Алька плыла. Она понимала, что спит, но это не мешало ей почти физически чувствовать прикосновение странной ржавой воды к коже, движения волн, порывы резкого ветра. Она уже знала, что ей нужно отплыть от чернильной скалы метров на двести, и там будет отмель.
Почувствовав камень под ногами, встала. Вода была ей почти до подбородка. Алька облизала губы — соленые. Это море.
— Нет, кровь.
Аля вздрогнула и обернулась. Никого.
Девушка внимательно посмотрела на рыжие волны вокруг себя. Нет, не красные, именно рыжие, цвета ржавчины. Это не может быть кровью.
— А кто тебе сказал, что это твоя кровь?
Алька снова крутанулась вокруг себя. В этот раз она чуть не уткнулась лицом в уже знакомую девушку. Так близко Аля видела ее впервые. В ней было что-то искусственное. Мимика или… нет, сложно было объяснить, но девушка точно была искусственная. Вся, кроме глаз — глаза у нее были живые. Взволнованные, вопрошающие, ищущие. У этой второй девушки явно были проблемы.
— Это не твоя кровь, — снова заговорила с Алей незнакомка, — это моя кровь.
Аля со всей силы оттолкнулась от камня и… проснулась.
Села на постели. Черт, эти сны стали совсем другими.
Как хорошо все начиналось! Волшебные сновидения, похожие на роман. Она видела себя в разных местах: то в каких-то странных фиолетовых зарослях, то летящей в светло-коричневом небе под нежными лучами зеленого солнца, то идущей по незнакомой тропе. Объединяло эти сны одно: Аля понимала, что это не ее мир: листья были фиолетовыми, солнце — зеленым, земля — ярко-желтой, скалы — чернильно-синими. Но дело было даже не в цвете декорацию. Она ощущала себя там чужой. Каждый камень был ей чужд.
Но ей нравилось. Как компьютерная игра или интерактивное представление. Аля смотрела эти сны, как сериал.
До тех пор, пока там не стала появляться девушка. Неземная, нереальная, неестественная, но очень красивая.
Аля не знала, кто она и что ей надо. Видела она эту красавица не каждую ночь. Незнакомка почти ничего не говорила, но было ясно что что-то происходит. Что-то неправильное, тревожное.
Сейчас проснувшаяся Алька сидела, обхватив колени, и пыталась вспомнить все моменты, когда она встречала свою ночную визави. Здесь, на кровати под любимым одеялом, сон совсем не казался страшным или отталкивающим. Странным, да. Но не страшным. Алька отругала себя за побег. Надо было остаться, поговорить.
Она разочарованно вздохнула, откинулась назад на подушку, но сон как рукой сняло. Прокрутившись с полчаса, Аля взяла телефон. Пять утра. Пытаться уснуть бессмысленно.
Вспомнила про Веру — ее школьная подруга была сейчас на Бали. Плюс четыре часа к Москве. Дай, напишу.
Аля несмело набрала приветствие в мессенджере:
«Ку-ку, ты не спишь?»
Подруга ответила сразу же:
«Я-то нет, я уже час, как работаю, а ты чего не спишь?!»
Верка была фотографом. Не самым модным, но достаточно успешным. Числилась редактором в небольшом журнале и сдавала две квартиры в Москве. Последнее позволяло ей следовать за любыми мало-мальски интересными событиями, не думая о заработке. Она снимала фоторепортажи и про ралли в пустыне, и про наводнение в Сибири, и про буддистский праздник в Монголии, и про исчезающие племена Африки. Регулярно отправляла в журнал статьи с фотографиями и жила, казалось, в свое удовольствие.
Алька не всегда успевала отследить ее передвижения по миру, но между подругами был уговор — они могут писать друг другу в любое время суток. Вот Аля и написала Вере в пять утра по Москве.
«Что молчишь, подруга? Что стряслось?»
«Да ничего серьезного. Работай. Я пойду чай заварю».
«В пять утра?»
«Да, наверное, больше не усну».
«Опять эти сны?»
Вера была в курсе Алькиных сновидений. С кем еще делиться, как не с подругой? Аля рассказывала Вере о своем ночном сериале, а та посмеивалась, что ночи надо занимать кое-чем другим. И вовсе не книгами!
«Они стали какие-то тревожные, Вер. Я волнуюсь».
«Слушай, наши сны — это, прежде всего, отражение наших мыслей, переживаний. Значит, просто ты — в стрессе. Что у тебя происходит? В реальности? Не в снах».
«Да ничего. И дома, и на работе все как обычно».
«Может, как раз в этом и дело? Что там у тебя с личным?»
«Вера, и ты туда же! — Алька аж зашипела от досады. — Меня уже на работе замучили шутками об одном постоянном посетителе, и ты тоже начинаешь!»
«Что там за постоянный посетитель? Ты присмотрись к нему, присмотрись. Шуточки-то не на пустом месте. Может, это в тебе невысказанные желания тревожатся, спать не дают».
«Да ну тебя, пошла я чайник ставить».
«Маман свою не разбуди».
«Ага, пока».
«Обнимаю крепко».
Аля, стараясь не шуметь, прокралась на кухню. Жили они в панельном доме когда-то модной и дорогой серии КОПЭ. Большая площадь, изолированные комнаты, лоджия, а главное — мама не уставала это подчеркивать — кухня больше десяти квадратных метров с окнами на восток.
Такие квартиры в их районе действительно ценились высоко. Когда умер папа, кто-то из родственников предлагал матери продать эту и купить попроще. Может, даже рядом. А если еще и район поменять, то лет пять можно не думать о деньгах. Но мама тогда заняла твердую позицию: «Я хочу жить, а не существовать!»
Так они тут и остались. И сейчас, подставляя лицо первым лучам рассветного солнца, Аля даже была за это маме благодарна. Ну подумаешь, нет денег на ремонт. Подумаешь, коммунальные съедают четверть Алькиной зарплаты, зато район хороший. И окна на восток.
Первые лучи солнца нежно ласкали бежевые занавески. Аля раздвинула их и полюбовалась рассветом. Утро начинается.
Девушка включила чайник и открыла узкий шкафчик с кучей разнообразных баночек. Каждая была любовно подписана. На крышках красовались связанные крючком шапочки или отороченные кружевом салфеточки.
Покрутила в руках баночку с чабрецом. Потом отставила, взяла мяту и ромашку. Может, Вера и не совсем не права. Может, и правда, присмотреться к Сергею.
Эти размышления прервала вошедшая на кухню мама:
— Ты чего так рано?
— Я открываю сегодня, мне к восьми ехать, — бодро соврала Алька.
Еще не совсем проснувшаяся мать пристально вглядывалась в лицо дочери. Доверие? Нет, это не для нее. Она должна все знать наверняка.
— Телефон что с собой таскаешь?
Аля стиснула зубы, но постаралась не нагрубить — и так отношения были крайне натянутые:
— Вера с утра писала. Отвечала ей.
— Твоя Вера хоть знает, который час у нормальных людей? Где ее в этот раз черти носят? Что у нее случилось?
Аля уже не пыталась спорить с мамой про нормальность и ненормальность. Ей жизнь подруги казалась куда более интересной, чем собственная и, в глубине души она мечтала сорваться с места на год, или больше. На целую жизнь, как и Вера… Но каждый раз, когда подруга предлагала ей поехать вместе, отвечала, что у нет денег, нет времени, да и образование совсем не то. Вера сначала спорила, потом перестала. И предлагать перестала.
— Чего молчишь? Спишь еще, что ли?
Аля в своих мыслях и позабыла о маме.
— Не, не сплю. Просто задумалась.
— Что-то стряслось у твоей Верки? — мама с трепетом сняла с полки чашку из тонкого фарфора и поставила на плиту турку.
— Нет, у нее все хорошо. Мне странный сон снился.
— Опять? Я тебе который раз говорю — сходи к Андрею Евгеньевичу!
— Мама, — Алька приобняла мать, — мои сны не настолько странные, чтобы идти к психиатру.
— Я же не говорю, что он будет тебя лечить. Так, выслушает, снотворное, может, посоветует.
Аля вышла из кухни, направляясь в ванную, но мама продолжала беседовать, сначала с ее спиной, потом с дверью санузла.
— Я уже с ним говорила о тебе, он рекомендовал прогулки перед сном и меньше работать. А ты никаких рекомендаций не слушаешь, вот опять, идешь открывающей. Что, больше некому?
— Мама, я обязательно начну гулять перед сном, — Аля уже вышла из ванной. — Завтра же.
Чмокнула маму в щеку и пошла одеваться. Начинала болеть голова. День обещал быть длинным.
Тринити стояла перед темной стеклянной перегородкой и рассматривала свое отражение. Она округлила глаза, приоткрыла рот, как девушка из ее сна. Потом растянула губы, пытаясь широко улыбнуться. В нее были встроены медианные мимические реакции. Она умела делать приветливое выражение лица. Или строгое, или скорбное. Но она никогда не плакала и не смеялась в голос.
То ли дело дети. Она вспоминала, как вчера смеялись дети. К ним приходили странно одетые взрослые, рассказывали нелогичные истории. И дети смеялись. Им было так хорошо. Тринити думала, что это «хорошо», наверное, можно использовать в терапии. Только бы понять, как это, смеяться.
Сзади зашуршала крышка камеры. Кто-то еще вышел из регенерации.
— Тринити, — стоявший сзади бионикл был выстроен для работы на глубине, и его речевой аппарат совмещался с воздушным пузырем, отчего голос получался утробный и вибрирующий. — Что ты делаешь?
— Учусь смеяться, — бионикл всегда отвечает прямо на поставленный вопрос.
— Зачем? — глубоководник никогда не видел смеха. Максимум — довольные улыбки на лицах заказчиков.
— Хочу понять, как это можно использовать в терапии. Смеяться — хорошо. Хочу понять. Почувствовать.
— А тебе не хорошо? Ты не прошла регенерацию?
— Прошла.
Бионикл с пузырем в гортани задумался, не понимая ситуации. В его мозгу не состыковывались понятия «прошла регенерацию» и «хочу, чтобы было хорошо». Для него это было тождественно.
Тринити обернулась:
— Не обращай внимания. Я стараюсь быть ближе к детям. Мне кажется, это помогает их лечить.
— Тебе кажется?! — глубоководник впал еще в больший ступор. — Тринити, обратись к разработчикам за дополнением мимики.
— Да, хорошая идея, я подумаю, — Тринити еще раз посмотрела на свое отражение, плавно развернулась и ушла вглубь зала — одеваться к новому рабочему дню.
Глубоководник присмотрелся к своему отражению, потер стекло, попробовав убрать пятно со своей щеки, разочарованно булькнул и тоже ушел.
И только голубовласый профессор-борх не сдвинулся с места. Удивленный, озадаченный, нет — ошарашенный, он как вкопанный стоял по ту сторону темной стеклянной перегородки.
____
Пожалуйста, подписывайтесь на меня, если вам нравится книга.
____