законы не были отменены. Воровство всегда было самым частым преступлением и во всех европейских государствах в большинстве случаев каралось смертною казнью. «Наказание за воровство со взломом, — говорит Филанджиери, — есть смерть; наказание за воровство с оружием на большой дороге есть смерть; наказание за воровство-святотатство — тоже смерть; наказание за воровство, совершенное во время пожара или кораблекрушения, — тоже смерть; наказание за воровство простое, в третий раз совершенное, есть смерть; наказание за воровство скота — тоже смерть». В некоторых странах, где еще существуют законы об охоте, тот, кто убьет или украдет дикого зверя в лесу другого, осуждается на смерть. Смерть, смерть и всегда смерть! Такая строгость законов падала главным образом на бедные классы народа, из которых выходил самый больший процент воров.[52] Вследствие перемены взгляда на низшие классы писатели XVIII в. и восстали против смертной казни за воровство как наказания, падавшего на голову народа, в то время как другие виды преступлений против собственности, совершителями которых являлись преимущественно лица из высших классов, как, например, казнокрадство, взятки и всякое вымогательство со стороны чиновников, были обложены менее тяжкими наказаниями и очень слабо преследовались. Независимо от этих политических соображений писатели XVIII в. признавали смертную казнь несправедливым наказанием за воровство, из соображений относительной важности этого преступления. «Если смертная казнь есть самое тяжкое наказание, — говорит Соден, — то как можно определять его за воровство, когда так много других преступлений, которых нравственная количественность и качественность неизмеримо больше, которые для общества неизмеримо тяжелее и за которые, однако ж, законодатель не находит другого, высшего наказания, кроме смертной казни. Что станется со столь необходимою постепенностью наказаний, на которой покоится безопасность целого общества? Если я накажу вора так же, как убийцу, что может удержать его от того, чтобы не убить меня, когда это не повлечет для него другого, более тяжкого наказания, а напротив, еще доставит большие средства скрыться от преследования». И эти соображения, которые можно встретить у всех писателей-реформистов XVIII в., были только выражением общественного мнения. Филанджиери, перечисливши вышеприведенные виды воровства, которые карались смертною казнью, говорит: «Мягкое, но могущественное влияние просвещения и нравов не могло еще окончательно уничтожить эти постыдные остатки древнего варварства. Эти нравы и это просвещение заставляют только молчать эти законы, но они оставляют их существовать. Судья беспрестанно принужден противодействовать своим милосердием тираническому закону, который хочет им управлять. Приходится прятать истину, приходится вносить измену в приговоры, потому что законы нарушают справедливость. Часто ненаказанность есть единственный исход для судьи, потому что наказание жестоко».
Блакстон (1765 г.) в своих комментариях говорит, что английские присяжные при решении дел о воровстве в 40 шиллингов, за которое закон грозил смертною казнью, объявляли, что обвиняемый виновен в воровстве 39 шиллингов, чтобы таким образом избавить его от смертной казни. Вольтер (1777 г.) говорит: в Англии не отменен закон, который грозит смертью за воровство выше 12 су. Но этот закон не исполняется. Обыкновенно или стараются обойти его, или обращаются к королю с просьбою о замене наказания. В Пруссии Фридрих Великий 23 июля 1743 г. издал повеление, которым отменил до тех пор существовавшую в Пруссии смертную казнь за воровство, исключив при этом только воровство, соединенное с убийством. Относительно остальной Германии мы имеем свидетельство гр. Содена (1783 г.). Закон о наказании смертною казнью за значительное воровство, по его уверению, оставляется лучшею и большею частью судов Германии без исполнения, и под управлением мудрого и человеколюбивого государя не осмеливаются казнить человека за жалкие пять гульденов. Говоря о законе и обычае казнить за третье воровство, как бы оно ничтожно ни было, он утверждает, что этот закон как противный чувству справедливости стараются обойти посредством разных уклонений, толкований и изобретения смягчающих обстоятельств. Вольтер уверяет, что в его время ни один господин не решался обвинить слугу-вора единственно потому, что смертная казнь, по общему убеждению, не должна быть определяема за это преступление.
Столь же важное значение в истории отмены смертной казни, независимо от прямого отрицания этого наказания, имеют: общее смягчение нравов и распространение убеждений о равенстве всех людей. Восемнадцатый век есть век гуманной философии — и это название он заслужил не за гуманные фразы, а за то, что общество этого века заявило решительный протест против унаследованных от времен варварства жестоких и кровавых обычаев и законов и потом большую часть их отменило. Влияние этой перемены нравов обнаруживается во всех сферах жизни — и оно-то, хотя незримо, но в самом корне подкапывало почву, на которой держались виселицы и эшафоты. Взвесить осязательным образом всю работу этого влияния очень трудно, потому что она происходила во всех отраслях жизни, в свою очередь имевших влияние на смягчение наказаний. Еще прежде Беккариа, Монтескье, писатель, с глубоким уважением относившийся к основным элементам современной ему общественности, с поразительною ясностью доказал необходимость и важность умеренных наказаний для хорошо организованных обществ и опасность, ненужность и несправедливость жестоких и мучительных наказаний. Едва ли не он первый выяснил ту истину, что не жестокие казни, а устранение причин, способствующих совершению преступления, составляют гарантию личной и общественной безопасности и благосостояния. Его превосходные правила впоследствии повторила императрица Екатерина II в своем Наказе. Пятнадцатая глава Беккариа об умеренности наказаний не представляет ничего нового и есть, в сущности, повторение уже высказанного Монтескье. Итак, повторяю, общее смягчение нравов и его порождение — учение юристов о необходимости умеренных наказаний — имело громадное влияние на частную отмену смертной казни. Но помимо общего влияния этого учения можно указать его специальные результаты: в XVIII в. возникло и потом перешло в жизнь учение о гнусности и бесчеловечии мучительных смертных казней: четвертования, колесования, сожжения и т. п. Еще раньше отмены квалифицированной смертной казни она уже применялась только формально. Когда мучительные казни существовали, тогда, по крайней мере, хоть некоторое основание было для наказания мелкого вора виселицею, ввиду того, что убийцу колесовали. С отменою же этих казней эта постепенность наказуемости должна была исчезнуть, и общество, понизив наказание за убийство и другие тяжкие преступления установлением простой смертной казни, поставлено было в необходимость понизить его за другие, меньшей важности преступления отменою смертной казни. В IV главе я показал то могущественное влияние, какое сословные привилегии имели на удержание высокой цифры смертных казней. Общество XVIII в., ратуя вообще против экономического и общественного порабощения народа немногочисленным классом людей и против отживавших свой век исключительностей и привилегий в пользу немногих, обратило особенное внимание на то, что жестокие казни главным образом падают на голову народа, тогда как меньшинство во все прежние времена умело гарантировать себе ненаказанность или только избавление от смертной казни как более тяжкого наказания. Отсюда родилось учение о равенстве наказаний для лиц всех сословий; это приравнение было и для высших классов к низшим, но еще в большей степени низших к высшим, что, очевидно, должно было сопровождаться смягчением наказаний вообще и в частности отменою смертных казней. Вследствие перемены взглядов общества на относительную важность многих преступлений, как то: против религии, нравственности, против собственности, а равно вследствие решительного отрицания мучительных смертных казней и успеха идеи равенства пред законом, само собою явилось в XVIII в. учение о постепенной важности преступлений и необходимости соразмерения с нею тяжести наказаний. Писатели-реформисты: Монтескье, Беккариа, Филанджиери, Бриссо де Варвиль, Соден и многие другие с особенною энергиею ударяли на этот пункт, и им, и их веку принадлежит честь утверждения того положения, которое позднее перешло в жизнь, что если уже применять смертную казнь, то только за самые тяжкие преступления.
III. Вот то состояние европейского общества и его взглядов на смертную казнь, при котором Беккариа подал в своем сочинении о преступлениях и наказаниях решительный голос против этого наказания. Почва была подготовлена, материалы существовали, он только первый соединил в одно целое и аргументировал убеждения, бродившие в умах его современников. Доказывая несправедливость и ненужность смертной казни, Беккариа показал себя только последовательным логиком и более решительным и глубоким мыслителем, чем большинство его современников, которые отвергали необходимость этого наказания только за многие преступления. Но и в этом случае он в большей или меньшей степени был только истолкователем желаний и надежд европейских обществ, чему доказательством служат: редкое сочувствие, с каким принята была его книга; современные ему и последующие отмены смертной казни; наконец, серьезная, спокойная и неотступная решимость современных нам обществ вычеркнуть раньше или позже смертную казнь из списка наказаний. Поэтому когда люди, стоявшие за старые порядки, стали взводить на него нелепое обвинение в том, что он оспаривает у государей право наказывать смертью, он имел полное право сказать, что противники его не понимают ни потребностей времени, ни событий, вокруг них совершающихся. «Противник мой, — говорил он, — мало знаком с духом ныне царствующих государей. Пусть он узнает, как далеки они от того, чтобы дорожить пагубным правом лишать жизни человека, что нет ни одного из этих государей, который бы не смотрел на этот акт как на одну из самых великих неприятностей верховной власти. Пусть он узнает, что нынешние государи, будучи далеки от того, чтобы ревниво охранять право наказывать смертью, дали бы великую награду тому, кто открыл бы средство обезопасить общественное спокойствие, не убивая ни одного человека. Пусть узнает наконец, что все ныне царствующие государи ограничили, сократили и умерили употребление смертной казни; уголовные архивы всех наций Европы и свидетельство всякого, кто действительно жил, подтвердят эту истину». Таким образом, сам Беккариа засвидетельствовал, что его мысли о смертной казни не принадлежат ему одному, а служат выражением желаний современных ему законодателей. Уверение Беккариа совершенно согласно с теми фактами, которые Карминьяни сообщает относительно отмены смертной казни в Тоскане. «Некоторые без сомнения думают, — говорит он, — что книга Беккариа служила текстом для реформ уголовного права, которые великий герцог Петр Леопольд совершил в Тоскане. Если бы это было так, этот государь не ждал бы с 1765 по 1786 г., чтобы придать реформам силу закона. Законодательные перемены, которые в такой высокой степени приносят честь правительству великого герцога Петра Леопольда, имеют другое происхождение и другие побудительные причины. По счастливому стечению обстоятельств государственные люди и юристы Тосканы, независимо от основных начал Беккариа и притом задолго до появления его книги, сошлись в убеждении, что спокойствие государства зависит от достоинства его экономической системы и что малые наказания, если только они, благодаря хорошему судопроизводству, неизбежно следуют, доставляют достаточную защиту против немногих преступников, которых не может исправить хороший закон. Пагнини, Таванти, Нери, Джианни, Биффи Толомеи почти около времени вступления на престол великого герцога Леопольда зажгли в государственной науке яркий свет, из которого, как блестящий луч, истекло начало мягкости наказаний. Эти мужи, которым, благодаря уже расположенности графа Ришекура, главы регентства, были вверены общественные должности, умели сообщить уму благородного, человекорасположенного государя то направление, которое мало-помалу, путем опыта, привело его к убеждению в бесполезности кровавой системы наказаний, которую он нашел в Тоскане». С другой стороны, по словам автора, закон 1744 г. о доказательствах дал тосканским юристам основание для противодействия применению смертной казни.
Сама отмена смертной казни в некоторых государствах, хотя и недолго удержавшаяся, сделалась возможною только вследствие того, что общество было более или менее к тому подготовлено. Первая по времени общая отмена смертной казни сделана была в Тоскане великим герцогом Леопольдом. Государь этот приступил к этой решительной мере не вдруг, а только после долгого опыта. С 1765 г., т. е. с самого вступления на престол, он, не коснувшись самих законов, только приостановил исполнение смертных казней. Такой порядок продолжался до 1786 г. В течение этого времени опыт собственного его управления убедил его в двух великих истинах:
а) когда существуют причины и поводы к совершению преступлений, то страх наказаний, как бы жестоки они ни были, не достаточен для того, чтобы воспрепятствовать их совершению;
б) если страх наказания заменить неизбежностью его, то пожизненное заключение, хотя наказание очень мягкое сравнительно с смертною казнью, достаточно для того, чтобы воспрепятствовать совершению тяжкого преступления.
В 1786 г. он издал закон, которым совершенно отменена была смертная казнь. Обнародование закона 30 ноября 1786 г. не было, по словам Карминьяни, новостью ни для Тосканы, ни для целой остальной Европы. Этим тосканский законодатель ничего другого не сделал, как только то, что делают художники, когда они выставляют для публики свои произведения только после того, как предварительно долгою работою и при помощи всесторонней оценки обеспечат ей благоприятный прием. В Австрии еще Мария-Терезия 3 января 1776 г. поручила Верховному трибуналу исследовать, не следует ли постепенно уничтожить смертную казнь, по крайней мере, в большей части случаев, оставивши ее единственно только за преступления самые тяжкие. И действительно, при Марии-Терезии смертная казнь заменяема была пожизненным заключением в ямы (cabanons) крепости Шпильберга, что, впрочем, как оказалось впоследствии, в сущности был своего рода особый способ смертной казни, только более медленный: никто из заключенных в эти ямы не переживал долее нескольких месяцев. Иосиф II, тотчас по вступлении на престол, 9 марта 1781 г. издал тайное повеление всем судам, на основании которого смертные приговоры, постановленные на основании законов, по объявлении их преступникам, не были приводимы в исполнение, но были присылаемы вместе с актами в высшую судебную инстанцию, которая докладывала императору и ожидала дальнейшего решения. Новым постановлением 22 августа 1783 г. было предписано: смертных приговоров не объявлять, но по определении, на основании действующих законов, смертной казни, следственные акты отсылать в Верховный суд. Таким образом, с 1781 по 1788 г., хотя законом смертная казнь не была отменена, но на самом деле она не была совершаема, за исключением одного случая; путем помилования она была заменяема строгим заключением в тюрьму. С изданием в 1788 г. уголовного кодекса она была отменена и по закону. Таким образом, способ отмены смертной казни в Австрии тождествен с тем, которым она была отменена в Тоскане. Попытка отменить смертную казнь во Франции в конце XVIII столетия встретила гораздо больше препятствий и оказалась менее удачною, чем в двух упомянутых странах. Это произошло оттого, что в Тоскане и Австрии дело отмены было в руках монархов, руководимых мудрыми советниками, тогда как во Франции за это дело взялись представительные собрания, которые вообще гораздо медленнее и с большими трудностями, вследствие разделения на партии, совершают реформы. 21 января 1790 г. Учредительное собрание издало декрет, которым оно провозгласило равенство наказаний для всех граждан, без отношения к рангу и состоянию обвиняемого, и уничтожило варварский обычай, по которому виновность преступника падает пятном бесславия на невинную его семью. В следующем году депутат Лепелетье-Сен-Фаржо внес в Собрание, от имени комитета конституции и уголовного законодательства, длинный доклад о тех началах, которые должны быть приняты в основание реформы уголовного законодательства. Исправление преступника посредством наказания, отмена пожизненных наказаний и уничтожение смертной казни за все преступления, кроме политических, — вот главнейшие из этих начал. После долгих прений за и против отмены смертной казни, Собрание, однако ж, решилось удержать это наказание, но только в виде простого лишения жизни, без мучений: оставалось выбрать только способ исполнения казни. В начале 1792 г. была принята гильотина. В 1793 г. Кондорсе внес в Конвент новое предложение отменить смертную казнь за все преступления, исключая государственные; но это предложение имело ту же участь. Напротив, революционное правительство своими казнями даже напомнило самые мрачные времена средневекового деспотизма. Наконец, как будто утомившись от казней, в IV год Республики Конвент издал декрет, в котором сказано было, что «со дня объявления всеобщего мира смертная казнь будет отменена во всей Французской Республике». Но это предположение осталось без всяких последствий, а кровавая революционная юстиция дала повод и следующим правительствам удерживать смертную казнь за многие преступления.
IV. Ни одно великое открытие в области морали и ни одно усовершенствование в жизни человеческих обществ не совершалось вдруг и без борьбы: на осуществление их тратится всегда много времени и трудов; каждое усовершенствование сначала имеет за себя самое незначительное число людей избранных, и только после упорной борьбы со старым порядком оно принимается большинством и затем делается достоянием всех. Такова история отмены преследования ведьм и еретиков, такова судьба уничтожения пыток, изуродований, телесных наказаний и т. д. Та же история повторяется и с смертною казнью. Выше доказано было, что в европейском обществе XVIII в. образовалось общее, вполне сознательное убеждение в несправедливости смертной казни за многие преступления, даже возникло сомнение в состоятельности этого наказания вообще; таким расположением умов воспользовались, с одной стороны, смелые мыслители, чтобы доказать бесполезность и несправедливость этого наказания, с другой — более решительные реформаторы, чтобы на самом деле отменить его. Но ошибется тот, кто, анализируя историю отмены в XVIII в. смертной казни, оставит без внимания старый, еще могущественный тогда строй общества, его глубокие корни и его собственную философию. Когда явилась книга Беккариа, на него посыпались самые тяжкие обвинения: известный французский юрист Жусс в введении к «Трактату уголовного правосудия» (Traitе de justice criminelle), 1771 г., говорил, что книга Беккариа содержит в себе систему самых опасных новых идей, которые, будучи приняты, ни к чему иному не могут привести, кроме ниспровержения законов, усвоенных самыми цивилизованными нациями, и которые нанесут тяжкий удар религии, нравам и священным правилам управления. И конечно, Жусс, Фашинеи, Вуглан в своих нападках на Беккариа являются только представителями целой многочисленной партии людей, далеко не разделявших взглядов на смертную казнь миланского философа.
Сама отмена смертной казни в некоторых государствах совершилась благодаря абсолютизму, и затем достаточно было напора иных обстоятельств, чтобы сами реформаторы вроде Леопольда поспешили восстановить смертную казнь, или вроде Робеспьера, чтобы с таким усердием пользоваться тем самым орудием, которое они незадолго пред тем считали негодным. Словом, состояние общества XVIII в., хотя и породившего учение о бесполезности и несправедливости смертной казни, было, с другой стороны, таково, что реакция становилась неизбежною. Французская революция дала повод к этому повороту, результатом которого было издание новых уголовных кодексов, составленных отчасти в старом духе. Чтобы дать понятие об этом повороте в истории смертной казни, я изложу постановления относительно этого наказания некоторых кодексов.
В Пруссии после долгих законодательных работ, начавшихся еще при Фридрихе II, к началу 1791 года было совершенно приготовлено для обнародования Уложение о наказаниях, составленное в новом духе. Но Указом 1792 г. введение его было приостановлено на неопределенное время, а Указом 1793 г. предписано было переделать составленное Уложение вновь и при этом исключить все новые постановления, несогласные с прежними законами. Это переделанное Уложение обнародовано было в 1794 г. В нем караются смертною казнью следующие преступления:
1) государственная измена;
2) соучастники в этом преступлении и самые отдаленные помощники;
3) покушение на внешнюю безопасность государства, хотя бы оно открыто было до начала исполнения, сообщничество и пособие в этом преступлении;