У Талейрана создалось впечатление, что в сущности царь начинает сдаваться и что если найти какой-нибудь выход, способный удовлетворить пруссаков и в то же время не заста-вляющий Александра пожертвовать слишком многим из его претензий, то царь согласится на компромисс из опасения всеобщей войны. По окончании аудиенции Талейран узнал,что пруссаки уже вступили во владение Саксонией и чтоМеттерних и Кэстльри были удивительным образом одурачены Гарденбергом. Гарденберг, приняв их условное согласие за безусловное, превратил их предложение уступить Саксонию Пруссии в том случае, если она соединится с ними против Рос-сии, в окончательное разрешение занять Саксонию и офи-циально заявил об этом согласии Австрии и Англии. Талейран застал их, особенно Кэстльри, страшно разгневанными: английскому министру меньше всего пристало являться перед парламентом в роли одураченного дипломата. Но Талейран ничуть не скрывал от себя, что англичане решатся на растор-жение Шомонского договора лишь в случае крайней военной необходимости.
Александр, со своей стороны, пожелал выказать предупре-дительность и послал к Талейрану Чарторыйского. Но цар-ский посланец, как и сам царь, ограничился неопределенными заявлениями, и по этому пункту Талейран так и не смог выра-зиться более точно, чем он это сделал в письме от 20 ноября:«Император Александр обнаруживает намерение сблизиться с нами». Впрочем, Людовик XVIII и не выражал желания итти дальше. «Впервые пробуждаются, наконец, идеи спра-ведливости,— пишет он Талейрану 26 ноября.— Русский император сделал шаг назад, а в политике, как и во всем остальном, первый шаг никогда не бывает последним... Госу-дарь этот, однако, ошибается, если думает завлечь меняв союз (политический, разумеется) с Россией. Как вам из-вестно, моя система — это всеобщий союз, а отнюдь не част-ные; последние служат источниками войны, тогда как первый является гарантией мира». Именно ради этого мира, который он готов был, так сказать, взять с бою, Людовик XVIII воору-жался и уполномочивал Талейрана образовать союз с Ав-стрией, Баварией и, в крайнем случае, с англичанами.
Заявления, сделанные Репниным и прусскими генераламив Саксонии, подтверждая все опасения австрийцев, вызвалив Вене взрыв всеобщего негодования. Это еще более возму-тительная узурпация, кричали немцы, чем все узурпации Наполеона. На Кэстльри и Меттерниха сыпался со всех сто-рон, в связи с их мнимым согласием на занятие Саксонии,целый град вопросов, на которые они не могли дать ответа,и упреков, которые они были не в силах отвратить. И волне-ние дошло до апогея, когда из Варшавы было получено воз-звание великого князя Константина к полякам, приглашавшее их сплотиться под старым знаменем Польши для защиты своих находящихся под угрозой прав. Со всех сторон раздались обвинения. Шварценберг громогласно заявил, что если бы он и подозревал об этих планах русских, он ни за что не отсту-пил бы перед ними и не подписал бы перемирия 20 января 1813 года. Наконец все начали с тревогой задавать себе вопрос,какое впечатление эти раздоры и бессилие Европы произве-дут на эльбского изгнанника и как потрясен был бы весь мир,если бы Наполеон вдруг появился на сцене. Англичане и австрийцы начали уже подсчитывать наличные силы. Австрияи Германия могли выставить 360 000 человек, Россия и Прус-сия приблизительно столько же. Чтобы нарушить это равновесие, нужна была третья сила. Талейран повторял,что у французского короля имеется под ружьем 130 000 чело-век, и нельзя было не признать, что поддержка этой армии решала вопрос. Александр жаловался на Бурбонов, демон-стративно показывался на прогулках с принцем Евгением иронял иногда слова, вроде следующих: «Что ж, если меня к тому принудят, то можно будет спустить на них с цепи чудовище».