- Не надо, не надо, малыш, - сказал он. - Мы и не думаем, что это ты. Он мальчик смышленый, - говорит он господину, - но слишком невежественный и доверчивый, просто жалость берет, что некому присмотреть за ним и помочь. Давайте-ка потолкуем с ним еще немного.
И они сели, стали пить вино и меня угостили, а потом чиновник опять стал задавать мне вопросы.
- Ну, - сказал он, - а что ты, собственно, собираешься делать с этими деньгами, которые ты получил?
- Еще не знаю, - ответил я.
- А куда ты их положишь? - спрашивает он.
- В карман, - отвечаю я.
- В карман? - спрашивает он. - А карман у тебя целый? Ты не потеряешь их?
- Нет, - говорю я, - у меня карман целый.
- А куда ты их денешь, когда придешь домой?
- У меня нет дома, - ответил я и опять заплакал.
- Бедняга! - воскликнул он. - А чем же ты вообще пробавляешься?
- Хожу по поручениям, - говорю я, - для тех, кто живет на Розмэри-Лейн.
- А где же ты спишь ночью?
- Ночью я сплю на стекольном заводе, - сказал я.
- Спишь на стекольном заводе? Разве там есть кровати? - спросил он.
- А я на кровати никогда и не спал, - сказал я.
- На чем же ты тогда спишь там, на стекольном заводе? - спрашивает он.
- На земле, - отвечаю я, - когда на соломе, когда в теплой золе.
Тут господин, у которого украли бумаги, сказал:
- Слушаешь это бедное дитя и плакать хочется над злосчастиями человечества, а мы еще ропщем на свою судьбу, у меня даже слезы на глаза навернулись.
- И у меня тоже, - сказал господин чиновник.
- Послушай-ка, Джек, - говорит он, - а разве тебе не дают денег, посылая с поручениями?
- Мне дают есть, - ответил я, - а это куда лучше.
- А как же ты обходишься с одеждой? - спрашивает он.
- Иногда мне дарят старые вещи, когда лишние, - говорю я.
- У тебя и рубашки-то никогда небось не было, а? - говорит он.
- Рубашки? Нет, как умерла моя кормилица, не было.
- А когда она умерла? - спрашивает он.
- Весной будет шесть зим, - ответил я.
- Сколько же тебе лет? - спрашивает он.
- Не знаю, - говорю я.
- Ну ладно, - говорит чиновник, - а теперь, когда у тебя завелись деньги, купишь ты себе одежонку, потратишься на рубашку?
- Конечно, - говорю я, - я и собираюсь купить себе какую-нибудь одежку.
- А что сделаешь с остальными деньгами?
- Не знаю, - сказал я и заплакал.
- Отчего же ты плачешь, Джек? - говорит он.
- Я боюсь, - говорю я, продолжая плакать.
- Чего боишься?
- А если они узнают, что у меня есть деньги...
- Ну и что тогда?
- Тогда мне больше нельзя будет спать в теплой золе на стекольном заводе, не то они у меня их отнимут.
- А зачем же тебе теперь спать там?
И тут господа заговорили между собой о том, что волнение и заботы чаще всего посещают тех, у кого есть деньги, и это вполне естественно.
- Уверяю вас, - сказал таможенный чиновник, - пока у этого бедного мальчика не было денег, он проводил ночи на стекольном заводе и спал на соломе или на теплой золе самым крепким и сладким сном; а теперь, когда у него завелись деньги, забота о том, как бы их сохранить, вызывает слезы на его глазах и вселяет страх в сердце.
Они задали мне еще очень много вопросов, на которые я отвечал по-детски, как умел, но в то же время стараясь угодить им; наконец, я ушел от них с тяжело набитым карманом, но, даю вам слово, совсем не с легким сердцем, потому как меня пугало мое богатство, я просто-таки не знал, куда с ним деваться. Однако я ушел и бродил какое-то время, не ведая, что же мне теперь делать; проблуждав так часа два или около того, я вернулся и сел у дверей дома господина чиновника; я сидел там, и слезы лились из моих глаз ручьями, пока не иссякли, но я не решался постучать в дверь.
Правда, сидел я там, кажется, не очень долго, потому что кто-то из домочадцев заметил меня; вышла служанка, она заговорила со мной, но я ничего не мог ей ответить, а продолжал плакать; наконец, мой плач донесся до ушей чиновника (купец к тому времени уже ушел), он позвал меня в дом и спросил, почему я все еще здесь.
Я объяснил ему, что я не все время был здесь, я долго бродил и снова вернулся.
- Отчего же, - говорит он, - ты вернулся?
- Не знаю, - говорю я.