(1) Секретные инструкции Новосильцеву от 11 сентября 1804 года; Memoiresde Czartoryski, т. II, стр. 32; Мемуар русского кабинета 1815 года; Correspon-dance de Pozzo di Borgo, т. I, стр. 128 и сл.; Письма лорда Кленкарти к Кэстльриот 11—15 апреля 1815 года.
«Легитимизм» всегда раздражал русского императора. Самоеэто слово оскорбляло его как какая-нибудь неучтивость или недостаток уважения к его короне. Со времени посещенияим Парижа, где Людовик XVIII, по его словам, обращался с ним как с «выскочкой» и не счел нужным предложить ему«синюю ленту»; со времени неудавшейся попытки устроить брак между великой княжной и герцогом Беррийским, брак,впрочем, почти невозможный, так как оба двора не хотели, да и не могли сделать никакой уступки в вопросах религии;со времени переговоров в Вене, где Талейран беспрестанно надоедал ему своими «принципами», — самолюбие Александра в этом пункте более чем когда-либо совпадало с его интересами. Впрочем, он тогда говорил тем же языком, что и в 1804 году, когда замышлял свой грандиозный план перестройки Европы под русской супрематией. В 1814 году он довел это дело до конца, и теперь предстояло его завершить. «Во Франции, —говорил Александр, — конституция непременно должна быть монархической... Кабинеты столкуются между собой относи-тельно лица или династии, которых можно привлечь к управ-лению Францией. Если это будет Бурбон, то они решат, какой именно... Они решат также, какого образа действий следует от него потребовать и какие условия он должен подписать...»(1) Этим и объясняются проявленное Александром в 1814 году желание посадить на престол Бернадотта, его антипатия к Людовику XVIII, превратившаяся во вражду, а также про-явленная им в 1815 году благосклонность к Луи-Филиппуи его многозначительная попытка с помощью плебисцита воз-вратить Франции трехцветное знамя. Ясно, что восстановлен-ный таким образом король был бы обязан ему решительновсем и уже не смел бы, подобно Людовику XVIII, обращаться с преемником Екатерины со всем высокомерием династии Капетингов. Король Франции при таких условиях значил бы даже меньше, чем прусский король. Дата его прихода к власти по воле большинства считалась бы с 1815 года, и весь монархический престиж перешел бы от протеже к покро-вителю, от Парижа к Петербургу, где царствовал бы новый Карл Великий.