над ним деспотизма теократического. Ученость автора, хотяи не свободная от пробелов, неумолимая и суровая логика,не отступавшая перед самыми крайними выводами, исклю-чительно сильная способность к обобщениям и синтезу, резкаяи подчас жестокая ирония, как будто нарочно оскорблявшаяобщепринятые понятия и их выразителей, выдающийся сти-листический талант — доставили этой книге тот особыйрод популярности, который выражается во всеобщей непо-пулярности. Жозеф де Местр сделался предметом общейненависти.
Этот успех, который де Местр предвидел, которого он же-лал и для достижения которого сделал все от него зависящее,привел его в восторг. Потомство, менее страстное, чем совре-менники, ознакомившееся, кроме того, благодаря опублико-ванию переписки Жозефа де Местра, с глубокой и восхити-тельной добротой этого сатанинского духа, который состоялна службе у господа бога, и вдобавок считающееся преждевсего с силою таланта, отвело почетное место этому обаятель-ному и мощному теоретику, этому выдающемуся писателюи глубокомысленному политику-философу; можно, впрочем,пожалеть, что де Местр слишком увлекся ролью памфле-тиста.1
1 Ж. де Местр является одним из наиболее характерных представителейсамой крайней политической реакции и неистового клерикального мракобесия,вызывавшего отвращение даже у многих консерваторов. Это был писатель,который видел для человечества единственное спасение в возвращении к средне-вековому укладу жизни и к полнейшему подчинению всех государей и прави-телей авторитету римского папы. Он с восторгом говорил о великой нравствен-ной роли палача во всяком истинно христианском и благоустроенном обществе.С величайшим восхищением относился и к ордену иезуитов. — Прим, ред.
Бональд, одновременно с Жозефом де Местром проповедывав-ший те же взгляды, не "имел ни одной из черт памфлетиста.Логический мыслитель, подобно де Местру, но с логикой, болееобращавшейся к абстрактным идеям, чем к фактам, — бытьможет, даже более к словам, чем к идеям, — отличав-шийся умом схоластического пошиба, по существу в до-статочной степени пустой, но обманывавший читателя симме-трической четкостью своих построений и холодной красотойвылощенного слога, он внушал современникам чувство не-коего благоговения, а потомкам — почтение, смешанноес боязнью взяться за его книги. Бональд оставил по себе лишьвоспоминание как о сильном и тонком мыслителе, которыйполагал, что мысль имеет самодовлеющее значение и может,развиваясь в пустоте, притти к важным практическим вы-