Судя по всему, она просто не могла даже поверить, что из леса может выйти человек, не знающий, куда он забрел. Она просто этого не понимала. Забавно, если бы на его месте был негр. Молодой двухметровый негр. Или вождь сиу в праздничном наряде из крашеных орлиных перьев. И - ничего!- им бы также ответили: "Сын спит. Приехал с поля и спит. Хао! Я все сказала". На ступеньках следующего дома тоже сидела старая алтайка. Глеб молча полупоклонился ей и не стал даже вступать в переговоры с этим не шевельнувшимся на его этикетную вежливость медным сфинксом. Впереди было еще десять-двенадцать дворов, вытянувшихся редкой цепочкой вдоль речушки. Где-нибудь же будет сидеть старик!
Третий дом был особенный. Немного углубленный к реке, он был весь оплетен хмелем. Калитки со стороны "улицы" вроде как вообще не было, а вместо грядок посредине усадьбы стояло странное сооружение. Оно напоминало гигантский остов полуразобранной юрты: восемь грубо отесанных пятиметровых столбов, соединенных по верху такими же перекладинами. На перекладинах висели цепи, канаты, шест и пара самодельных брезентовых боксерских груш. Рядом стоял турник и очень экзотичные деревянные снаряды для непонятно каких спортивных усилий. Турник посреди картофеля и тыкв - это могло означать только одно...
Из-за дома с лопаткой в руке появился огромный мужичина в плавках и с выцветшей до серости пограничной солдатской шляпой на выбритой налысо голове. Внимательно посмотрел на пришельца.
- Семенов... Семенов! - Глеб уронил пиджак с завернутыми в него ботинками, шагнул, вытянув вперед обе руки и, страшно оскалив зубы, захрипел и упал прямо на изгородь...
Хорошо лежать на расстеленном прямо на полу толстом старом спальнике, хорошо чувствовать себя умытым и переодетым в чье-то свободное трико. И хорошо слушать легкое урчание сытого живота... Вот так неожиданно Глеб дошел туда, куда не доехал: Семенов был старым другом и соратником старшего брата по зачинанию советского каратэ. У них дома на видном месте висела большая подписанная фотография: шесть человек - шесть мастеров - шесть разошедшихся судеб. Одного уже не было в живых. Один учил за кордоном. Один до сих пор не мог никак выйти на свободу. Один... Один... И один здесь - в полной тишине садит капусту... За окнами яблони покачивали уже отяжелевшими от назревающих плодов ветвями, солнечные зайчики прыгали по всему полу и по стенам, оклеенным темно-красными обоями. Было очень-очень тихо. И хорошо. Зайчики... Потом подошла волчица, лизнула в лицо. Глеб засмеялся. Он был теперь маленьким ребенком. Маленьким и легким Маугли. А рядом падали золотые яблоки. И волчица, лежа у входа, внимательно смотрела на него тоже золотыми, мудрыми глазами...
Проснувшись, он, некоторое время не открывая глаз, разбирал по разные стороны сон и явь. Картинки делились неохотно, попадались вещи без точного определения, равно безумные и правдивые. Все так, но стреляли по нему точно! И точно - ни за что! Глеб сразу вскочил и, покачиваясь от удара прихлынувшей в виски крови, пошел на выход.
На нагретом солнцем крыльце, спиной к нему, сидел бритоголовый Семенов и огромной ладонью гладил такую же обритую голову своего сына. Перед ними на вытоптанной песочно-щебнистой площадке разом отжимались четыре молоденькие девушки с одинаково короткими прическами. И вообще, вначале они показались Глебу в принципе неразличимыми. Пятая, немного постарше, ходила между ними и громко считала: "Ич, ни, сан, джи!" О! А отжимались они на одной руке! Семенов, не оборачиваясь и даже не изменив ритма поглаживания сыновней головы, спросил:
- Как? Выспался?
- А сколько я?
- Спал? Почти сутки.
- Ничего не помню. Как я лег, куда? Полный провал.
- И хорошо. Так и надо.
- Пустота внутри.
- Это от глубокого расслабления. Мы тут над тобой вместе посидели. И помедитировали. Чтобы ты отдохнул.
- Да. Ничего не помню.
- Все! Сели растягиваться. Ямэ!
Семенов встал во весь свой гренадерский рост, повернулся к Глебу, стоявшему на две ступени выше, и улыбнулся лицо в лицо:
- Да ты не жмись. Теперь самое страшное позади. Но как они тебя ко мне вывели! Неужели такой галстук дорогой был?
У Глеба глаза вылезли на лоб. И улыбка получилась только с одной стороны.
- Я же говорю: помедитировали. Так что немного уже знаем. И про духов.
Семенов посмотрел на небо. И снова жесткий приказ на площадку:
- Встали в киба. Дышим. Аня, отпусти диафрагму! Дышим!
Глебу:
- Сейчас чайку попьем. Баньку к вечеру девочки протопят. Попаримся. Чтобы тебе и тело тоже освободить. Голову-то промыли, чуешь, страха нет?
- Чую. И это страшно. Ведь заведись движок там, у источника, сразу, мы бы проехали. И ничего бы не видели! Как раз ровно три минуты чиркались. А так бы проскочили до стрельбы.
- Это уж как звезды решат. Мы только исполнители.
И опять девушкам:
- Все до ночи. А сейчас на горку и назад. Бегом.
По мнению Глеба, они не поняли условности приказа "бегом" и действительно, одна за другой перемахнув изгородь, трусцой побежали в гору. В такую же "горку" он вчера выползал больше часа! Ладно. Его это не касалось. В голове бродил легкий звон, и к тому же начали понемногу отходить онемевшие ладони. Чесались страшно.
- Ты, слышь, не стесняйся, входи в жизнь. Вон там по дорожке пройди к реке, умойся. Лучше окунись три раза с головой. Нет? Зря, духи это любят, а ты им должник. Шучу. А там туалет. Валька уже чайник поставил. Жена, правда, сегодня с утра в городе. Придется без лепешек обойтись. Девчонки-то у меня на режиме, я их к кухне не допускаю - сушу. Готовимся же к поездке: если ничего не сорвется, в ноябре на Тайвань. Побьемся с китаезами. Ну, иди, иди так, без полотенца!
Глеб через спортивную площадку, меж морковных и луковых гряд прошел к концу огорода, отворил косую калитку. Сразу за оградой начинался разреженный сосновый бор, по которому и протекала его знакомая речушка. К ней через сырые, усыпанные бурой хвоей и шишками мшаники вела аккуратно выложенная плоскими камнями тропинка. Он как по ступеням осторожно спустился к шумным, взбудораженным небольшим мелководным поворотом струям. Ледяная вода сразу проникала через кожу насквозь, изнутри омывая глаза, гортань и легкие, а потом, окатив позвоночник, протекала вниз сквозь диафрагму... Запах прокаленных солнцем сосен, неотступный шум торопыжной речки, и горы, острые горы вокруг - поросшие тайгой, с проплешинами каменных осыпей... Малюсенькая деревня с гораздо больше себя кладбищем... Да неужели здесь можно жить постоянно?
На светлой, в два окна, кухне, за самодельным столом из хорошо выструганных розовых кедровых досок уже сидели Семенов и его десятилетний сын Валька. Кажется, они в принципе не расставались. Сын молчаливо сопровождал отца повсюду. Говорил он только когда совершенно случайно на совсем немного минуточек оставался один... В закопченном, изначально белом эмалированном чайнике был заварен сложный сбор каких-то трав. Явно выделялись только чабрец и мята. Большую часть стола занимала гора неровно порезанного, подзасохшего черного хлеба, на вершине которой жерлом вулкана сияла полная миска тягуче-мутного, пахучего и пьянящего своей земляной щедростью меда... В доме, состоявшем из кухни и трех разной величины комнат, похоже, вообще не было иной мебели, кроме этого стола и двух неудобных скамеек.
- Это тоже не стол. Это когда у нас старшая родилась, я ей такую кроватку сделал. Зимой-то по полу сильно дуло. Я тогда от властей скрывался. Помнишь, как нас, всех инструкторов карате, садили? Я едва на военный завод успел заскочить. Пока ко мне группа захвата ехала, свои офицеры предупредили. На заводе год жил, замдиректора должник был: его сынок у меня в разведке служил, вместе в Сирии воевали. У них на "воензоне" своя служба безопасности. Вот гэбэшники и не могли меня оттуда взять. А потом я беременную жену прямо из больницы украл и сюда свалил. Домик поставил, баньку. Так и остались... Пару раз было дернулся в спорт вернуться, а куда? К кому? СССР теперь нет, значит, и сборной нет. К уголовке я не пойду, да они и не особо зовут. Хотя есть несколько учеников в "авторитетах". Но я их, слышь, просто дою, когда совсем невмоготу... Вот и сейчас на поездку "спонсорство" пообещали.
- А кто эти девушки?
- М-м... Тебе что, мед не нравится? Тогда прямо ложкой! Без кокетства. У нас все, слышь, по-простому. Как в разведке. Девчонки у меня класс: все студентки, все отличницы, это условие сборной. А красавицы! Тебе жениться не надо? Ну, тогда походи холостым. Иногда полезно. Учти, я их этикету бусидо учу строго: прежде чем бьют, всегда кланяются.
- Предупреждение принято. Я и так нынче пугливый... Ты только скажи: а кого там, на повороте, убивали? Куда я влип? Что увидел?
Семенов наклонился к сыну, легонько столкнул его с лавки:
- Валька, пошел быстро баню разжигать. Воду девчонки потом принесут. Давай-давай, тут взрослым пошептаться нужно. Вперед, пехота!
Валька обиженно посмотрел на отца, осуждающе на Глеба, вздохнул, но промолчал. Чувствовалась дрессировка. Только уже за дверью, обуваясь, что-то побурчал о том, как ему это все уже надоело - и баня, и гости.
- Лучше бы вам было где-нибудь по дороге колесо проколоть. Покачали бы, плечевой пояс поразвивали. Полезно. Ну ладно, со звездами не поиграешь - в такое время и в такое место подскочить. И еще беда: здесь тебе не Москва, здесь все всё про друг друга знают. Ты еще вчера только в деревню с той стороны входил, а ко мне с этой уже соседка прибежала: "У вас гости, может, молочка купят?" Так вот живем... А попал ты, брат, к самой кульминации педагогического процесса: это местных жителей учили покорности. У нас в позапрошлом году новый главврач на санэпидемстанцию спущен был сверху. Спущен за упрямство. Но он и тут не исправился. Ты вряд ли и поймешь, какое это жирное место, но без его печати ни бычка продать, ни сметанки, ни минеральной водички, слышь, из скважинки добыть. Ни водочки липовой произвести. Вот на водочке с ним и споткнулись. Пока он за тухлятину гонял, так, мелочи случались. Пару раз побили, дом поджигали. А вот за алкоголь уже круто. Для начала у него дочку прямо из школы забрали, сутки на машине катали. Так, просто катали... Я тогда вмешался... Но и мне дали понять кто есть кто. Я, конечно, герой, и ордена, и медали за это в ответе, но с системой не бьюсь. Нет. Я солдат, а не революционер. А он, слышь, не понял разницы... Но, самое опасное, что за ним народец потянулся. Вроде как лидера почуяли. Робина Гуда. Вот позавчера и... Система защищается.
- Да-да-да. Я уже понимаю, ну, начинаю уже понимать: тут у вас деревня. Все все знают, бычков на мясо сдают, коровок.
- Коровок не сдают. Пока они доятся, по крайней мере.
- Этого мы в Москве, сам видишь, не различаем. И еще одного не понимаем: почему ваши деревенские хлопчики с автоматами так запросто ходят? То есть - полный привет! - идет себе пацан, в носу шпилькой от гранаты ковыряет. Да, да, чекой, конечно! То ли коров так теперь везде пасут, то ли это местная национальная одежда. Чисто "алтайская сельская": камуфляж и штурмовой автомат. А тут москвичок: "Здрасте, я, извините, пописать вышел!" Только вот штаны в темноте снять не смог. И что ж, мне теперь так в мокрых и бегать?
- Ты ведь ко мне пришел? Тогда слушай и слушайся. Ты мой гость, я за тебя отвечаю. "В натуре", как "эти" говорят. А чтобы я мог действительно отвечать, ты, слышь, во-первых, успокойся. Во-вторых, еще раз успокойся. Твои штанцы уже постирали. И ботиночки почистили. И рубашечку. Пусть пока это все здесь полежит. А я тебя завтра на кордон к леснику отведу. Это не то чтобы спрятать, нет, это такое святое место, там разборок не бывает. Пусть все утрясется... Чтоб вещички тебе еще пригодились.
- Этот гад шофер мой чемодан увез. Там вся моя жизнь за последние годы. И не только моя.
- Найдем твоего водилу.
- Ты правильно пойми: пусть даже все шмотки возьмет...
- Я же сказал, позвоним ребятам, что извоз держат. Не робей.
Такой бани Глеб не смог бы даже придумать. Высокий осиновый сруб, тщательно обмазанный глиной, перед ним большая дощатая площадка со скамейками и бочками, через поленницу свешивались яблоневые ветви, - внешне ничто ничего "такого" не предвещало... Вся суть спряталась в процессе. Достаточно вместительная, чтобы в нее сразу входило пять-шесть человек, баня держала такой жар, что нельзя было не только говорить, даже глубоко дышать, чтобы не обжечь колеблющимся воздухом себя или кого рядом. Крестик пришлось все время держать во рту, хорошо, что тот был не на цепочке, а на шнурке. Семенов лично загонял всех на полок и, не отходя от дверей, "поддавал". Как он сам при этом стоял не сгибаясь под ударами не шипящего - свистящего от черных вулканических камней прозрачного пара, было необъяснимо. Когда после нескольких "добавочек" покорный народ "доходил", двери милостиво отворялись, и вместе с белым облаком на улицу мгновенно вылетали и бордово-красные бездыханные тела с выпученными красными же глазами и наперегонки бежали к реке. А там, на берегу, уже опять возвышался неведомо как появившийся Семенов. Теперь предстояло, схватившись за камень покрупнее, добровольно ложиться на дно зимой и летом шестиградусной реки, да так, чтобы тебя окатывало с головой. Все были в купальниках, и Глеб немного стеснялся своих модных, в мелкую полоску и с пуговками, "семейных" трусов, которые то прилипали к потному телу, то сносились течением. Шок от первого погружения был подобен первому детскому визиту к зубному. Все. Все! Такого больше не надо! Хватит, помылся. Но садист Семенов только ухмылялся, и две милые, но очень сильные девушки под руки почти вели опять в парилку. Там Глеб едва успевал зажать губами крест и замереть в позе, в которой его заставал первый "ковшичек"... После третьего-четвертого поддавания наступала недолгая бездыханная тишина, и вот он уже сам, без понуканий, нырял под воду и добровольно наслаждался упругими струями с не таких уж и далеких ледников... А с третьего раза баня и не "пробивала". Наверное, остыла? Но печь пылала, камни шипели и свистели прозрачным жаром. А тело просто грелось. И даже легкие не протестовали против разговоров.