Право приостановки исполнения в этих условиях приговоров, по которым обвиняемые были осуждены к расстрелу, принадлежало также Реввоенсоветам фронта, флота или армии, о чем они не позднее 24 часов сообщали лицам, имеющим право опротестования приговора в порядке надзора: Председателю и прокурору Верховного Суда СССР, председателю Военной коллегии и старшему помощнику прокурора Верховного Суда СССР по Военной коллегии.
В связи с изменениями социально-политической обстановки в государстве в конце 20-х – начале 30-х гг. началось постепенное расширение подсудности дел военным трибуналам в мирное время [171] и другие организационно-правовые мероприятия.
Происходило это в сложную историческую эпоху культа личности Сталина, когда общественное мнение в стране формировались идеологическими установками об усилении классовой борьбы, требовавшими решительной, жесткой борьбы с противниками социалистического строя. В ту пору деятельность всей государственной машины, в том числе и правоохранительных органов, была направлена на борьбу с контрреволюционными деяниями и военно-судебная система не могла находиться от них в стороне.[172]
Так, например, Военной коллегией были рассмотрены: в 1936 году – уголовное дело «троцкистско-зиновьевского террористического центра»; в марте 1938 г. – дело «антисоветского правотроцкисткого» блока по обвинению Н.И. Бухарина, А.И. Рыкова, Г.Г. Ягоды и др.
Бывший член Военной коллегии В.И. Никифоровский так характеризовал тот период: «Мы судили контрреволюционеров на основании совести и правосознания, во что крепко до самозабвения верили».[173]
В 20 – 50-е годы вопросы судопроизводства во многом определялись не только законодательно, но и постановлениями Пленума Верховного Суда СССР, а также решениями органов исполнительной власти (Наркоматом юстиции, ЦИК и др.), которые принимались, порой, исходя из политических интересов. Это позволяло административным учреждениям влиять на деятельность судов и, в частности, военных трибуналов, включая Военную коллегию.
Сказанное не означает, что военные трибуналы во всех случаях шли на поводу у обвинительных органов. Они не мирились с нарушениями законности следственным аппаратом НКВД, принимали принципиальные решения об оправдании подсудимых или возвращении дел для дополнительного расследования в случаях недостаточности или сомнительности доказательств. Ныне многие страницы истории стали более открытыми и потому более понятными, позволяющими извлекать важные и для современности уроки. Да и настоящее время позволяет говорить об имевшихся нарушениях более определенно.
В этой связи интересным представляется исполненное лицемирия Постановлдение СНК и ЦК ВКП (б) от 17 ноября 1938 года «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», подписанное от СНК СССР В. Молотовым и от ЦК ВКП (б) И. Сталиным. Оказывается, «сознательно извращали советские законы, совершали подлоги, фальсифицировали следственные документы, привлекая к уголовной ответственности и подвергая аресту по пустяковым основаниям и даже вовсе без всяких оснований, создавали с провокационной целью «дела» против невинных людей… пробравшиеся в органы НКВД и Прокуратуры – как в центре, так и на местах – враги народа», ведущие антисоветскую деятельность.[174]
Даже в таком высоком по уровню подписания государственном документе уже в то время указывалось, что «часто арестованные не допрашивались более месяца после ареста; при допросах не всегда велись протоколы, а только тогда, когда арестованный признавался в совершенных им преступлениях»; показания в протокол записывались избирательно. Отмечалось, что «следственные дела оформляются неряшливо, в дело помещаются черновые, неизвестно кем исправленные и перечеркнутые карандашные записи показаний, помещаются не подлписанные допрошенным и не заверенные следователем протоколы показаний, включаются неподписанные и неутвержденные обвинительные заключения. Констатировалось, что «органы Прокуратуры со своей стороны не принимают необходимых мер к устранению этих недостатков, сводя, как правило, свое участие в расследовании к простой регистрации и штампованию следственных материалов. Органы Прокуратуры не только не устраняют нарушений революционной законности, но фактически узаконяют эти нарушения».[175]
Как правило, такие «разгромные» постановления принимались после репрессирования очередного руководителя НКВД (Ягоды, Ежова и др.) При этом на словах декларировалось:
– в соответствии со ст. 127 Конституции СССР аресты производить только по постановлению суда или с санкции прокурора;
– ликвидировать судебные тройки, созданные в порядке особых приказов НКВД СССР; впредь все дела в точном соответствии с действующими законами о подсудности передавать на рассмотрение судов или Особого совещания при НКВД СССР;
– обязать органы НКВД при производстве следствия в точности соблюдать все требования уголовно-процессуальных кодексов.
И в то же время предписывалось:
– продолжать и впредь беспощадную борьбу со всеми врагами СССР, организовать ее при помощи более совершенных и надежных методов;
– не отрывать работу органов НКВД и Прокуратуры от работы партийных органов, усилить партийный контроль и руководство в органах Прокуратуры и НКВД;
– всех прокуроров, осуществляющих надзор за следствием, производимым органами НКВД, утверждать ЦК ВКП (б) по представлению соответствующих обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий и прокурора Союза ССР;
– обеспечить назначение следователями в центре и на местах лучших, наиболее проверенных политически и зарекомендовавших себя на работе квалифицированных членов партии;
– согласование на аресты производить в строгом соответствии с постановлением СНК СССР и ЦК ВКП (б) от 17 июня 1935 г. и т.д.[176]
10 января 1939 г. от имени Политбюро Сталин разослал в обкомы шифрограмму, где отмечал, что «применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года в разрешения ЦК ВКП(б)… ЦК ВКП(б) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружившихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод».[177]
Из всего изложенного становится понятно, о каком уровне правосудия могла идти в то время речь. Появлению подобных критических оценок способствовали, конечно, и представители судейского сообщества. Для многих такая принципиальность имела серьезные, часто трагические последствия. Жертвами репрессий стали первые руководители и военно-судебных органов: К.Х. Данишевский, В.А. Трифонов, Н.Ф. Бушуев, Л.Я. Плавнек и многие другие работники.[178]
Но и в таком виде суды оказывались для правящего режима недостаточно послушными. В декабре 1937 г. Прокурор СССР А.Я. Вышинский предписал подчиненным ему прокурорам не направлять в суды уголовные дела, а представлять на рассмотрение особых совещаний, если «характер доказательств виновности обвиняемого не допускает использования их в судебном заседании».[179] Такими «доказательствами» являлись донесения осведомителей, показания лжесвидетелей и провокаторов, а также другие сомнительные источники.[180]
В последующий период, в 1928-1940 гг. было принято около десяти различных нормативных актов (Постановлений ЦИК и СНК), которыми значительно расширялась подсудность дел военным трибуналам не только в отношении военнослужащих, но и гражданских лиц.
Кроме того, изменение в законодательном (материально-правовом) порядке понятия воинского преступления также привело к расширению процессуальной подсудности дел военным трибуналам.
Основными такими нормативными актами (которые в то время являлись актами законодательными) были Постановления ЦИК и СНК СССР:
– от 23 мая 1928 г. «О дополнении ст.8 Положения о военных трибуналах и военной прокуратуре»[181];
– от 24 июля 1929 г. «Об утверждении положения в Верховном Суде Союза ССР и Прокуратуре Верховного Суда Союза ССР»[182];
– от 30 января 1929 г. «Об изменении и дополнении Положения о военных трибуналах и военной прокуратуре»[183];
– от 18 сентября 1930 г. «О передаче в подсудность военных трибуналов всех дел о похищениях огнестрельного оружия, частей к нему и огневых припасов из складов и хранилищ РККА и военизированных охран и мест расположения воинских частей и частей военизированных охран»[184];
– от 27 февраля 1934 г. об изменениях ст.1 Положения о воинских преступлениях, ст.8 Положения о военных трибуналах и военной прокуратуре, ст.17-1 и 19 Положения о преступлениях государственных (контрреволюционных и особо для Союза ССР опасных преступлениях против порядка управления)[185];
– от 11 апреля 1934 г. «Об установлении подсудности военным трибуналам должностных преступлений начальствующего состава гражданского воздушного флота»[186];
– от 7 октября 1934 г. «О распространении Постановления ЦИК и СНК СССР от 11 апреля 1934 г. … на работников воздушной службы главного управления Северного морского пути при СНК Союза ССР»[187].
– «Об утверждении воздушного кодекса Союза ССР» от 7 августа 1935 г.[188]
В соответствии с названными законодательными актами военным трибуналам стали подсудны дела:
– о совершении гражданскими лицами государственных преступлений (контрреволюционных и особо опасных преступлениях против порядка управления), если эти деяния имели «своим предметом сведения военного характера»;
– о преступлениях, направленных против установленного порядка несения службы, совершенных лицами военизированной охраны путей сообщения, предприятий и сооружений, имеющих особое государственное значение;
– о похищении огнестрельного оружия, частей к нему, боеприпасов из складов и хранилищ Красной Армии и военизированной охраны;
– об измене Родине, шпионаже, терроре, взрывах, поджогах и других видов диверсий;
– о совершенных военнослужащими убийствах гражданских лиц;
– о должностных преступлениях начальствующего состава гражданского воздушного флота, работников воздушной службы Главного управления Северного морского пути;
– о воинских, государственных должностных и имущественных преступлениях, совершенных лицами: оперативно-строевого и административно-хозяйственного состава милиции; оперативного и административно-хозяйственного состава исправительных учреждений; строевого и административно-хозяйственного состава военизированной и пожарной охраны; начальствующего и рядового состава частей тылового ополчения и трудовых частей, работниками экспедиции подводных работ (ЭПРОН).
Таким образом, анализ проблемы подсудности уголовных дел военным трибуналам в конце 20-30-х годов позволяет сделать вывод о том, что их деятельность была в основном направлена на борьбу с преступностью в армии и на флоте.
В то же время, очевидно, что их компетенция была слишком расширена как по предметному, территориальному, так и субъектному признакам и вышла за пределы нормального состояния, т.е. за рамки их специфических задач.
По закону о судоустройстве СССР, союзных и автономных республик 1938 г. военные трибуналы относились к числу специальных судов наряду с линейными судами железнодорожного и водного транспорта. Они рассматривали дела о воинских преступлениях, а также об иных преступлениях, отнесенных законом к их ведению (ст.58 Закона).
К подсудности военным трибуналам, кроме указанных выше дел, были отнесены также дела
– о преступлениях, предусмотренных законом от 7 августа 1932 г. об охране общественной социалистической собственности;
– должностные и имущественные преступления (дискредитация власти, незаконное задержание, незаконный привод, присвоение или растрата, взяточничество, служебный подлог, квалифицированная кража из государственных или общественных складов или мест общественного пользования).
Расследованные НКВД СССР и его местными органами дела об измене Родине, о шпионаже, терроре, взрывах, поджогах и иных видах диверсий подлежали рассмотрению Военной коллегией Верховного Суда ССР и военными трибуналами округов по подсудности.[189]
Согласно ст. 59 Закона о судоустройстве военные трибуналы округов, фронтов и флотов являлись также кассационной инстанцией по отношению к нижестоящим военным трибуналам.