Но вначале французские делегаты чувствовали себя пол-ностью изолированными. Талейран приготовился к этому,и тем не менее ему понадобились весь его апломб и вся его ловкость, чтобы не оплошать при первых же встречах, при этих своего рода рекогносцировках, от которых зависел успех всего выработанного им плана действий. «К нему относились с отвращением, — говорит Гагерн. — Сколько раз во время празднеств, устраивавшихся в честь конгресса, я видел его одиноким, всеми оставленным вплоть до того момента, когдая подходил к нему, чтобы вывести его из затруднительного положения или рассеять его дурное настроение. В этой роли со мной чередовались англичане. Даже отель Талейрана мало посещался. Но это продолжалось недолго. И скоро все корен-ным образом изменилось. Ум Талейрана, его настойчивость,принципы, которых он придерживался, его любезность, —когда он хотел ее проявить, — восторжествовали над всеми препятствиями. Со стороны представителей крупных держав он встретил высокомерное и сдержанное отношение, со сто-роны мелких — подозрительность. Первые повторяли, чтов Париже они проявили слишком большую скромность в от-ношении денежной контрибуциии территориальных возме-щений». «Я видел, — говорит Талейран, — что они были пре-сыщены удовлетворением, которое дает сознание благород-ного поступка». Он знал, что от них ему нечего ждать. По-этому он обратился к другим. Прежде всего ему нужно было успокоить их насчет намерений Франции. Бескорыстие ее,о котором он намеревался повсюду объявить, должно было встретить везде недоверчивое отношение.
Талейран видел, что все готовы верить только действиям,а не словам; однако необходимо было расположить умы в свою пользу, и он направил все свои усилия в эту сторону. Он сразу заметил, что наиболее чувствительным пунктом является мол-чание, которое «четверка» хранила по отношению ко всем остальным, и претензия союзников решать все между собой. Здесь намечалась возможность связи между Талейраном и всеми теми, кто не входил в число «четырех», чем он и вос-пользовался. «Я не стал жаловаться,— пишет он.— Я огра-ничился тем, что сообщил об испытываемом мной неудоволь-ствии посланникам второстепенных дворов, которые имели общие со мной интересы. Вспомнив, что встарину в политике их стран наблюдалось доверие к Франции, они вскоре начали смотреть на меня, как на свою опору...». Дело в том, что среди дипломатов, подписавших трактат 30 мая и заявлявших притязание на руководство конгрессом, один лишь Талейран хотел и мог говорить в пользу малых держав. И так как им было выгодно верить ему, то они и поверили. «Желание мира,—говорил Талейран Гагерну,— является единственным сред-ством, которое поможет Франции добиться влияния. После стольких дурных примеров она должна дать и хороший.Нужно быть добрым и умеренным европейцем. Франция не требует ничего, решительно ничего кроме того, что выражено в прелиминариях к миру, а именно — справедливого распре-деления сил между державами».