По оценкам Госкомитета по управлению имуществом к весне 1991 г. доля в капитале внутренних акционеров составила 60—65%, внешних — 18—22%, государства — до 17%. Это свидетельствовало о том, что сформировалась достаточно размытая структура собственности, не предоставлявшая явных преимуществ контроля ни одной группе акционеров.
К 1 июля 1994 г. было разгосударствлено 70% промышленных предприятий, а доля государственной собственности в общем объеме стоимости имущества сократилась до 35%.
В обобщающей работе «Экономика переходного периода», изданной в 1998 г. под редакцией Е. Т. Гайдара, так оценивается чековая модель приватизации: «Достаточно наивно оценивать итоги реализации этой модели по тем формальным целям, которые были записаны в программах приватизации. Реальная цель была лишь одна: временное массовое распределение и закрепление формальных прав частной собственности... при минимуме социальных конфликтов в расчете на следующие трансакции в пользу эффективных собственников».
8 декабря 1994 г. Государственная дума приняла постановление, в котором признала итоги первого этапа приватизации неудовлетворительными. Ее негативное восприятие было обусловлено расхождением между публично декларированными принципами, целями, задачами и теми непосредственными результатами приватизации, с которыми столкнулось большинство граждан. Позднее сами «приватизаторы» отличия от «эталонной» модели связывали с сопротивлением проводимому курсу, в ходе реализации которого многочисленные нарушения закона стали неизбежной платой за то, чтобы радикальное перераспределение собственности состоялось в принципе. Противоречия первого этапа нашли в документе, подготовленном для главы правительства В. П. Полевановым, на короткое время после А. Б. Чубайса (конец 1994 — начало 1995 г.) в ранге вице-премьера возглавившим Госкомитет по управлению имуществом и попытавшимся проанализировать доставшееся ему наследство.
В документе отмечалось, что программа приватизации намечала семь главных целей. Первая — формирование слоя частных собственников, способствующих созданию социально ориентированной рыночной экономики. Полеванов констатировал, что формально 40 млн человек стали акционерами, на деле же распоряжается и владеет собственностью незначительная часть населения. Вторая цель программы — повышение эффективности деятельности предприятий путем их приватизации — также оказалась невыполненной. Не была реализована и третья цель — социальная защита населения и развитие объектов социальной инфраструктуры за счет средств, поступивших от приватизации. Четвертая цель — содействие процессу стабилизации финансового положения страны — также оказалась лишь продекларированной. Движение к пятой цели — создание конкурентной среды и содействие демонополизации — также вызвало большие нарекания, так как стремление к демонополизации любой ценой способствовало разрыву технологических цепочек и спаду промышленного производства. Оказалась иллюзорной и надежда на реализацию шестой цели — привлечение иностранных инвестиций: они, во-первых, даже сократились, а во-вторых, направлялись преимущественно в добывающие отрасли. Седьмая цель предусматривала создание условий и организационных структур для расширения масштаба приватизации. Для ее реализации по всей стране была создана система органов Госкомитета по управлению имуществом, Российского фонда федерального имущества, Федерального агентства по банкротству, сеть чековых инвестиционных фондов.
Таким образом, из семи целей приватизации полностью была реализована седьмая, формально — первая и практически провалены пять. Отрицательным следствием избранной модели разгосударствления явился колоссальный рост преступности, связанной с приватизацией. Полеванов также полагал, что преобразования способствовали подрыву национальной безопасности, что проявилось в трех сферах. В сфере экономической — произошло крупнейшее в России разбазаривание государственной собственности, что явилось одним из источников кризиса и будущих конфликтов, направленных на ее передел. В социально-политической сфере — недовольство граждан властью, устойчивое убеждение большинства населения, что его не столько наделили собственностью, сколько ее экспроприировали, лишив и без того скудных социальных гарантий. В оборонной сфере — скрытая интервенция иностранного капитала в отрасли ВПК с целью его ослабления.
Полеванов предлагал воздержаться от форсированного проведения второго этапа приватизации, выявить и устранить очевидные просчеты, усилить внимание к управлению государственным имуществом и государственными пакетами акций, отстранить от управления приватизацией тех людей, которые несут ответственность за ошибки первого этапа.
Доклад Полеванова получил определенное распространение и понимание в политической и научной среде, однако в правящей элите был встречен без энтузиазма. Вскоре он был отправлен в отставку, а на его место был назначен С. Г. Беляев — человек из «команды Чубайса», и курс на приватизацию с многочисленными «компромиссами» и «учетом российской специфики» был продолжен.
22 июля 1994 г. был издан указ президента, утвердивший «Основные положения государственной программы приватизации государственных и муниципальных предприятий после 1 июля 1994 года». Указ положил начало второму, «денежному» этапу приватизации, который продолжается и поныне. С этого времени предприятия или пакеты их акций стали передаваться исключительно за деньги. Приватизация имущества осуществлялась через проведение денежных, специализированных аукционов, коммерческих и инвестиционных конкурсов, по закрытой подписке. Интенсивно развивался фондовый рынок, складывалась система институциональных инвесторов и оформление социального слоя, обладающего правами собственника.
Несмотря на заявления руководителей Комитета о начале после июня 1994 г. «инвестиционной эры» в российской приватизации, ситуация оказалась намного сложнее. В 1994—1997 гг. правительство использовало приватизацию преимущественно как средство получения бюджетных доходов. Это было во многом обусловлено конъюнктурными политическими мотивами: в 1995 г. проходили парламентские, а в 1996 г. — президентские выборы, и выполнение обязательств перед «бюджетниками» становилось одним из важных условий сохранения сложившегося политического режима. Помимо продажи, получили распространение и различные «нестандартные» методы приватизации: «залоговые аукционы», передача федеральных акций регионам в качестве покрытия федерального долга, конвертация долгов в ценные бумаги и др. Особенно широкий общественный резонанс получили «залоговые аукционы».
Во второй половине 1995 г. правительство заимствовало у ряда банков деньги, отдав им в залоговое управление по конкурсу на год большие пакеты акций крупнейших объектов государственной собственности (всего 21 предприятие). Это принесло в бюджет 5,1 трлн руб., однако всем было ясно, что средства в казне для выкупа акций во второй половине 1996 г. едва ли найдутся. Как отмечают экономисты гайдаровского круга, это была фактически неконкурентная продажа пакета акций заинтересованным банкам (среди победителей доминировали два крупнейших — «ОНЭКСИМ» и «МЕНАТЕП»). Легитимность этих сделок уже тогда многими ставилась под сомнение, но в ходе судебных разбирательств 1996—1997 гг. их правомерность удалось отстоять. Однако это признание, по мнению специалистов, свидетельствовало не о «чистоте» проделанных операций, а прежде всего о неполноте и несовершенстве нормативной базы приватизации. Не меньше вопросов вызывала и «экономическая эффективность» осуществленных продаж: после президентских выборов 1996 г. цены на их акции выросли в 5—10 раз. Фактически было создано несколько промышленно-финансовых империй.
Некоторые авторы с 1997 г. выделяют и третий этап приватизации (после «чекового» и «денежного»), считая его специфической чертой отказ от фискальной направленности, переход от массовой приватизации к индивидуальным проектам с акцентом на эффективное использование приватизированного имущества. Начало этапа связывают с новым Федеральным законом «О приватизации государственного имущества и об основах приватизации муниципального имущества в Российской Федерации» (21 июля 1997 г.). Не все экономисты считают возможным выделять третий этап приватизации, поскольку изменения в экономической политике середины 1997 г. не носили качественного характера. Действительно, отныне правительством и органами Госкомитета по управлению имуществом ежегодно составлялись списки выставляемых на продажу предприятий, что позволяло сделать приватизацию «штучной». Теперь цена «имущественного комплекса» определялась не только его уставным капиталом и балансовой оценкой, но и рыночной стоимостью. Все это позволяло продать объект гораздо дороже.
«Модельной» была сделка по приватизации «Связьинвеста», компании — монополиста в сфере коммуникаций. В июле 1997 г. 25% акций компании было продано за 1875 млн долларов — сумму, почти вдвое превышавшую ту, которую правительство получило во всех «залоговых аукционах» второй половины 1995 г. Руководители Комитета заговорили о начале «приватизации нового типа», когда собственность передается в результате действительной конкуренции между претендентами. Цель же приватизации, по сути, не изменилась: увеличение финансовых поступлений для покрытия текущих нужд бюджета. И действительно, 1997 год был первым годом в истории проведения «денежной приватизации», который увенчался успехом с точки зрения выполнения бюджетного задания без схем типа « залоговых аукционов ».
В результате проведенных преобразований в России к концу 1990- х гг. произошли радикальные изменения в структуре собственности. В 1998 г. к государственной (федеральной, муниципальной) собственности относилось 12,5% предприятий, к частной — 73,1%, в собственности общественных организаций находилось 5,7%, к смешанной принадлежало 8,7% хозяйственных объектов. В 1998 г. негосударственный сектор произвел свыше 2/3 ВВП, доля государства в акционерном капитале большинства предприятий перестала играть ключевую роль. Российскую экономику отличает более высокая, чем в развитых макросистемах, концентрация собственности, где крупным считается пакет в 5—10% акций. В нашей стране внешний акционер, являющийся крупнейшим владельцем акций, обладает в среднем пакетом в 26—35%. Причем размер минимального пакета акций для крупного акционера не является обратно пропорциональным размеру хозяйственного объекта; наоборот, на сверхкрупных предприятиях концентрация собственности выше.
Приватизация в России к концу 1990-х гг. не привела к возникновению рациональной системы корпоративного управления, не сделала поведение предприятий рыночным. Это было связано с тем, что при ее проведении государство одновременно не стимулировало производственные и инновационные процессы на предприятиях, явно отставало с разработкой комплексной, действительно эффективной экономической политики, направленной не просто на раздел собственности, но сконцентрированной на создании по-настоящему конкурентной среды для производства товаров и услуг.
Подводя итоги политики приватизации в 1992—1998 гг., следует отметить, что она рассматривалась как важнейшая часть процесса системной трансформации, предполагавшей утверждение рынка, либеральной демократии и открытости внешнему миру. При этом инициаторы курса исходили из неподготовленности большинства населения к решительному движению в этом направлении. Они тем не менее считали допустимым осуществить намеченные реформы «сверху», используя имеющийся властный ресурс. А это было возможно только при поддержке того политического режима, который был готов реализовать именно этот вариант преобразований. Поэтому на первых этапах экономическая политика была во многом подчинена задаче сохранения и упрочения сложившейся к началу 1992 г. системы властных отношений.
Для того чтобы придать процессу изменения отношений собственности необратимый характер, его осуществляли директивно (спускали из центра жесткие планы и добивались их выполнения), в сжатые сроки, принимая как неизбежное зло многочисленные отступления от несовершенного законодательства. В результате были минимизированы масштабы государственной собственности, произошло ее перераспределение, концентрация в руках ограниченного круга новых владельцев. Было трудно говорить о позитивных итогах ухода государства из сферы регулирования экономики, негативно оценивался уровень социальной защищенности населения. Всем было очевидно, что пока не удалось создать экономический и правовой механизм эффективного использования новых отношений собственности в целях роста отечественного производства и повышения благосостояния больших групп российского общества. Сторонники избранного курса объясняют это незавершенностью качественного изменения отношений собственности, полагая, что переход имущества от формального владения к эффективному использованию займет определенный исторический период.
Криминализация экономической жизни. Рыночные преобразования в России привели к росту преступности, породили качественные перемены в структуре экономики и общества. Происходящее в России в 1990-х гг. С. С. Говорухин назвал «великой криминальной революцией». По выражению Г. А. Явлинского, страна стала «криминальной олигархией с монополистическим государством», В. С. Черномырдин говорил о «тотальной криминализации российского общества» .
В публицистике и научной литературе часто пишут о «коррумпированности власти», отражающей сращивание власти и криминала. Многие признают усиление влияния преступности на развитие экономики и общества, беспрецедентность масштабов взаимодействия госчиновников и криминальных группировок, Это, в частности, нашло отражение в появлении нового смысла известного слова «крыша». Под «крышами» понимают неформальные (чаще всего преступные) объединения, захватившие и успешно выполняющие функции, которые должно выполнять государство, но в силу своей слабости выполнять не в состоянии. Речь идет, прежде всего, о сборе налогов, обеспечении безопасности граждан и предприятий, о выполнении принятых законов.
«Крыша» может выступать как параллельная власть, сосуществующая с легальной, например, с властью владельцев контрольных пакетов акций предприятий. Однако методы действия «крыш» преимущественно криминальны: шантаж, запугивания, убийства тех собственников и управленцев, которые нарушают определенные «условия» и «обязательства». «Крыша» может возбуждать судебные дела с участием подставных лиц для сокрытия истинных заказчиков убийств, оказывать давление (в разных формах) на работников правоохранительных органов с целью недопущения раскрытия преступлений. И, как пишут, чем крупнее бизнес, тем более мощной должна быть охраняющая его «крыша». С легкой руки бывшего министра финансов России А. Я. Лившица в обиход политиков и бизнесменов вошла фраза: «Надо делиться». Не меньшее распространение получил связанный с «дележом» неформальный термин «наезжать».
Следствием стремительного перехода к рынку является криминализация социальной структуры российского общества, что связано со значительным ростом численности «групп риска», которые появились в начале 1990-х гг. Это обнищавшие слои населения, определенная часть безработных и не полностью занятых, «социальное дно» — нищие, бомжи, бывшие заключенные, беспризорные и т.п., некоторые группы беженцев из «горячих точек» на территории бывшего СССР, неустроенные лица, демобилизованные из армии и находящиеся в состоянии «поствоенного шока». Все эти группы способны репродуцировать криминогенное поведение и асоциальную мораль, выходящие за пределы собственно перечисленных слоев.
1991—1992 гг. ознаменованы всплеском преступности, рост которой продолжался и в последующем. Так, в 1992 г. увеличение числа правонарушений составило более 70% в сравнении с предыдущим годом. Росли «традиционные» виды преступности: кражи имущества, хищения государственной собственности, хулиганство, бандитизм, убийства на бытовой почве, изнасилования и др. Появились и такие почти не известные ранее в стране преступления, как политический терроризм, захват заложников с целью выкупа, заказные убийства, связанные прежде всего с предпринимательской деятельностью. К 1995 г. в стране совершалось более тысячи заказных убийств в год. Резко росли обороты наркобизнеса, которые, по оценкам МВД, в 1991 г. достигли 2 млрд долларов в год и увеличивались ежегодно на один миллиард. Широкий размах приобрела торговля оружием.
Если в 1991 г. в России действовало не менее трех тысяч организованных преступных групп, то на конец 1994 г. сообщалось о пяти с половиной, а на конец 1995 г. — уже о шести с половиной тысячах таких «объединений». Около 50 из них имели «отделения» по всей стране. В распоряжении этих организаций «под ружьем» находились группы хорошо подготовленных боевиков. Около тысячи группировок были организованы по этническому принципу: азербайджанская, грузинская, чеченская, таджикская, армянская, осетинская и др. О точной численности «бойцов» преступного мира судить трудно; в печати встречались упоминания о десятках и даже о сотнях тысяч. В российских тюрьмах и лагерях в 1990-е гг. постоянно находилось около миллиона людей, приговоренных к разным срокам за различные преступления, мест для вновь осужденных не хватало.
В прессе часто публиковались материалы, авторы которых били тревогу по поводу масштабов криминальной деятельности в различных отраслях экономики (например, в автомобилестроении, в алюминиевой промышленности), а также в регионах России. Так, в Красноярском крае, по свидетельству газеты «Известия», «в 1994 г. действовало полторы сотни бандитских группировок, объединенных в пять сообществ. В каждом по 2—2,5 тыс. человек. Они контролируют все банки, рынки, 90% коммерческих и 40% государственных структур. Город разделен на 8 секторов. Но это не просто шайки рэкетиров. Ныне хорошо организованные группы вторглись в область экономики. Красноярский союз товаропроизводителей должен был объявить край «зоной, неблагоприятной для развития экономики». Из-за тотальной криминализации, вездесущего рэкета свертывается производство, сокращаются рабочие места. Сопротивление подавляется жестоко. За декаду убрали пять гендиректоров и президентов компаний... Некогда подпольные «малины» снимают оборудованные компьютерами офисы, набирают штаты клерков и отнюдь не шарахаются от человека в милицейской форме. Реальной силой обладают сегодня именно лидеры откровенно бандитских и полукриминальных групп, что свидетельствует как о силе криминального сообщества, так и о немощи официальных властей».
Рост преступности и криминальных группировок привел к появлению таких новых профессий, как частный телохранитель, частный детектив, которые обычно объединялись в рамках частных охранных структур и агентств, число которых также росло. К защите частного предпринимательства и бизнесменов привлекались и высококвалифицированные кадры, ранее работавшие в правоохранительной системе, но оказавшиеся невостребованными государством в новых условиях. Масштабы деятельности «криминалитета» диктовали необходимость адекватных ответных мер, значительного увеличения частных ассигнований на эту сферу (создание служб безопасности, приобретение спецтехники и т.п.), что приводило к «ползучей» милитаризации общества в целом. При этом до 10% частных охранных фирм действовало без лицензий, порой понятие «защита» трактовалось достаточно широко.
С криминализацией экономической жизни связана и ее теневизация, хотя второй процесс шире первого. Теневая, «неофициальная» экономика включает некриминальные виды предпринимательской деятельности, находящиеся вне системы государственного учета и регулирования и, как правило, вне сферы выполнения официальных налоговых обязательств. С криминальной ее роднит избирательное отношение к существующему законодательству, вовлеченность в «неформальные» контакты с представителями госаппарата, а также занятие некоторыми видами бизнеса (например, в 1992—1995 гг. государство контролировало лишь 1/3 производства алкогольной продукции, приносившего очень высокую прибыль). От криминальной экономической деятельности теневую отличает то, что это — преимущественно социально необходимая и полезная активность, легализации которой в современной России препятствуют некоторые политические, экономические, правовые и другие факторы. Причина масштабной теневизации хозяйственной жизни заключается в том, что на смену административному регулированию экономики, существовавшему 75 лет, пришло если не полное отсутствие государственного управления, то его явная недостаточность. Как отмечал известный экономист Е. Ф. Сабуров, «государственное управление экономикой исчезло, а какое-либо иное не возникло». Начало перехода к рынку не сопровождалось созданием адекватных ему новых институтов, новых форм государственного регулирования. Между тем и отечественные, и зарубежные исследователи ныне признают исключительную роль государства в обеспечении условий функционирования именно «свободной», рыночной экономики. В работе по истории развития капиталистического хозяйства в Европе отмечается, что «правительства предоставляли правовые механизмы, обеспечивавшие возврат кредитов и выполнение соглашений; они решительно определяли и защищали права собственности, без которых невозможны инвестиции и торговля; они создавали правовые нормы, отвечавшие потребностям предприятий; они субсидировали сооружение каналов, железных и шоссейных дорог; разумно или ошибочно, но они защищали с помощью тарифов и квот национальную промышленность от иностранной конкуренции. Некоторые достижения правительств, такие, как бесплатное обязательное образование и транспортные системы, просто изумительны» («Как Запад стал богатым?» Новосибирск, 1995). По мнению многих российских экономистов, эти универсальные для всех демократических обществ и рыночной экономики задачи наше государство в 1990-е гг. решало недостаточно эффективно, связывая это прежде всего с неудовлетворительным состоянием налоговой, денежно-кредитной и банковской систем, налоговой службы страны. Некоторые авторы оценивают ситуацию еще жестче. Известный социолог Р. В. Рывкина полагает, что «государство оказалось фактором не институционального порядка, а дезорганизации работы всех функциональных институтов российской экономики на этапе ее перехода к рынку».
Теневизация экономических отношений была обусловлена и той политической нестабильностью, которая сопровождала реформы с самого начала. Многочисленные политические кампании — преодоление последствий «путча», противостояние Президента и Верховного Совета, борьба за новую Конституцию, выборные кампании, — все это отвлекало от решения сложных экономических проблем, отодвигало их на второй план. При этом часто доминировала не борьба против свергнутых классов, а противостояние политических группировок. Эксперты выделяли четыре группы политических факторов, воспроизводивших в 1990-е гг. угрозу распада государства и дестабилизировавших экономическую жизнь. Они определялись характером взаимодействия: 1) законодательной и исполнительной власти, 2) центральных и местных органов власти, 3) взаимоотношений России с бывшими союзными республиками, 4) взаимоотношений между регионами России.
Политическая нестабильность провоцировала то, что стали называть «правовым беспределом», когда многие законы не действовали, а граждане (как руководящие работники, так и исполнители) часто считали необязательным связывать себя правовыми рамками. Отсутствие необходимых и несовершенство имевшихся актов также ограничивали возможности полнокровной и эффективной работы судебной системы и института прокурорского надзора. Все это делало проблематичным здоровое развитие экономики и обрекало ее на уход в «тень». Много внимания в литературе обращают на проблемы охраны безопасности граждан в 1990-е гг., что связано с изменениями, происходившими в это время с милицейскими службами.
Особую роль в теневизации экономики отводят действовавшей в России в 1990-е гг. налоговой системе. Можно встретить ее определение как «несовершенной», «порочной», «полностью неадекватной реальным условиям в стране», «основным препятствием для развития предприятий, привлечения как национальных, так и иностранных инвестиций». Указывают, во-первых, на высокий уровень налоговых ставок, делающий затруднительным рентабельное ведение бизнеса, во-вторых, на скрытую налоговую дискриминацию ряда секторов экономики (особенно предприятий-производителей), в-третьих, на неясность и противоречивость налоговых норм, что допускало их различные трактовки и применение. В этой связи не выглядят удивительными результаты исследования (опроса руководителей различных форм собственности), проведенного в 1996 г. Рабочим центром экономических реформ при Правительстве России. Выяснилось, что только 1,5% предпринимателей оформляют в установленном порядке сделки и уплачивают все налоги. Треть (33,1%) считала, что 25% сделок остаются в тени; 29% опрошенных предпринимателей полагала, что в «тени» совершается около 50% сделок. Остальные —около 36,4% — были уверены, что теневыми являются 70—90% деловых операций. По различным оценкам, в России в теневом секторе производилось от 25 до 40% товаров и услуг. В 1994—1995 гг. с теневой экономикой в качестве рабочей силы соприкасались не менее 60 млн человек, которые, самое меньшее, уклонялись от уплаты налогов.
Одной из важных составляющих теневой экономики является коррупция, понимаемая как поборы, которые вынуждены испытывать граждане в ходе своей трудовой и иной деятельности. Некоторые политики полагают, что причиной коррупции является дефицит правовой базы и для искоренения коррупции достаточно принять закон или разработать и реализовать какую-либо антикоррупционную программу. Другие считают, что коррупция в России носит системный характер и является следствием роста масштабов теневых процессов, без минимизации которых излечить страну от этой болезни едва ли возможно.
Теневизация экономики повлекла за собой теневизацию всей системы общественных отношений, в которые оказались втянутыми как сферы материального производства, так и обслуживания (в широком смысле) населения. Распространение теневых процессов на политику, органы правопорядка, СМИ, медицину, образование, науку и т.д. способствует формированию и воспроизводству «теневых» стереотипов поведения, которые сами становятся важным фактором социального развития.
О характере российской экономики середины 1990-х гг. можно судить по тому, какие виды деятельности отечественные бизнесмены считали наиболее прибыльными. Согласно проведенному среди них опросу, на первое место была поставлена торговля, в особенности сырьем, валютой, электроникой и алкоголем. На втором месте по доходам оказался банковский бизнес. На третьем месте находилась государственная служба. (Имелись в виду доходы некоторых чиновников, получаемые ими за «содействие» предпринимателям. В начале 1990-х гг. широкий общественный резонанс вызвало предложение известного политика, предлагавшего легализовать взятки, уподобив их чаевым, которые получает официант ресторана за хорошее обслуживание.) На четвертом месте по доходности стояло брокерство. На пятом — воровство, под которым понималась реализация недостаточно контролируемых и охраняемых ресурсов. Шестое место в списке занимали операции с недвижимостью. На седьмое были поставлены консалтинговые услуги. И наконец, на восьмом месте оказалось производство товаров широкого потребления -— та отрасль, которая и составляет основу динамичного развития естественно развивающейся экономики.
Социальные последствия преобразований. Экономические преобразования 1990-х гг. оказали большое влияние на социальную структуру общества. Масштабы, глубина и особенности ее трансформации определяются, во-первых, изменениями отношений собственности, прежде всего, появлением частной собственности и развитием предпринимательства; во-вторых, глубокими переменами в системе занятости (система планового использования рабочей силы уступила место стихийному рынку трудовых ресурсов); в-третьих, снижением уровня жизни подавляющей части населения; в-четвертых, социальной аномией (разрушением одной системы ценностей и несформированностью другой) и социальной депривацией (ограничением или лишением доступа к материальным и духовным ресурсам).
Основу современной социальной структуры по-прежнему составляют рабочий класс, крестьянство и интеллигенция, по сравнению с советским прошлым их количественные показатели и социальные роли изменились, появились и новые социоструктурные слои. Ведущие тенденции социальных изменений состоят в углублении неравенства (экономического, политического, социального) и маргинализации значительной части населения. Неравенство между регионами достигает соотношения 1:10. Увеличивается разрыв в оплате труда в различных отраслях хозяйства. Особенности процессов социального расслоения определяются их быстротой и биполярностью: верхние слои (до 8% населения) все более обособляются от тех, кто тяготеет к полюсу бедности. Это приводит к гипертрофированным формам социального неравенства, создавая внутри одной страны две России, все более отдаляющиеся друг от друга. Наблюдается процесс «размывания» границ прежних классов групп и слоев, что связано с исчезновением зависимости между качественным содержанием труда и его оплатой: большее значение имеет не кто и как, а главное — где работает.
Переплетение в современной России прежней советской и новой постсоветской социальных структур не позволяет рассматривать нынешнее общество как единую социальную систему. Фактически в 1990-е гг. оно распадается на отдельные сегменты — или уклады — авторитарный, олигархический, либеральный, криминальный, в которых, в свою очередь, существуют собственная иерархия, система ценностей, мораль, социальные институты. Эти сегменты находятся в сложных, часто конфликтных отношениях.
Для характеристики российского общества социологи используют многомерные стратификационные модели с использованием различных критериев. В их числе: имущественное положение и доход, образование, позиция во властной структуре, социальный статус и престиж, самоидентификация. По мнению академика Т. И. Заславской, стратификационная модель современного общества в России выглядит следующим образом: элита (правящая политическая и экономическая) — до 0,5%; верхний слой (крупные и средние предприниматели, директора крупных и средних приватизированных предприятий, другие субэлитные группы) — 6,5%; средний слой (представители мелкого бизнеса, квалифицированные профессионалы, среднее звено управления, офицеры) — 20%; базовый слой (рядовые специалисты, помощники специалистов, рабочие, крестьяне, работники торговли и сервиса) — 60%; нижний слой (малоквалифицированные и неквалифицированные работники, временно безработные) — 7%; социальное дно — до 5%.
По уровню материального благосостояния выделяют следующие слои: богатые (средств достаточно не только для удовлетворения своих потребностей, но и для организации самостоятельной экономической деятельности) — 7%; состоятельные (средств достаточно не только для высокого уровня жизни, но и для приумножения капитала) — 7%; обеспеченные (средств достаточно для обновления предметов длительного пользования, улучшения жилищных условий, для собственного переобучения и образования детей, для организации отдыха во время отпуска) — 15,8%; малообеспеченные (средств хватает только на повседневные расходы и в случае крайней необходимости — минимум средств для лечения и укрепления здоровья) — 57%; неимущие (наличие минимальных средств только для поддержания жизни и отсутствие средств для улучшения своего существования) — 20,2%.
Социальная структура современной России заметно отличается от структуры развитых стран. В нашем случае обращает на себя внимание малочисленность средних слоев, которые во всех обществах рассматриваются как цементирующая сила. При этом за 1990-е гг. Россия «потеряла» средний класс интеллектуалов и интеллигенции («новый» средний класс) и получила средний класс предпринимателей («старый» средний класс). В то же время многочисленная часть российского населения пребывала в состоянии маргинальности, связанном с вынужденным переходом человека из одной социально-профессиональной группы в другую и существенным изменением статуса. В это число входят несколько групп: 1) квалифицированные рабочие, специалисты, инженерно-технические работники, часть управленческого корпуса, работавшие в государственном секторе экономики (ВПК, конверсионные производства, закрывающиеся предприятия), имевшие в прошлом высокий статус, а ныне оказавшиеся среди социально беспомощных; 2) представители мелкого и среднего бизнеса, представители «новых» профессий, соответствующих рыночным условиям («челноки», охранники, члены криминальных сообществ и т.д.), чье положение оставалось неустойчивым; 3) мигранты (вынужденные переселенцы из зон конфликтов в России и ближнего зарубежья). Маргинализация общества сопровождается ростом напряженности, экстремизма, различных форм нетерпимости. Получают распространение различные виды девиантного поведения: пьянство, наркомания, проституция и т.д.
Обобщающим показателем неблагополучия социального развития России является прогрессирующая депопуляция — сокращение численности ее населения. С 1992 по 2000 г. население страны уменьшилось на 3,2 млн человек.
Спад производства, безработица, инфляция, конверсия и т.д. привели к резкому уменьшению доходов большей части населения. В их числе оказались люди по прежним меркам достаточно обеспеченные. Появились «новые бедные», ядро которых составляют научные работники, учителя, врачи, руководители низшего уровня, инженеры. В основном это люди дееспособного возраста. Дальнейшее развитие социальной структуры российского общества будет зависеть от скорости и направленности экономического реформирования страны и социальной политики государства, способности населения адаптироваться к радикальным переменам.
Углубление конституционного кризиса. Январь—октябрь 1991 г. В начале 1993 г. острота конфликта между съездом советов народных депутатов, с одной стороны, и президентом, с другой, определялась не только неудовлетворительными итогами развития страны в 1992 г., но и противоречиями конституционного строя России, которые стали особенно очевидны, Государственно-политический строй определялся Конституцией 1978 г., однако вследствие внесения поправок в 1990—1992 гг. он претерпел большие изменения (всего к лету 1993 г. в Конституцию было внесено 320 поправок). В 1990 г. в РСФСР (вслед за СССР) был введен новый государственный институт — съезд народных депутатов. С одной стороны, он стал вершиной системы советской власти: согласно Конституции, съезд был «правомочен принять к своему рассмотрению и решить любой вопрос, отнесенный к ведению Российской Федерации», с другой — именно съезд поправкой статьи 1 внес в Конституцию норму, провозглашавшую принцип разделения властей. В соответствии с этим был учрежден действующий на постоянной основе парламент, принято решение о создании Конституционного суда, введена должность Президента, который являлся «высшим должностным лицом, главой исполнительной власти» России. Все это коренным образом видоизменяло традиционную систему Советов, построенных на соединении нормотворчества, контроля и исполнительно-распорядительных функций.
По ходу самостоятельной деятельности между этими четырьмя институтами (съездом, парламентом, Конституционным судом и президентом) неизбежно возникал вопрос о разделении полномочий. И если функции последних трех в системе разделения властей были понятны, то съезд постепенно превращался бы в рудиментарный элемент переходного времени. Передавая свои полномочия соответствующим ветвям власти, он явно требовал реорганизации как выполнивший свои учредительные функции. Все это обсуждалось уже с конца 1991 г.
Первоначально противоречие между всевластием съезда и исполнительной властью в лице Президента было разрешено через компромисс, заключенный на V съезде народных депутатов РСФСР, который добровольно на время (один год) передал часть своих огромных конституционных полномочий Президенту. Это решение уже тогда содержало большой конфликтный потенциал, так как в своих политических и экономических воззрениях президент проявлял готовность опираться лишь на радикально-либеральные силы. Начало экономических преобразований вызвало раскол сложившейся в 1990—1991 гг. протестной коалиции, и к концу 1992 г. президент мог опираться лишь на последовательных сторонников либеральных реформ и тех, кто получил от них выгоду, а таких было меньшинство. В этих условиях съезд, выражавший интересы более широких слоев населения, объективно становился препятствием на пути избранной модели преобразований, что и обусловило резкие атаки на него со стороны исполнительной власти, которые с конца 1992 г. шли по нарастающей.
В конце 1992 — первой половине 1993 г. в центре дискуссии между высшей законодательной властью и президентом был вопрос о порядке формирования правительства и, следовательно, решающем влиянии на характер и методы проводимого экономического курса. Претензии на решающую роль парламента в определении состава министров обосновывались неудачами первого этапа реформ, что связывалось с некомпетентностью исполнительной власти и ее неспособностью учесть весь спектр существующих в обществе интересов. Сторонники же президента рассматривали события в более широком историческом контексте. В отличие от подходов 1988 — середины 1991 г., когда переход от социализма («тоталитаризма») к демократии виделся как относительно безболезненный и ограниченный во времени акт, в конце 1991-го -— 1993 г. ситуацию анализировали совершенно иначе. Утвердилось представление о том, что между тоталитаризмом и демократией неизбежен достаточно продолжительный во времени переходный период — «диктатуры демократии» («демократуры»), — в рамках которого будут утверждаться новые ценности и нормы. С учетом того, что смысл и направленность происходящих изменений понимали далеко не все, что существововало сопротивление (сознательное или стихийное) проводимым необычным мерам, представлялось, что «диктатура демократии» должна осуществляться в форме авторитарного правления. Этот «просвещенный авторитаризм» связывался с концентрацией властных ресурсов в руках президента, который своей последовательной борьбой против «тоталитарных» структур в 1987—1991 гг. доказал преданность демократическим идеалам и продемонстрировал готовность их решительно отстаивать.
В 1993 г. стороны использовали различную аргументацию для обоснования своего права определять содержание и методы реформ. Сторонники высшей законодательной власти, Конституционный суд делали акцент на следовании «букве закона», настаивая на соблюдении действовавших законов и Конституции. Сторонники же президента подчеркивали ее «социалистическое происхождение» и обращали внимание на содержавшиеся в ней лакуны и противоречия. В полемике с оппонентами они использовали политико-правовые аргументы, ставя во главу угла «дух закона», трактуя «право как справедливость». В этой связи сторонники президента прямо ставили под сомнение «конституционность Конституции». Большую легитимность политики президента связывали с его прямым избранием 12 июня 1991 г., а также с победой «августовской демократической революции» в России. Юристы из президентского окружения особое значение придавали факту всенародного избрания Ельцина, поскольку, по их мнению, выбирали не просто главу исполнительной власти, но политика с определенной политической и экономической программой, которая и была освящена результатами общенародного голосования. По этой логике съезд и Конституция обладали более низким уровнем легитимности, так как появились ранее, в условиях «ушедшего социалистического порядка». На этом основании вполне легитимными считались формально антиконституционные меры по ограничению деятельности съезда, которые якобы соответствовали «духу» общенародного волеизъявления. Отсюда также вытекал соблазн трактовать правовые нормы с точки зрения политической целесообразности.
Несовершенство действовавшей Конституции в начале 1993 г. осознавали обе противостоящие стороны, но выход из кризиса видели по-разному. Большинство народных депутатов исходило из того, что острой необходимости принятия новой Конституции нет, что следует продолжить постепенное внесение поправок в действующий Основной закон, которые делают его реально демократическим. По их мнению, съезд народных депутатов и Верховный Совет объективно играют стабилизирующую роль, поэтому новую Конституцию следует разрабатывать под их эгидой и принять на одном из съездов.
Депутатам решительно противостояла президентская сторона. Она активно развивала тезис о том, что «Советы и демократия несовместимы», что нужно упразднить эти «последние бастионы тоталитаризма, партократии» и создать принципиально новую политическую систему. Поэтому принятие новой Конституции — неотложная и важнейшая задача современной России, без решения которой невозможно вести работу по ее глубокому реформированию. Было очевидно, что президентские идеи не встретят поддержки в депутатском корпусе и подготовленная на их основе Конституция не будет одобрена на съезде. Поэтому президентская сторона придавала исключительное значение проведению референдума либо по основным положениям новой Конституции, либо о доверии ветвям власти. Трактовку результатов в обоих случаях можно было использовать для конституционного закрепления своих идей или обоснования возможных «нестандартных действий». Обе противостоящие стороны были готовы к решительным политическим баталиям, свидетелем которых стала страна весной—осенью 1993 г.
Собравшийся 10 марта 1993 г. VIII съезд народных депутатов отказался от ряда компромиссных соглашений предыдущего съезда, в числе которых было и согласие на проведение референдума. В ответ на это президент 20 марта выступил с телевизионным обращением к гражданам России, где сообщил, что подписал Указ № 379 «Об особом порядке управления страной до преодоления кризиса власти». В соответствии с Указом на 25 апреля назначалось голосование о доверии президенту и вице-президенту, а также по проекту новой Конституции и проекту закона о выборах в федеральный парламент. В случае поддержки президента и внесенных им проектов документов новые Конституция и закон вступают в силу, а съезд и Верховный Совет автоматически лишаются своих полномочий.
Созванный на экстренное заседание Конституционный суд 22 марта пришел к заключению, что предпринятые президентом действия не соответствуют Основному закону. Вердикт суда послужил основанием для созыва 26 марта IX внеочередного съезда народных депутатов РФ, который оценил случившееся как попытку государственного переворота и принял решение о проведении процедуры импичмента. Ельцин заранее отказался подчиниться возможному отрицательному решению съезда. Однако отстранить президента от власти не удалось: вместо необходимых 689 голосов оппозиция собрала 617, против отрешения выступили 268 парламентариев. Депутаты и президент пришли к очередному компромиссу: на 25 апреля назначался референдум, результаты которого открывали возможность досрочных выборов как президента, так и Верховного Совета.