На берегу Копытовки встал дворец, составленный из срубов, соединенных по две клети, которые образовывали отдельные покои каждого члена царской семьи, состоящие из передней и комнаты. Такой элемент в тогдашних строительных документах называется "двойней": в старинном плане дворца его покои обозначены как "государева двойня", "двойня государыни царицы", "двойни государей царевичей" и двойни "больших" и "меньших" царевен. Двойни, хотя и были соединены между собой переходами, каждая имела свою особую крышу. Наверное, крыши были различной формы, как в известном нам по рисункам Коломенском дворце, поэтому Алексеевский дворец должен был представлять собой живописное зрелище.
Вокруг дворца, но на достаточном отдалении от него, располагались хозяйственные службы: "сытный", "кормовой" и "хлебный" дворы, поварня, изба скатертная, сруб "на фряжские вина", погреба, солодовый завод, большой конюшенный двор, мельница у запруды, возле специально выкопанного "прудка" - "гусятный двор", отведено место, где "быть огороду", территорию дворца окружала ограда, у входа стояла "избушка караульная". Были построены помещения для свиты: для бояр и боярынь. Между дворцом и службами пролегали мостовые из бревен, на которых для гладкости и покойной езды был набит тёс.
Алексей Михайлович остался доволен новым дворцом и работой строителей. Сохранился его указ, в котором он распорядился тех стрельцов, "которые были у дела в селе Алексеевском на Оптекарском дворе напоить и накормить, да им же в приказ дать по кружке вина (то есть добавить вина к ежедневному рациону. - В.М.)". Безусловно, получили награды и царскую благодарность и другие строители.
В том же, 1673 году рядом с одноглавой небольшой церковью Алексея, человека Божия, заложили большой пятиглавый храм во имя Тихвинской иконы Божией Матери. Но достроен и освящен он был уже после кончины царя Алексея Михайловича в 1680 году.
Тогда же в новом селе у дороги была поставлена каменная часовня святых благоверных князей Бориса и Глеба в виде небольшой одноглавой церковки. Полуразрушенные остатки часовни можно было видеть еще в конце 1940-х годов против нынешнего кинотеатра "Космос", сейчас там пустое место.
К сожалению, не сохранилось рисунков Алексеевского путевого дворца, тем более его интерьеров.
В Архиве древних актов имеется инвентарная опись Алексеевского дворца, правда составленная в 1757 году, когда в нем уже не жили. Опись содержит сведения о плане дворца, о строительных и иных материалах, употребленных при его постройке и отделке. Вот фрагменты этой описи.
"Дворец. В нем одиннадцать покоев, в них потолки бревенчатые подбиты тесом, полы дощатые, и те потолки холстом обиты и выбелены мелом, а стены обиты бумажными разных цветов обоями немецкими, в том числе в двух покоех к церкви обиты русскими бумажными ж обои. Под потолками карнизы столярные выбелены мелом. Во всех тех же покоях сорок окошек, в них окончины стеклянные двенадцать, двери топорной (то есть тесаные, гладкие. - В.М.) работы, с одной стороны обиты сукном красным, по краям кожею, с другой стороны выкрашены разною краскою... Печек одиннадцать из разных живописных израсцов... Между тех покоев двое сени... В тех же сенях лесница для ходу вверх, при той леснице в проходные сени дверь. Оные сени обиты бумажными немецкими обоями по брусничной земле (то есть по основе из тесаного бруса, а не круглым бревнам. - В.М.), у оных сеней потолки обиты белым холстом... Против тех двух сеней два рундука (крыльца. - В.М.) с плошатками... Для выходу к пруду двое двери... У тех же сеней шесть нужников".
Опись дает достаточно полное представление об устройстве дворца, о количестве, расположении и назначении его помещений, об отделке стен, полов и потолков. По ней можно сделать чертеж, но только чертеж. Населить же дворец, увидеть и почувствовать ту особенную жилую атмосферу, которая в каждом доме бывает своя, можно лишь с помощью воображения. Как сделал это Н.М.Карамзин, бродя по пустому, уже наполовину разрушенному, от которого остались одни стены, дворцу и потом описав свои мысли и чувства, при этом возникшие, в очерке "Исторические воспоминания и замечания на пути к Троице и в сем монастыре".
"...Через несколько минут открылось село Алексеевское, напоминающее именем своим царя Алексея Михайловича, который приготовил Россию к величию и славе. Но там представляется глазам еще другой ближайший его памятник: старый дворец, где он всегда останавливался на возвратном пути из монастыря Троицкого и распоряжал торжественный въезд свой в Москву. Я спешил видеть сие почтенное здание, едва ли не старейшее из всех деревянных домов России.
Оно очень невысоко, но занимает в длину сажен тридцать. На левой стороне от Москвы были комнаты царя, на правой жили царевны, а в середине царица; в первых окна довольно велики, а в других гораздо менее и выше от земли, вероятно, для того, чтобы нескромное любопытство не могло в них со двора заглядывать: тогда думали более о скромности, нежели о симметрии. Стены разрушаются; но я осмелился войти в дом и прошел во всю длину его, если не с благоговением, то, по крайней мере, с живейшим любопытством. Печи везде большие, с резными, отчасти аллегорическими фигурами на изразцах. Внутренние украшения не могли истощить казны царской: потолки и стены обиты выбеленным холстом, а двери (и то в одних царских комнатах) красным сукном с широкими жестяными скобами; окна выкрашены зеленою краскою.
Я воображал нашего доброго русского царя, сидящего тут среди вельмож своих или, лучше сказать, перед ними; тогда и самые важные бояре, приходя к государю, останавливались у дверей; а сиживали с ним единственно в совете или за обедом, и то за другим столом.
К сожалению, мы худо знаем старинные обычаи, а что и знаем, то по большей части от иностранцев, которые, быв в России, описывали их: например, Герберштейн, Петреус, Олеарий, Маржерет и другие. Летописцы наши и не подозревали, что должно изображать характер времени в его обыкновениях, не думали, что сии обыкновения меняются, исчезают и делаются занимательным предметом для следующих веков. Не все то любопытно, что хорошо; зато многое любопытно, чего и нельзя назвать хорошим. Пусть мы умнее своих предков, пусть нам нечего занять от них; но самое просвещение делает ум любопытным: хочется знать старину, какова ни была она, даже и чужую, а своя еще милее. Мне случилось видеть памятники иностранной древности; но дворец государя Алексея Михайловича гораздо более занимал мое воображение, даже и сердце. Я с какою-то любовью смотрел на те вещи, которые принадлежали еще к характеру старой Руси; с каким-то неизъяснимым удовольствием брался рукою за дверь, думая, что некогда отворял ее родитель Петра Великого, или канцлер Матвеев, или собственный предок мой, служивший царю. Я чувствовал, что во мне не простыла русская кровь!
Москва не много видна из окон дворца; но вероятно, что бывший с этой стороны забор (ямы столбов не загладились еще в некоторых местах) не дозволял и того видеть: в старину любили жить открытым сердцем, а не в открытом доме. Перед окнами растут две березы, из которых одна запустила корень свой под самый дом; может быть, царица Наталия Кирилловна посадила их! Другая стена без окон, но с дверьми в сад или в огород, который, без сомнения, украшался всего более подсолнечниками (этот вкус видим еще и ныне в провинциальных купеческих огородах); теперь густеют в нем одни рябины, малиновые и смородинные кусты, такие старые, что царевны могли еще брать с них ягоды. Тут видны развалины двух бань, в которые они езжали нередко из самой Москвы, даже зимою, как я слыхал от стариков, сведущих в русских преданиях. Вокруг дворца не осталось никаких других зданий, кроме погреба, где не только лед, но даже и снег не тает до глубокой осени; следовательно, царь мог всегда пить здесь самый холодный мед! Он любил Алексеевское, хотя, впрочем, местоположение очень обыкновенно: ровное и гладкое; на левой стороне видна сосновая роща. Большая каменная церковь Алексеевская сооружена также царем Алексеем Михайловичем. Дворец подле нее. Пусть одно время разрушит его до основания, а не рука человеческая! У нас мало памятников прошедшего; тем более должны мы беречь, что есть!"
Описание внутреннего убранства дворца содержится и в книге "Московские предания" М.Н.Макарова, того самого "пешеходца", которого мы цитировали выше, неутомимого собирателя устных рассказов о старине, преимущественно московской.
"Путевой дворец состоял из низенького продолговатого соснового строения, в котором расположено было только семь небольших комнат с тремя выходами при крыльцах. В первой горнице (приемной) стояла изразцовая, расписная голландская печь на ножках, с подпечьями и конурками (как полагают, для кошек), на изразцах изображались разные девизы, например, "Купидо обуздывает льва"; под подсолнечником подпись: "Кое место солнца, и я за ним"; под совою: "Вижу и во тьме-тьмущей" и пр. В некоторых комнатах, на других печах, представлены были в ярко-желтых шапочках голландские рыбаки на ловле сельдей; в комнате царевны Софии, под киотою, висел на стене стеклянный шкапчик, в котором лежали: гребень, полотенце, греческое мыло, сурмилы, румяна и прочие девичьи снадобья. Прадеды наши помнили еще окно, под которым сиживал царь, посматривая на путь-дорожку Троицкую. От этого почтенного здания не осталось теперь ни кирпичика, ни бревнышка, ни черепочка жилого дела, как говорили в старину".
Сведения об устройстве Алексеевского дворца (впрочем, как и многие другие) ясно свидетельствуют о том, что понятие о европейской культуре и быте Петр I получил еще в детстве в отцовском доме, а не исключительно в Немецкой слободе, как упорно повторяют отечественные и заграничные "европейцы", не имеющие досуга и желания познакомиться с русскими документами и источниками.
Осенью 1680 года храм Тихвинской иконы Божией Матери был завершен и 31 октября освящен патриархом и в присутствии царя Федора Алексеевича - сына Алексея Михайловича. Об этом имеется запись в журнале повседневных дел царя, в котором отмечались все его "выходы", то есть поездки за пределы дворца: "7189 (1680) года октября в 31 день Великий Государь изволил идти с иконою Пресвятыя Богородицы Тихвинския ко освящению церкви в село Алексеевское... И Великий Государь был на освящении в церкви, а после освящения из села Алексеевского шол Великий Государь в Преображенское".
Церковь Тихвинской иконы Божией Матери до настоящего времени в общем сохранила тот же облик, какой она имела в ХVII веке, внутри сохранились две особые моленные комнаты царя и царицы. Однако большинство икон и утварь в церкви не ХVII, а XIX века, так как в 1812 году французы устроили в ней склад и конюшню. В 1824 году по распоряжению Александра I на отпущенные из казны деньги церковь была восстановлена, тогда же была разобрана церковь Алексия, человека Божия, а из ее камня выстроена колокольня.
В ХIХ-ХХ веках в церкви устроены приделы преподобного Сергия Радонежского, святого Николая, преподобного Алексия, человека Божия, мученика Трифона и в подклете - церковь Воскресения Христова.
Главная святыня храма - древняя Тихвинская икона Богоматери чудотворная, а также особо почитается образ святого Николая и старинный образ святого Алексия, человека Божия, перенесенный, как полагает П.Паламарчук, из разобранной Алексеевской церкви.
В советское время храм не закрывался. Он даже сохранил свои колокола, хотя, конечно, в те десятилетия, когда в Москве был запрещен колокольный звон, они молчали.
Современное искусствоведение относит храм к выдающимся памятникам истории и архитектуры. "Его, безусловно, строил первоклассный мастер, свободно владевший всеми тогдашними архитектурными приемами, - пишет известный историк архитектуры М.Ильин. - Храм села Алексеевского примечательный памятник русского зодчества ХVII века, когда так властно сказывалось тяготение мастеров к максимальной декоративности как здания в целом, так и его деталей".
После смерти Алексея Михайловича Алексеевский путевой дворец был оставлен, его не поддерживали и не ремонтировали. Последующие самодержцы при поездках к Троице, ставших весьма редкими, предпочитали Тайнинский дворец, стоявший в стороне от дороги и скрытый от взоров прохожих и проезжих... Алексеевский дворец разрушался, и накануне Отечественной войны 1812 года был разобран "за ветхостью".
Кажется, одно из последних царских пребываний в Алексеевском дворце относится к октябрю 1689 года, когда в нем останавливался Петр I, возвращавшийся из Троице-Сергиева монастыря после прекращения стрелецкого бунта.
Верные ему бояре, солдатские и стрелецкие полки пришли к нему в монастырь. Остававшиеся в Москве стрельцы с повинной вышли из города и ожидали царя в Алексеевском. "Просят прощения, нося на себе топоры и плахи", - как сообщает современник. Эту встречу описывает А.Н.Толстой в романе "Петр Первый".
"В октябре Петр пошел с одними потешными полками в Москву. Верст за десять, в селе Алексеевском, встретили его большие толпы народа. Держали иконы, хоругви, караваи на блюдах. По сторонам дороги валялись бревна и плахи с воткнутыми топорами, и на сырой земле лежали, шеями на бревнах, стрельцы - выборные - из тех полков, кои не были в Троице... Но голов не рубил, молодой царь не гневался, хотя и не был приветлив".
Дворцовые крестьяне Алексеевского, жившие на малоплодородных землях, постоянно назначались на различные повинности, одной из самых тяжелых среди них была гужевая, надолго отрывавшая от сельских работ. Не имея возможности заниматься своим хозяйством, сколько требовалось, крестьяне разорялись. В 1762 году крестьяне бывших дворцовых сел Алексеевского и Измайловского подали прошение в Главную Дворцовую канцелярию, в котором говорилось, что они вконец разорены платежами и повинностями и не могут их исполнять, в силу чего многие хозяева ушли нищенствовать. Дворцовая канцелярия признала, что "села малолюдны и исполнять повинности не могут".
В 1830-е годы в Алекееевском и в окружающих деревнях начинают появляться небольшие фабрики, преимущественно текстильные, красильные, особенно бурное их развитие началось в послереформенное время.
В 1830 году при реконструкции Мытищинского водопровода в Алексеевском была построена водокачка, в конце века модернизированная в крупное коммунальное хозяйство - Алексеевскую насосную станцию.
С середины XIX века в Алексеевское, как и во все ближайшие московские окрестности, москвичи стали выезжать летом на дачу. По сообщению С.М.Любецкого, в 1880 году "в Алексеевском, особенно на горке (возле церкви Тихвинской иконы Божией Матери; сейчас эта улочка называется Церковная горка. - В.М.) живет много дачников; там есть своего рода удобства".
Но Алексеевское никогда не входило в число излюбленных москвичами дачных мест, так как благодаря своей близости к городу было насыщено промышленными предприятиями, безуспешная борьба местных жителей против которых началась еще в конце ХVIII - начале XIX века.
В 1801 году ввиду ухудшения экологических (тогда, естественно, этого термина еще не употребляли, но понятие существовало) условий в Подмосковье последовал царский указ, касающийся фабричных заведений, "О прекращении в Московских Удельных имениях передела суровья в сукно". Этим указом, в числе прочих фабрик, было запрещено строительство фабрики в селе Алексеевском, чтобы "1) не уничтожить корабельный лес Погонно-Лосиного острова на дрова для фабрики и рабочих; 2) не повышать в столице цен на съестные припасы и дрова; 3) не загрязнять реки Яузы и ее берегов красильнями и их работой".
В начале XX века Алексеевское вошло в черту Москвы, хотя по инерции его все еще продолжали считать дачным Подмосковьем. В дачном путеводителе 1926 года о нем, кроме исторических, приводятся следующие сведения:
"В Алексеевском имеются: кооператив, изба-читальня. Проведен водопровод. В настоящее время село ведет переговоры с МОГЭСом о включении Алексеевского в электрическую сеть.
Алексеевскому принадлежат находящиеся возле Останкинские пруды. Здесь же протекает грязная, измельчавшая речонка Копытовка, впадающая в Яузу.
Алексеевское дачников к себе не привлекает, поэтому комнату здесь можно достать за 15-20 рублей в месяц.
От дворца сейчас не осталось и следа. И лишь от времени до времени местные жители находят здесь разные вещицы времени Алексея (совсем недавно здесь найдены 4 деревянные фигуры, переданные Румянцевскому музею)".
В 1930-е годы в Алексеевском были построены общежития для студентов Студгородок.
1950-е годы - начало массовой жилой застройки Алексеевского, совершенно преобразившей всю эту местность.
Но как прежде, проходящие и проезжающие по шоссе мимо Алексеевского останавливают взгляд на церкви Тихвинской иконы Божией Матери, возвышающейся у дороги на холме.
В последнее время стал широко известен эпизод из истории Великой Отечественной войны, связанный с этой церковью и ее главной святыней Тихвинской иконой Божией Матери.
Еще во время войны по Москве прошел робкий слух, что зимой 1941 года, когда немцы подошли к Москве, Сталин велел взять из храма чудотворную Тихвинскую икону Богоматери, с ней облетели на самолете вокруг города, и вскоре последовало первое успешное контрнаступление Красной Армии: немцев отогнали от столицы.
Долгое время это считали легендой, но теперь уже и в печати появились сообщения, что за ней скрывается.
После нападения фашистов на СССР православный патриарх Антиохийский Александр III обратился к христианам всего мира с просьбой оказать молитвенную и материальную помощь народам России.
Между тем немцы уже подходили к Москве, осадили Ленинград.
Митрополит Гор Ливанских Антиохийской патриархии владыка Илия затворился для молитвы в подземной пещере-церкви, находящейся в скале на берегу Средиземного моря. Три дня и три ночи, бодрствуя и не принимая ни воды, ни пищи, он молился перед образом Божией Матери. На третьи сутки ему явилась в огненном столпе Божия Матерь и объявила, что он избран для того, чтобы передать Божие определение, чту должен сделать народ российский для спасения России, и сказала, что если не будет исполнено повеление, то Россия погибнет.
А повеление было таково:
"Должны быть открыты во всей стране храмы, монастыри, духовные семинарии. Священники должны быть возвращены с фронтов и из тюрем, должны начать служить. Сейчас готовятся к сдаче Ленинграда - сдавать нельзя. Пусть вынесут, - сказала Божия Матерь, - чудотворную икону Казанской Божией Матери и обнесут ее крестным ходом вокруг города, тогда ни один враг не ступит на святую его землю. Это избранный город. Перед Казанскою иконою нужно совершить молебен в Москве. Затем она должна быть в Сталинграде, сдавать который врагу нельзя..."