До 1940-х годов его называли Крестовским, затем он стал Рижским. В конце 1980 - начале 1990-х годов ему выпала роль стать первенцем нашей рыночно-криминальной экономики, именно он познакомил москвичей с новым для них понятиями: рэкет и рэкетир. В 1991 году корреспондент одной из московских газет писал: "Рижский рынок включает в себя огромные околорыночные территории, где, как говорят, можно купить все: от гвоздя до самолета". Тогда его называли и "оплотом московской рыночной экономики", и "сборищем хапуг, мошенников, торговцев и спекулянтов всех рангов", "раковой опухолью района" (слова районного руководителя), "Нью-Хитровкой"... В 1991 году палатки и балаганчики Рижского рынка были снесены милицией. После реконструкции Рижской барахолки над зданием рынка была установлена надпись с его названием лучших прежних времен: "Крестовский рынок".
В первые десятилетия XX века сложилась принципиальная планировка Крестовской площади. Организующую роль, уместность и красоту Крестовских башен прекрасно понимал и чувствовал крупнейший советский архитектор Г.Б.Бархин. Разрабатывая по генплану 1935 года реконструкцию района, прилегающего к ним, он делал башни его композиционным центром и в то же время эффектным завершением проспекта, идущего из центра.
Но в конце 1930-х годов в связи с реконструкцией водопровода "миновала надобность в мешавших движению башнях, - пишет историк Москвы П.В.Сытин (кстати сказать, первый заведующий городского музея, помещавшегося в башне), - поэтому они были в 1939 году снесены". С их сносом город лишился архитектурно организованной красивой площади.
В 1851 году сразу за Крестовской заставой, отрезая от нее Закрестовье, прошла линия железной дороги Москва - Петербург. Сначала, когда движение было небольшим, через пути был устроен переезд, позднее проложен путепровод. В 1937 году был построен ныне существующий. По проекту этот путепровод должны были украшать фонтаны - как воспоминание о Мытищинском водопроводе, но со сносом водонапорных башен этот элемент украшения стал неуместен.
В 1947 году площадь Крестовской заставы переименована в Рижскую, что, казалось бы, должно было окончательно стереть память о том, что здесь в течение трех веков был въезд в город, была застава. Но и теперь, когда въезжаешь на Крестовский путепровод, совершенно определенно испытываешь ощущение, что минуешь какую-то границу, что впереди, в Закрестовье, город совсем другой, чем оставшееся за спиной Предкрестовье.
Однако вернемся к тем временам, когда Крестовская застава была не воображаемой, а настоящей границей города.
С нашими богомольцами - мальчонкой Ванюшей (будущим известным писателем Иваном Сергеевичем Шмелевым, описавшим этот богомольный путь к Троице), дедушкой Горкиным, Домной Парфеновной с внучкой Анютой, бараночником Федей и кучером Антипушкой мы расстались на Никольской. А они миновали Сретенку, прошли под Сухаревой башней, "где колдун Брюс сидит, замуравлен на веки вечные", и вышли на Мещанскую.
"Идем Мещанской - все-то сады, сады. Движутся богомольцы, тянутся и навстречу нам. Есть московские, как и мы; а больше дальние, с деревень: бурые армяки-сермяга, онучи, лапти, юбки из крашенины в клетку, платки, поневы, - шорох и шлепы ног. Тут и бочки - деревянные, травка у мостовой; лавчонки - с сушеной воблой, с чайниками, с лаптями, с квасом и зеленым луком, с копчеными селедками на двери, с жирною "астраханкой" в кадках. Федя полощется в рассоле, тянет важную, за пятак, и нюхает: не духовного звания? Горкин крякает: хоро-ша! Говеет, ему нельзя. ("Астраханка" астраханские селедки; вдоль дороги на Мещанской продавались не обычным способом - на вес, - а поштучно - каждая селедка в бочке стоила пятак или гривенник, по цене, установленной продавцом, причем покупателю предоставлялась возможность самому выбрать и достать из бочки понравившуюся селедку. "Не духовного звания", то есть не "с душком", не тухлая. - В.М.).
Вот и желтые домики заставы, за ними даль.
- Гляди, какие... рязанские! - показывает на богомолок Горкин. - А ушками-то позадь - смоленские. А то тамбовки, ноги кувалдами...
Тележка состукивает на боковину, катится хорошо, пылит. Домики погрязней, пониже, подальше от мостовой. Стучат черные кузницы, пахнет угарным углем.
- Прощай, Москва! - крестится на заставе Горкин. - Вот мы и за Крестовской, самое богомолье начинается..."
То, что именно с этого места "самое богомолье начинается", было общероссийским убеждением. Здесь была последняя городская остановка. Когда-то князья и цари здесь переодевались в дорожное платье. Простой люд также переодевался, вернее, переобувался: богомольцы снимали сапоги, в которых шли по городу, и надевали лапти. Еще в начале ХХ века у Крестовской заставы шла бойкая торговля лаптями для богомольцев.
Здесь самое место поговорить о богомольных путешествиях к Троице и о богомольцах.
Паломничество в Троице-Сергиеву лавру с самого основания Сергиева монастыря, с ХIV века, всегда занимало большое место в духовной жизни России и каждого русского человека.
Царские богомольные походы к Троице - любопытная и красочная страница старинного царского быта. Начало этой традиции положил князь Дмитрий Донской, ездивший к Сергию Радонежскому перед Куликовской битвой за благословением. И с тех пор, как говорит Н.М.Карамзин, "часто цари русские езжали и ходили на богомолье испрашивать победы или благодарить за нее Всевышнего в обители, основанной святым мужем и патриотом: сердце его, забыв для себя все земное, желало еще благоденствия Отечеству".
Особенно часты царские троицкие походы бывали в царствование Алексея Михайловича.
Царские походы к Троице совершались по установленным правилам и обычаям. Царь загодя назначал время похода, после этого в монастырь скакали гонцы с известием о его грядущем приезде. Предупрежденное монастырское начальство отряжало крестьян исправлять дорогу и чинить мосты. А надобно сказать, что Троицкая дорога, из-за глинистой почвы постоянно портившаяся, всегда требовала починки. Дворцовое ведомство посылало в царские путевые дворцы, которых до Троицы было пять, дворцовых служителей: сытников, стольников, постельничих и других - с постельным бельем, с посудою, с разъемными столами, стульями, с провизией и питием, с разными другими, необходимыми в царском обиходе вещами. Специальные обозники на всем пути приготовляли места для слазок, где царь, его семейство и приближенные выходили из карет, чтобы поразмяться, пройтись по дороге пешком. На слазках ставили парчовые шатры, чтобы государь мог отдохнуть в тени и прохладе.
Сам царский поезд также следовал в установленном порядке. Открывал шествие отряд стрельцов с блестящими алебардами. За ним следовала царская колымага - большая тяжелая карета на высоченных колесах, запряженная шестью или бульшим количеством рослых лошадей. Управлял лошадьми бородатый кучер, державший в руке позолоченный бич. По сторонам кареты ехала верховая царская стража - вершники. Колымага двигалась медленно, шагом. За царем в карете поменьше ехали царица и все члены царской семьи, а за ними в крытых повозках в последовательности, определяемой чинами и положением сидящих в них, следовали государственные и придворные чины, а также женщины, составлявшие двор царицы. Заключал поезд длинный обоз с разной утварью и съестными припасами.
Царские троицкие походы имели сложный ритуал, красочные обычаи, они играли большую роль в жизни царского двора, потому что, несмотря на благочестивую цель, участники походов не забывали про политику.
На остановках в путевых дворцах и по пути устраивались различные развлечения, царя тешили скоморохи, борцы, силачи, охотники. Сохранилось любопытное прошение конюха Петрушки Федотьева, поданое им царю Михаилу Федоровичу в 1635 году:
"В нынешнем, государь, году сентября 29-го де идучи от Живоначальной Троицы из Сергиева монастыря, тешил я, холоп твой, тебя, государя, под селом Пушкиным, и медведь меня, холопа твоего, ломал и драл и изодрал на мне платьишко и меня едва не изувечил насмерть... Вели, государь, мне выдать по своей государевой милости на платьишко... Царь государь, смилуйся, пожалей".
Царь распорядился выдать Петрушке в возмещение его убытков "сукно доброе".
Вообще, необходимо иметь в виду принципиальное отличие психологии путника старого времени и нынешнего: прежде путник в дороге жил полнокровной жизнью, поэтому-то так обильны рассказы о путевых случаях и встречах в старых мемуарах; сейчас же в дороге не живут, а пережидают, когда доедут до места. И тут получается парадокс: скорость перемещения увеличилась в сотни раз, а время полноценной жизни сократилось.
Совершать паломничество в Троице-Сергиев монастырь, строго говоря, следовало пешком, потому что сам Сергий "никогда не ездил на коне". Но, снисходя к слабости человеческой и разным обстоятельствам, разрешалось и ехать, однако в серьезных случаях предпочтительнее был пеший поход.
Иногда и цари ходили к Троице пешком. Известно, что царь Алексей Михайлович один или два раза совершал такие пешие паломничества. Свой способ соблюсти народный обычай придумала Екатерина II, когда в одно из своих пребываний в Москве решила посетить знаменитый подмосковный монастырь, сходить на богомолье. В окружении большой свиты она доходила до заранее намеченного места, там ее ждал экипаж, на котором она возвращалась в Москву. На следующий день ее привозили на то место, до которого она дошла накануне, и она шла дальше пешком. Потом опять ехала в Москву, и все повторялось в том же порядке.
Так же, как царские, многолюдны и торжественны бывали походы в Троицу патриархов.
В XIX веке русские императоры тоже иногда совершали поездки в Троице-Сергиеву лавру, но они уже не имели прежней красочности и носили официальный характер.
Зато не иссякал поток паломников, принадлежащих к низшим и средним сословиям. Эти богомольцы, по свидетельству многих современников, составляли значительную часть проходящих и проезжающих через Крестовскую заставу.
"Представьте себе, какая толчея была у Крестовской заставы, когда в течение двух месяцев пройдет через нее триста тысяч человек одних богомольцев! - пишет в своих воспоминаниях П.И.Богатырев. - Ведь это пять тысяч человек в день, не считая других людей, следующих этим трактом.
А через Крестовскую заставу проходили все богомольцы, потому что и дальний и ближний богомолец считал своею священною обязанностью поклониться прежде всего Московской святыне (то есть побывать в московских храмах и поклониться московским чудотворным иконам. - В.М.), и уже потом идти к Преподобному. Останавливались у заставы главным образом ночевать, чтобы уже ранним утром тронуться в путь..."
Среди богомольцев путешествия к Троице разделялись по своему назначению и характеру на "молитвенные, подвижнические, обетные, благодарственные, умилительные".
У жителей придорожных сел и деревень существовало свое разделение богомольцев по социальному признаку и времени их паломничества. Они делили богомольцев, вспоминает П.И.Богатырев, "на три класса: первый - это "черный" народ, который шел, начиная от Святой до Троицына дня, если Пасха бывала из поздних, вообще с апреля по 15 июня, когда посевы уже кончились и в деревенской работе являлся перерыв. Другой класс - это "красный", то есть торговый, городской люд, этот шел в Петровский пост, перед Макарьевской ярмаркой. И третий класс - "белый" народ, то есть "господа". Эти двигались уже в Успенский пост, благодарить за урожай".
Впрочем, господские путешествия в лавру, особенно если в них участвовала молодежь, часто граничили с увеселительной прогулкой. Одно такое путешествие, совершенное в августе 1830 года, описала в своих воспоминаниях Екатерина Сушкова - юношеское увлечение М.Ю.Лермонтова. Собственно, на богомолье ехала бабушка Лермонтова, а молодежь родственники, по большей части девушки, соседи по Москве и подмосковному имению, обычный круг друзей и знакомых поэта - сопровождала ее.
"На следующий день, до восхождения солнца, мы встали и бодро отправились пешком на богомолье, - рассказывает Е.Сушкова, - путевых приключений не было, все мы были веселы, много болтали, еще более смеялись, а чему? Бог знает! Бабушка ехала впереди шагом, верст за пять до ночлега или до обеденной станции отправляли передового приготовить заранее обед, чай или постели, смотря по времени. Чэдная эта прогулка останется навсегда золотым для меня воспоминанием.
На четвертый день мы пришли в лавру изнуренные и голодные. В трактире мы переменили платья, умылись и поспешили в монастырь отслужить молебен. На паперти встретили мы слепого нищего. Он дряхлою дрожащею рукою поднес нам свою деревянную чашечку, все мы надавали ему мелких денег; услыша звук монет, бедняк крестился, стал нас благодарить, приговаривая: "Пошли вам Бог счастие, добрые господа; а вот намедни приходили сюда тоже господа, тоже молодые, да шалуны, насмеялись надо мною: наложили полную чашечку камушков. Бог с ними!"
Помолясь святым угодникам, мы поспешно возвратились домой, чтоб пообедать и отдохнуть. Все мы суетились около стола, в нетерпении ожидая обеда, один Лермонтов не принимал участия в наших хлопотах; он стоял на коленях перед стулом, карандаш его быстро бегал по клочку серой бумаги, и он как будто не замечал нас, не слышал, как мы шумели, усаживаясь за обед и принимаясь за ботвинью. Окончив писать, он вскочил, тряхнул головой, сел на оставшийся стул против меня и передал мне нововышедшие из-под его карандаша стихи:
У врат обители святой
Стоял просящий подаянья,
Бессильный, бледный и худой
От глада, жажды и страданья.
Куска лишь хлеба он просил,
И взор являл живую муку,
И кто-то камень положил
В его протянутую руку.
Так я молил твоей любви
С слезами горькими, с тоскою,
Так чувства лучшие мои
Навек обмануты тобою!