Старейшее русское училище, открытое еще в 1721 году, было типичным учебным заведением того времени, со всеми схоластическими особенностями в системе преподавания и отборе дисциплин. Оно очень быстро развивалось, отвечая запросам времени. Уже через четыре года училище получает наименование Славяно-греко-латинской семинарии, что словно подчеркивает близость к московской академии. К тридцатым годам окончательно стабилизируются его программы. Но уже в 1788 году учебное заведение переживает новую реформу, оно объявляется главной семинарией, своего рода показательным учреждением для всех средних учебных заведений. В 1790 году на основе главной семинарии открывается академия. Таким образом, при Александро-Невской лавре создаются все звенья сословной школы: духовное училище, семинария, академия. В том же году владимирская семинария послала сюда своего лучшего воспитанника, восемнадцатилетнего юношу Сперанского. Через два года он был уже ее преподавателем, а спустя пятнадцать лет приступил к реформе духовной школы.
Сперанскому, выходцу из бурсы, бывшему преподавателю Александро-Невской семинарии, в которой позднее учился Помяловский, прекрасно был известен как быт духовенства, так и организация духовной школы. Он стремился к радикальному изменению жизни сословия посредством образования, путем расширения объема преподаваемых дисциплин в учебных заведениях и введения новых, которые придали бы школе гражданское направление. Однако его замысел дать свободный выход из сословия посредством разностороннего образования полностью не осуществился.
В 1808 году был создан особый комитет для изыскания способов усовершенствования духовной школы и улучшения быта духовенства. По плану этого комитета предполагалось учредить для высшего духовного образования четыре академии, для среднего - тридцать шесть семинарий, по числу епархий, для низшего - духовные училища. Проект этот фактически был осуществлен только в 1814 году, когда в России существовало уже 300 учебных заведений, в которых обучалось около сорока тысяч человек. В этом же году были поданы уставы для названных типов школ. Триста сорок четыре учебных заведения с сорокатысячным контингентом учащихся - цифры поистине колоссальные для александровского времени и во многих отношениях знаменательные. Они красноречиво свидетельствуют о том, что духовное сословие закрепило за собой право быть учительным сословием и стремилось сделаться привилегированным, постепенно освобождаясь от ограничений и повинностей, возложенных на него в начале XVIII века, так же как и на другие податные сословия. Оно выслуживалось перед светской властью, предлагая господствующему сословию послушных исполнителей.
Дворянин-интеллигент, зараженный «европеизмом», не был способен к деятельности воспитателя-наставника, повседневного труженика. Он «возлагал управление своим хозяйством на крепостного приказчика или выписанного из-за границы управляющего, обыкновенно немца... Практические интересы не привязывали его к родной почве, он всегда старался стать своим среди чужих, и только становился чужим между своими, был каким-то приемышем Европы. В Европе в нем видели переодетого по-европейски татарина, а в глазах своих он казался родившимся в России французом»[34]. Зияющая пропасть отделяла господствующее сословие от податного; слишком различны были их интересы. «Иностранцы дома, иностранцы в чужих краях, праздные зрители, испорченные для России западными предрассудками, для Запада - русскими привычками, они представляли какую-то умную ненужность и терялись в искусственной жизни, в чувственных наслаждениях и нестерпимом эгоизме»[35] и, разумеется, не могли влиять на умонастроение крестьянского мира, который был им чужд, непонятен и враждебен. Еще в меньшей степени мог это сделать дворянин-обыватель, стоящий во всех отношениях ниже своих подчиненных. Посредником между господствующим и податным сословиями являлось духовенство, оправдывающее авторитетом церкви существующий порядок вещей. Духовная иерархия стремилась убедить светскую власть, что выполнение охранительной миссии требует основательного и разностороннего образования. Духовная школа начиняла своих воспитанников разнообразными сведениями, не считаясь с их склонностями. Педагогика этого мира не знала, что такое интерес ребенка, подростка или юноши к предмету. Ученики должны были просто впитать в себя знания, усвоить мысли наставника, не подвергая их анализу, выработать навыки. В противном случае, сословие уделяло им самое ничтожное место, обрекая на вечное дьячество, или выбрасывало вон, не заботясь об их будущем. Эта жестокость школы, естественного отбора вполне объяснима: ведь сословие стремилось доказать, что оно умеет учить и воспитывать.
Указом 1808 года было предписано зачислять в духовно-училищное ведомство всех детей духовенства с восьмилетнего возраста, и дети эти, по меткому выражению Помяловского, становились «духовными кантонистами» , для которых не было иного пути, кроме бурсацкой казармы. Еще ранее этого предписания, в конце восемнадцатого века, было приказано всем церковнослужителям независимо от возраста и детям духовенства пройти школьный курс. Бородатые причетники и дети должны были сесть за скамьи для познания наук. Правда, великовозрастные очень скоро возвращались в родные места, попадая под закон о великовозрастии, который ввели церковные власти, убедившись, что ученики, обремененные семьями и детьми, насильно загнанные в училища, плохо ладят с наукой. Они могли оставаться в бурсе до скончания живота своего и не окончить ее. Еще в 1721 году предписывалось не производить в священники поповских и дьяконских детей, если они не обучались в училище, хотя бы и имели наследственные места, и отдавать предпочтение детям дьячков и пономарей, если те обучались в школе архиерейского дома. Таким образом, церковные должности были закрыты для лиц, не получивших училищного образования. Каждый бурсак, вкушая горькую премудрость школы, понимал, что вся его дальнейшая судьба зависит от учебных успехов. Ясно, какое значение приобретали знание и труд в сознании воспитанников школы. Знания были единственным средством существования, путем к получению места. В XVIII веке это не было еще так обнажено потому, что немногие из воспитанников доходили до третьего класса семинарии, стремясь воспользоваться порядком наследственности мест, но начиная с первых лет XIX столетия окончившему семинарский курс гарантировалось место священника. Правда, свободы выбора здесь не было. Бурсак должен был жениться на закрепленной невесте, вместе с приходом он получал богоданную супругу, которой досталось в наследство от отца место - главная, а подчас единственная часть ее приданого. Ей надо было удержать за собой доход с отцовского места, а бурсаку - скорее получить приход, чтобы не умереть с голоду. В этой экономической сделке было много смешного и много трагического, о чем так красноречиво рассказал Помяловский. Дикий порядок наследственности мест просуществовал вплоть до второй половины XIX века.
Сословие зависимое и рабствующее, не представляющее чего-то единого, лишь в критические периоды своей жизни сплачивалось, понимая, что нарушение любого его звена катастрофически отразится на нем. Духовенство расслаивалось на различные категории, из которых одна постоянно угнетала другую: господствующее черное, монашествующее духовенство и белое, подчиненное, живущее по преимуществу от доброхотства своего прихода. Вторая группа и составляла основную массу сословия, на нее возлагались все сословные тяготы. Она в свою очередь разделялась на священнослужителей, то есть лиц, получивших сан, и церковнослужителей - лиц, не имеющих сана, обреченных на вечное дьячество и пономарство за леность и небрежение к бурсацкой науке. Эти лица, не связанные обетами и посвящением, были в то же время зависимы от церковной администрации. Верхушка черного духовенства вплоть до XVIII века в большинстве своем состояла из представителей боярства. Князья мира превращались в князей церкви, оставаясь обладателями крупных земельных угодий. «Аще у монастырей сел не будет, како честному и благородному человеку постричися?»[36] Управление епархией осуществлялось, подобно управлению княжеством, при помощи наделыциков, тиунов и других чиновников архиерейского дома. Архипастырский деспотизм царил повсюду. Грозный окрик «владыки»: «Аз в своем чернце во-
лен»[37] являлся непререкаемым законом; белое духовенство рассматривалось им не только как подчиненное, но и как податное, в котором архиерей видел своих холопьев.
Духовная школа с середины XVIII века преградила путь к епископским кафедрам выходцам из иных сословий. Трехстепенная школа, со средневековой системой образования, с мучительным воспитанием, отпугивала от себя и была своего рода сословной повинностью. Естественно, что только наиболее способные и физически сильные могли преодолеть ее, а наиболее честолюбивые воспитанники постоянно стремились переменить рабье положение на положение властелина, лицемерно отказываясь от радостей мира сего, обращаясь в монахов. Им быстро открывался путь к епископской кафедре. Не будет преувеличением сказать, что к монашескому обету приводило их, как правило, одно побуждение - жажда власти. «Сын дьячка какого-нибудь хорошо учится в семинарии, начальство начинает представлять ему на вид, что ему выгоднее постричься в монахи и быть архиереем, чем простым попом, и вот он для того, чтобы быть архиереем, а не внутренним нравственным побуждением, постригается в монахи, становится архимандритом, ректором семинарии или академии и, наконец, архиереем, то есть полицеймейстером, губернатором, генералом в рясе монаха. Известно, что такое генералы; но генералы в рясе - еще хуже, потому что светские генералы... все еще боятся какого-то общественного мнения, все еще находят ограничение в разных связях и отношениях общественных, тогда как архиерей - совершенный деспот в своем замкнутом кругу, где для своего произвола не встречает он ни малейшего ограничения, откуда не раздается никакой голос, вопиющий о справедливости, о защите - так все подавлено и забито неимоверным деспотизмом... Архиерей делается господином из раба; это объясняется не только вышеизложенным состоянием белого духовенства, но также воспитанием в семинариях, где жестокость и деспотизм в обращении учителей и начальников с учениками доведены до крайностей.»[38].
Черное духовенство возглавляло жизнь духовной школы, занимая административные и преподавательские должности. Богословие и общие науки преподавались монахами, «черными педагогами», по меткому выражению Помяловского, - людьми, по своему положению лишенными семейных радостей, жестокосердыми фанатиками, носящими личину святости и придерживающимися принципа: «страхом спасати, уча и наказуя».
Преподавали в семинарии также светские учителя, люди, вышедшие из бурсы, но не пожелавшие связывать себя саном, а тем более пострижением, чиновники от науки. Они прекрасно знали цену своим знаниям и понимали, что всегда обеспечат себе кусок хлеба. Не порывая с духовным ведомством, они не видели особой выгоды в получении сана и выжидали подходящего случая: выгодного места, высокого покровителя, богатой невесты, наконец, просто втягивались в службу, обучая юношество при помощи неизменной и испытанной методы «шкуро- спускания майскими», скрашивая свою просветительскую деятельность вкушением хмельного. Духовная школа все более приобретала стройность средневекового учебного заведения. В методах обучения и системе воспитания господствовала схоластика, сдобренная дикостью нравов чисто туземного характера.
На сословие налагалась обязанность проповеди монархических идей. Послушные проводники идей государства, служители алтаря и трона беспрекословно и педантично выполняли правительственные распоряжения, настойчиво домогаясь привилегий для своего сословия. Домогательство они постоянно подкрепляли готовностью бороться со всяким свободным проявлением мысли, используя все богатство риторического искусства, веками изучавшегося в этой среде, многообразие литературных полемических приемов, выработанных многочисленными упражнениями - от ученических сочинений до книг и статей специального характера.
Государство оценило эту деятельность и на протяжении двухсот лет расплачивалось с послушными «идеологами». Указами 1767 и 1771 годов было запрещено подвергать телесным наказаниям священников и дьяконов. Правительство Екатерины II, при генеральном межевании, выделило причту сельских церквей по 33 десятины. При Павле устанавливаются высочайшие награды для духовенства в виде светских орденов Владимира, Станислава, Анны. Указом Александра I в 1801 году окончательно отменяется телесное наказание для всех церковнослужителей, а восемь лет спустя указ распространяется и на их семьи. Во времена Николая I приходскому духовенству назначается жалованье от государства, так сказать, прожиточный минимум, но отнюдь не воспрещается принимать вознаграждение от прихода. Давая отдельные привилегии духовенству, правительство всячески стремилось осложнить выход из сословия, придавая ему замкнутый, сугубо кастовый характер. Черное духовенство поддерживало эту тенденцию, отбирало из духовной школы наиболее способных учеников, заглушая в них всякую самостоятельность мысли, и почти насильно надевало на них клобук, вознаграждая их за отречение «от радостей мира сего» материальным благополучием. Заметив в ученике склонность к угодничеству и подхалимству, предлагало ему постричься, видя в нем достойного инока в будущем; наконец, просто загоняло в монастырь бездумных охотников до соблазнов, но учившихся по первому разряду. Из этих-то воспитанников, оштрафованных монашеством за мирские радости, и приготовлялись высшие рясофорные чиновники, удобные для правительства полным отсутствием собственного мнения[39]. Разумеется, большая часть воспитанников не удостаивалась милости начальства и предназначалась к деятельности приходского духовенства, для которого возможность снять сан и выйти из своего сословия навсегда отрезалась.
Реформа 1808 года, о которой говорилось выше, не была фактически завершена. Правительствующий синод ловко использовал мысль Сперанского о просвещении сословия путем обязательного прохождения сословной школы, сделав ее принудительной. Правда, был расширен объем программ, введены новые предметы из «мирских наук», которые явились своеобразным привеском к духовному образованию. Неизменными сохранились старые методы преподавания, где всё покоилось на механическом запоминании, на долбне. В это время реформа Сперанского, по существу, была сведена на нет. Особым распоряжением детям духовенства и церковнослужителей запрещалось выходить из духовного звания. Своеобразно образованному молодому человеку закрывались все дороги, кроме духовного ведомства. Сословная школа во всех своих трех званиях всё явственнее выступала как учреждение, построенное на манер николаевской казармы. Автор реформы расплачивался за «грехи молодости» исправной службой крупного чиновника, постоянно подчеркивая умеренность во взглядах, аккуратность в труде и свидетельствуя свои верноподданнические чувства, как и полагалось истинному сыну духовного сословия.
Видное место в изучаемой школе занимает Александро-Невская бурса, из которой вышел Сперанский. Интересна она и тем, что в ней четырнадцать лет провел Помяловский. В 1843 году восьмилетним мальчиком он поступил в Александро-Невское приходское училище, которое составляло одно целое с Александро-Невским духовным училищем и управлялось одним и тем же начальством. В 1845 году он был определен в низшее отделение духовного училища, в 1851 году - в семинарию и в 1857 году окончил ее. Зажатый в тиски духовного «просвещения», он изнывал от отчаяния и злобы, встречая на каждом шагу надругательства и оскорбления со стороны учителей и начальства, видевших в нем неподатливого, упрямого лентяя, бесчувственного к розге, смирителю буйства и гордости, внушителю прилежания и смирения. Последним качеством как раз и не обладал Помяловский, а следовательно, не мог быть не только в числе лучших, но хотя бы терпимых начальством учеников, ибо для того, «... чтобы быть хорошим учеником, мало хорошо учиться и вести себя нравственно, - надо было превратиться в столб одушевленный, которого одушевление выражалось бы постоянным поклонением пред монахом-инспектором... »[40], перед ректором, перед учителем, перед экономом - словом, перед всей бурсацкой педагогической иерархией.
Духовная школа сороковых годов представляла «идеал» учебного заведения николаевских времен. Вдохновителем и идеологом ее явился Филарет, человек одаренный и эрудированный, мастерски владевший языком, автор многих сочинений, которые публиковались не только в ведомственной печати, но и на страницах «Москвитянина». Деспотичный и ожесточенный, он подавлял всякую свободную мысль. «Талант находил в нем постоянного гонителя»[41], если «появляется живая мысль у профессора в преподавании, в сочинении, Филарет вырывает ее и, чтобы отнять у преподавателя охоту к дальнейшему выражению таких мыслей, публично позорит его на экзамене: «Это что за нелепость! Дурак!» - кричит он ему. Несчастный кланяется»[42]. Кажется, трудно представить себе фигуру архипастыря, наиболее соответствующую николаевскому времени. Духовная школа сороковых годов, по меткому выражению Писарева, рисуется «мертвым домом», воспитательной тюрьмой, куда не проникает ни одна свежая мысль, - так все сдавлено, забито, задушено. Здесь сами знания обратились в средство подавления мысли.
Просыпались лучшие силы русского общества от мучительной летаргии мысли, а вместе с ними просыпалась и бурса. Юных отщепенцев не волновали, как волновали их отцов и старших братьев, имена и судьбы предтечей по сословию: Симеона Полоцкого, Сильвестра Медведева, Иннокентия Гизеля, Стефана Яворского, митрополита Платона. Иными идеалами была окрылена их молодость, другой путь избрали они себе, мечтая стать проповедниками света, апостолами новых идей, страстотерпцами грядущих событий. «Ничего в мире не может быть ограниченнее и бесчеловечнее, как оптовые суждения целых сословий по надписи, по нравственному каталогу, по главному характеру цеха»[43]. Именно из этого сословия вышли Н. Г. Чернышевский, Н. А. Добролюбов, Н. Г. Помяловский, А. И. Левитов, Ф. М. Решетников, Ф. Д. Нефедов, Г. З. Елисеев, М. А. Антонович и многие другие - поистине, имя им легион. Они-то и придали русской литературе совершенно новый и особенный характер. Все они прошли через жестокую школу бурсы, осваивая ее темную мудрость, но учились вне ее стен. Бурса давала им формальные знания, учила писать, говорить, щедро набивала их головы самыми разнообразными сведениями. Всем этим знаниям бурсак должен был придать иной смысл, понять их истинное значение или же выбросить, как ненужный хлам. Многие из бурсаков сумели переосмыслить накопленные сведения и сделать новые выводы, выходя на широкую дорогу свободной мысли. Их тянуло к настоящим знаниям, освобожденным от схоластики, от казенно-религиозного истолкования. Выдрессированные на силлогизмах и философской терминологии, они свободно овладевали Фейербахом, кстати сказать, впервые переведенным на русский язык семинаристом, посвятившим свой перевод воспитанникам русских духовных академий и семинарий[44]. Они улавливали в философии Канта и Гегеля знакомую им схоластику и пробовали читать французских утопистов, примеряя их понятия к русской жизни.
30-40-е годы XIX века - мрачный период в истории русского просвещения. Но именно в это время сложились такие ученые, как В. Соловьев, Т. Грановский, А. Крюков, Н. Пирогов, Ф. Иноземцев, М. Остроградский, П. Чебышев, А. Бутлеров, Б. Якоби и ряд других. Не у всех хватило мужества вытерпеть эту атмосферу. Некоторые стали казенными профессорами, вступив в сделку с совестью; иные приютились под сводами министерской канцелярии, как П. Редкин; другие рано сошли в могилу, как Т. Грановский. Но развитие новых идей сдержать трудно. На смену измученным приходили молодые силы, находившие путь к распространению просвещения помимо университетских аудиторий и гимназических классов. Школьное просвещение вырождалось, теряло доверие к себе.
Закон 1714 года.
См. Бецкой И.И. Генеральное учреждение о воспитании обоего пола юношества. СПб., 1764.
Бецкой И.И. Рассуждения, служащие руководством к новому установлению шляхетского кадетского корпуса. Устав Императорского шляхетского сухопутного кадетского корпуса, учрежденного в Санкт-Петербурге для воспитания и обучения благородного российского юношества. СПб., 1766. С. 28.
Там же.
Указ. соч. С. 60.
Там же. С. 10.
M.M. Щорбатов, А.Т. Болотов, А.П. Сумароков.
Ключевский Курс русской истории. М.: Государственное со- циально-акономическое изд-во, 1937. Ч. V. С. 213.
2 Ключевский В.О. Опыты и исследования. Второй сборник статей. Пг.: Литературно-иадательский отдел Комиссариата Народного Просвещения. 1918. С. 78.
Голубинский Е. История русской церкви. M.: Императорское о-во истории и древностей российских при моск, у-те, 1901. 2-е изд. Т. 1, первая половина тома. С. 719.
Год крещения Руси Владимиром Святым.
Голубинский Е. Указ. соч. С. 720.
Шахматов АЛ. Повесть временных лет. Пг., 1916. Т. 1. С. 161.
Голубинский Е. Указ. соч. С. 445.
Очерки истории СССР. М.: Издательство АН СССР, 1953. Т. 1. С. 106.
Софийская летопись. Полное собрание русских летописей, изданное археологической комиссией. СПб., 1851. Т. V. С. 136.
Голубинский Е. Указ. соч. С. 448.
См.: «Памятники древнерусской церковной учительной литературы» под редакцией Пономарева. СПб., 1894. С. 70-72, а также Славяно-русский пролог.
Голубинский Е. Указ. соч. С. 724.
Профессор Голубинский пытается доказать, что учительская деятельность вменялась в обязанность духовенству и ссылается на правила Шестого Вселенского собора: «В одном собрании канонов церковных прямо читается правило Шестого Вселенского собора, вменяющее священникам в обязанность заниматься обучением детей грамоте и содержать у себя на домах школы» (Е. Голубинский. Указ. соч. С. 721). Едва ли справедливо предположение Голубинского, при всей его заманчивости. В старорусских памятниках нигде нет упоминания об указанном каноническом правиле, что, впрочем, замечает сам Голубинский, и едва ли оно было известно в XI-XII веках. Более того, даже в Стоглаве (см.: гл. 25 и 26), как это ни странно, о нем не упоминается. Предположить, что оно не было известно в XVI веке, почти невероятно. По-видимому, помимо публичной школы, в древней Руси не только допускались, но и широко практиковались другие формы обучения, и их не желали стеснять, пока публичная школа не получит повсеместного распространения.
Профессор Голубинский доказывает, что в Древней Руси вообще не было просвещения, а была лишь скудная грамотность, которая распространялась не посредством публичной школы, а по наследству, от отца к сыну или от мастера к ученику. Такой взгляд он переносит на все периоды Древней Руси, включая и Киевскую. В доказательство правоты своего мнения он полемизирует с Татищевым и, разумеется, находит у последнего ряд неточностей и даже «фантазий». Точку зрения Голубинского можно было бы и не опровергать после опубликования многочисленных работ наших историков, но необходимо отметить, что уже в 900-х годах в ряде трудов крупных западных ученых, а также и у современника Голубинского — Ключевского была доказана противоположная точка зрения, и вступать с Татищевым в полемику было бы более чем странно.
Ключевский В. Курс русской истории. М.: Государственное социально-экономическое изд-во, 1937. 4.1. С. 281-282.
Голубинский Е. Указ. соч. С. 476.
Там же. С. 454.
Не лишен любопытства тот факт, что петровскому правительству пришлось подтвердить соборный приговор 1503 года, в котором запрещалось за поставление получать деньги или подарки. В XVIII веке, под непосредственным воздействием обер-прокурора, в архиерейскую клятву было внесено иноговорящее дополнение: «Попов
Голубинский Е. Указ. соч. С. 477.
Стоглав, 1860. Гл. 25 и 26.
«Повесть временных»
Ключевский В.О. Очерки и речи. Пг., 1918. С.74.
Голубинский Е. К нашей полемике с старообрядцами. М., 1905 4 * изд. С. 35.
Духовный регламент. Первая часть.
Разглашение священником тайны исповеди каралось лишением сана. (Примеч. авт.)