Еще несколько месяцев назад я посмеялся бы в лицо тому, кто бы предположил, что я буду лазить по помойке в поисках подержаных сковородок. Но времена меняются. Хотя, признаться честно, вся эта затея с моей стороны придумана исключительно ради развлечения. У меня совершенно нет надежды найти здесь клад или обеспечить будущее семьи за счет побитых кастрюль и поломанных магнитофонов. Для меня все это — просто новая игра. Другое дело мои друзья-соазюльники. Леня — единственный кто совершенно холодно относился и относится ко всей идее. Он подписался поехать лишь в надежде, что потом я раздобрею и начну всех угощать пивом. А вот у Юры на уме найти всяческие кухонные приборы. Еда — его больной вопрос. Его то ли в детстве, то ли в армии недокормили и он ходит целыми днями с голодными глазами вне зависимости от того, как он поел перед этим. Вторая мечта у него после «Калибры» — получить много денег и на них много питаться. Все подкалывают его насчет того, что кастрюли то он найдет, но что варить будет? Разве самого себя. Наиболее серьезно и по-хозяйски ко всей операции отнесся Борис. У него сейчас идет не развлекательная прогулка, не исполнение младенческой мечты, а идет самая настоящая и весьма тяжелая борьба за светлое будущее. Я его уже не раз просил нарисовать картину благосостояния среднего гражданина с его точки зрения. Что он неоднократно и делал. «Не надо много иметь. Звезды с неба хватать я уже давно перестал, — говорил он. — Мне бы взять машину, нагрузить ее барахлом, которое можно у нас хорошо продать, а потом спокойно жить состоятельным человеком. Что надо больше?» Путь к этому лежит и через подобные мусорники. Медленно, со знанием дела обходит он кучи и вытаскивает оттуда все, что можно хоть как то использовать. Техника выглядит почти наработанной. Глаз наметанно бегает от предмета к предмету и нам за ним угнаться просто не стоит даже пытаться, да никто и не пытается…
Набрав нужного и ненужного «дерьма», большая часть которого дерьмом и являлась почти в истинном смысле слова, мы сообразили, что дальнейшие поиски невозможны с бременем такого груза за плечами. Выйдя на окраину города, выделили Леню, как наименее активного следопыта, для боевего дежурства и, свалив добро на землю, поставили его охранять. Леня — старый добрый друг Леня, упирался, но на него повлиять — способ простой: дали ему в зубы, точнее в руки два пива, и вопрос был исчерпан. Ко всему прочему идти он ленился еще больше, чем стоять.
На новые подвиги Боря отправился отдельно — может мы и вправду ходили медленней его, но скорее всего ему не хотелось делиться еще не открытыми сокровищами и золотоносными жилами. Никто из нас не обиделся и путь продолжили вдвоем с Юрой. Сегодня оказался «день выброшенных тостеров» и Юра нашел тоже один и, в отличие от моего этот оказался совершенно новым. Не знаю кто его выбросил, может просто какая домохозяйка ломала его о голову своего мужа, но отчаявшись разрушить немецкую технику своими доисторическими методами, выбросила штуку за дверь. А может все это — лишь плод моего больного воображения.
— Да! Вот это — да! — Юра радовался, будто он нашел новую «Калибру», а не чего поскромнее. — Вот это — жизнь! И работать не надо! Пошел, пособирал, и дело в шляпе. Я себе представляю у нас там бы такую свалку разнесли за полчаса.
— И была бы дикая драка. «Отдайте мне этот рваный зонтик! Я его первая нашла!»… «А я его первая увидела!» — и пошло. А здесь, вон, все ездят и никто ни на что не претендует. Успел взять — молодец, я поищу другое.
Походили еще, удовлетворяя страсть копания в говне. Нашли игрушки Юре, как самому маленькому. По его заявлению, они — самая необходимая вещь на данный момент. Нашли кастрюли со сковородками, работающий предположительно электрогриль. Юра все рассматривал телевизоры. У него в душе не заживала рана, что от такого, добытого кровью и потом телика пришлось отказаться ради пары сигарет. Но на сей раз, не смотря на все его заявления, что новый цветной телевизор лежит себе в сторонке и ждет его, Юру, так ничего подходящего и не нашли. Вернувшись на «базу», застали там и Борю, пришедшего с большим уловом, состоящим из велосипеда, телевизора и кучи пакетов со старой одеждой. По счастливой случайности нашлась еще и магазинная коляска, типа тех, что обычно стоят перед супермаркетом, и которая является неотъемлимым атрибутом всех бездомных нищих в американских фильмах. В нее и погрузили все «дерьмовое богатство», ставшее теперь нашим добром, и двинулись в нелегкий девятикилометровый путь назад к лагерю. Проезжающие мимо машины и их водители и не думали нас принимать за бомжей — они прекрасно понимали, что за порода гомо сапиенс мы есть, и с чем нас едят. «Вот сынок посмотри: идут гомо сапиенс азюлянтис переходный период от обезьяны к человеку, от человека развитого социализма к человеку недоразвитого капитализма.» Назад прибыли мы к десяти вечера.
Катя мне кое-что сказала, но это можно опустить. Потом принялись разбирать «дерьмо». Гриль и тостеры работали, как часы, а вот с Бориным теликом, к его страшному неудовольствию, вышел прокол: он зажигался, давал звук, но ничего не показывал.
— Будешь его как радио использовать, — предложил Владик, который с нами не ходил и сейчас все добро внимательно рассматривал. — Да, настоящие немцы вещи часто меняют. Попользовался и выбросил, — пояснил он нам, не понимающим логику дня и нуждающимся в дополнительных обьяснениях знающего человека.
— Да-да, — Филипп тоже на все посматривал хитро, — а настоящие азюлянты пришли и забрали. Такова диалектика: один дерьмо выбрасывает, другой подбирает.
Поскольку сбор богатств привел к тому, что мы изрядно запылились, следующий день назначили себе банным днем, точнее днем купания в душе.
Проблеме душа мы посвятили не один час молотьбы языком за время пребывания в лагере и тема оказывалась и вправду животрепещущей, потому ей стоит уделить некоторое внимание, как руководству по поведению в душе, если приходится разделять его с доброй парой сотен всевозможных черно-бело-коричневых.
Наш азюль оригинален, среди прочего еще и тем, что горячая вода течет в нем лишь два раза в день, по два часа, утром и вечером. На всех азюлянтов три душевые, одна из которых по статусу — женская. Душевой в этих местах принято называть большую комнату с умывальниками и стоящими за отдельной перегородкой, четырьмя стоячими душами, между собой никак не разделенными. Если мылись одновременно два человека, то брызги летели на другого и становилось неудобно, ну а как приходило сразу четыре, то… Желающий купаться вечером должен подготовить себя к встрече с большой очередью арабов, турок, очень уважающих процесс омовения сразу большим человеческим стадом. Поэтому старались мыться утром, а это, в свою очередь, превращалось в подвиг: встать в девять утра мог не всякий.
Не знаю кто как, но лично я привык принимать ванну в костюме Адама. Мои русские коллеги стойко придерживались той же традиции, а вот все остальные азюлянты, как раз наоборот, придерживались другого мнения, и с нами, русскими старались вместе в душ не ходить. Они все совершают ритуал очишения от грязи непременно в трусах. Моют себя весьма хитро, а потом на те же трусы, искупавшиеся вместе с ними, натягивают штаны. По большому счету, я совсем не собираюсь обсуждать гигиеническую сторону такого изощренного подхода к купанию, ибо, как известно, гигиена негров, арабов и турок — это их собственное дело. Не насаждаю никому свои принципы, но просто смешно, что когда кто-то из наших заходит постоять под душем, то купающиеся начинают злобно коситься и стараются поскорее оттуда убраться.
Ну а вообще в подобном месте можно нередко увидеть такое, чего в просторах среднерусской возвышенности встретишь не часто, а точнее не встретишь вообще. Где можно у на наблюдать мужчину, купающегося в юбке? А? А я видел и не один раз. Наши друзья, бангладешцы ходят по улицам в юбках, а не в брюках: может под шотландцев хотят сойти, впрочем, такое обстоятельство перестало меня давно удивлять. Но оказывается, что они еще и купаются в тех же юбках и потом им приходится ходить в мокрых, потому что она, то есть юбка, у них одна. Вот так! Интересно, шотландцы тоже в юбках купаются, или такой способ изобретен именно в Бангладеш?
Сегодняшнее омовение тоже не обошлось без мелких событий. На середине процесса дверь распахнулась и к нам в душевую, где, сохраняя достойный вид, мылись еще и Леня с Борей, пришел человек темного цвета, тоже, кстати, в юбке. Прибыл он, по всей видимости, в целях насладиться купанием, но мы, того совсем не желая, его планы начисто разрушили. Увидев русскую компанию, он широко раскрыл глаза, потом рот, потом издал звериный визг. Скорее ввсего он из новеньких и купающихся русских в жизни еще не видел. Мы, как по команде, ошарашено на него уставились, не понимая, что стало предметом испуга. А тот указал пальцем на неприкрытые части Бориного тела и, повизгивая, залопотал что-то на своем, перемежая речь словами «nix gut» (очень нехорошо). Нам ничего не осталось, как дружно расхохотаться, а Боря спросил его по-русски, благо по немецки он все равно не поймет:
— Что, бедный, ты это первый раз увидел? А ты загляни раз под юбку, там тоже такое есть.
Мы опять прыснули со смеху, а я указал на пустое место, приглашая купаться: оно, мол, никем не резервировано. Но он в ответ еще громче залопотал и закрыл дверь, громко ею хлопнув. Дальше стало слышно, как к нему подошла толпа его собратьев. Он им сердито и громко рассказывал, видимо историю про нехороших русских. Вся компания еще немного пообсуждала все это, а потом удалилась искать другой душ.
Омовение животворяще подействовало на всех. Хорошее настроение сохранилось до второй половины дня, что было редкостью.
Вчером в лагерь привезли новеньких, и от скуки я пошел посмотреть на прибывших. Людей оказалось не много — человек десять. Мало кто мог вызвать живой интерес, кроме молодой, лет двадцати шести женщины с девочкой, в манерах которой мне показалось много знакомого. Я прислушался, как она говорит, и после небольшого усилия узнал язык. Это был не русский, не турецкий, а просто грузинский. Она заметила мой взгляд и, подойдя поближе, спросила по-русски:
— Вы — русский?
Я уже давно устал описывать долгую и сложную эпопею своих национальных преобразований, и просто кивнул в ответ. Она объяснила, что зовут ее Мая, дочку — Мимико, приехала она из Тбилисси, где провела лучшие годы своей жизни. Мне пришлось отметить про себя, что поездка задумана, видимо, с целью провести здесь свои худшие дни, но уточнять не стал. Прибыла она к своему мужу, живущему в Гамбурге, с которым уже четыре года разведена. И в этом случае я не стал задавать вопросы, к какому мужу могла она приехать, если с ним уже столько лет в разводе и, следевательно, он ей никакой не муж. А также чего она явилась сюда, если муж, который на самом деле никакой не муж, в Гамбурге.
Вслед за девушкой вырисовался новый персонаж моей азюлянтской драмы, который с выраженым кавказским акцентом спросил, не русский ли я. Мне и вправду уже осточертели выяснения моей национальности — набивший оскомину вопрос людей встречавшихся мне на жизненой просеке. На этот раз я ответил, что по национальности — китаец, просто учил в Москве папуасскую культуру первого тысячелетия то ли до Христа, то ли после, причем делал это на эскимосском языке и глаза у меня расширились от русской водки, а кожа побелела от морозов. Он мне не поверил и решил, что я шучу. Потом попросил здесь помочь разобраться в обстановке. Я согласился и стал ждать других клиентов, поняв, что сегодня мне предстоит стать справочным бюро на русском языке. Однако никто больше услугами пользоваться на захотел.
Прибывших стали фотографировать, что-то выдавать. Кавказец между делом рассказал мне краткую историю своей жизни. Мать, мол, у него азербайджанка, отец — армянин. Жили они в Нагорном Карабахе. Война началась и мать уехала в Азербайджан, а отец отбыл в Армению. Ну а куда ему, бедному сироте податься? И подался он в Киевские рэкетиры. В стольном граде самостийного народа имелась у него жена, он съедал палку сырокопченой колбасы в день и сюда ехал с тысячей марок в кармане, но и те русские пограничники отобрали — короче, история, призванная вызвать у нормального человека поток слез и уважения. Но я оказался стойким, потому что знаю где и кто такие истории сочиняет, сам оттуда себе не одну брал.
Мае с дочкой выделили отдельную комнату, а Гаррика поселили с осетином Эдиком. Я по джентельменски помог девушке перетащить шмотки в ее номер, мне несказанно повезло, что их оказалось мало. Коллега Филипп встретил нас в коридоре и подошел.
— Что, в нашем полку прибыло?
Я представил всех.
В комнате совершили ряд перестановок, и я поблагодарил Бога, что тот послал мне Филиппа. Из моей комнаты принесли чайник с печкой во временное пользование. При этом я остался страшно доволен видом Гали, только высунувшейся из двери и хотевшей попросить печку. Она поняла без слов, что на этот раз ничего не получится. Мне осталось только мило ей улыбнуться, а она скорчила в ответ непередаваемую гримасу. Филипп принес фирменное блюдо — суп на рыбной консерве. Мая с девочкой с удовольствием, во вском случае с его выражением, суп уничтожили.
В процессе еды я взял слово и описал геополитическую ситуацию у нас в азюле, правда не приводя графиков и диаграмм. Живым свидетельством служил Филипп, качавший головой в такт моим словам и периодически сгущавший краски. Мая, в свою очередь, рассказала свою историю. Она — коренная жительница города Тбилиси, закончила университет по специальности программирование. Шесть лет назад, когда ей было двадцать, она вышла замуж, что сейчас считает роковым поступком, погубившем ее жизнь. Эта мысль не оригинальна и я слышу ее разные вариации на протяжении всех лет своего супружества. После того, как родилась Мимико, она успешно развелась с мужем. Но тот продолжает ее любить. Сам муж год назад уехал в Германию и уговорил ее приехать тоже. Мая умудрилась хитрым способом неизвестно где купить визу в Германию и прилететь во Франкфурт. Здесь дядя пограничник объяснил, что виза эта — не настоящая, и вьехать в страну она не может. Бедной девушке не осталось ничего другого, как просить азюль прямо в аэропорту. Ее продержали там целых три дня, устроили интервью и в Гамбург не пустили, а привезли прямо сюда.
— Ну ты не огорчайся, — отечески, по доброму успокоил ее Филипп, чего-чего, а мужа мы тебе здесь найдем, какого хочешь. Вон тебе на выбор, — он показал в мою сторону, а я по долгу вежливости в его.
— Ха-ха, — она рассмеялась. — Мне не муж нужен, а немецкий паспорт. Без мужа жить можно, я проверяла.
— Э-э, не-ет, Маечка, — Филипп покачал головой. — Мужчина без жены или женщина без мужа — это не человек, это лишь полчеловека. Я тоже был в разводе, знаю.
Эстафету трепа перехватил Филипп, а я смог поживится теплым еще супом в награду за тяжелую работу.
Через час стало ясно, что с меня на сегодня довольно и пошел к осетинам, поинтересоваться судьбой несчастного сироты Гаррика. У тех уже сидело все общество, в том числе и Юра с Леней. Гаррик, которого ввели в «узкий круг ограниченных людей» незадолго до моего появления, сидел в центре и сотрясал воздух подробностями своей биографии. Рассказ о папе и маме, разлученных волей судьбы вызвал общий вздох, треп можно спокойно продолжать дальше, не боясь разоблачений, что он и сделал.
— Я в Киеве каждый день, — по-кавказски подчеркивая слова, медленно вещал он, — кушал две палки сырокопченой колбасы. У меня там было три жены, я всех содержал. Каждая жила в очень хорошей квартире, что я ей купил. В Германию я ехал с десятью тысячами марок, но пограничник все забрал.
За что я люблю представителей кавказских национальностей, так это за то, что «кавказэц ныкогда нэ врет!», а просто увеличивает от рассказа к рассказу количество колбас, жен и денег.
— Гаррик, — спросил я его, — а зачем ты три квартиры держал? Взял бы одну трехкомнатную и поселил бы в ней всех своих жен. Так и тебе удобно и им хорошо.
— Нет, армянин так не поступает!
— А ты — армянин или азербайджанец?
— Азербайджанец так тоже не делает.
— Зато теперь твоим женушкам беда. Кто их кормить будет? — покачл головой Юра. Он тоже к кавказцем особого доверия не питал и, в отличие от остальной компании, галиматье не поверил, как и я.
Молоденькие трещетки-осетинки, принимавшие весь наш разговор за чистую монету, искренне пожалели его жен.
— Ах, бедные девочки, как они теперь там.
— Ничего! Я им много денег оставил! — успокоил их Гаррик. — Я вообще справедливость люблю. Я рэкетиром был, но денег мы брали только с воров и других рэкетиров. В Германии тоже порядочные люди. Я в Швальбахе сидел в этом зале, так там, понимаешь, один нэгр, обезьяна такая, залез на стол и встал на него ботинками. Люди там кушают, а он встал ботинками! Я очень разозлился, взял его обеими руками и шваркнул об пол.
Я представил себе Гаррика, как куль ваты поднимающего негра и кидающего бедного африканца об пол. Да! Такого Швальбах раньше врядли видел.
— И что немцы?
— А что? Они разобрались и сказали, что я правильно сделал. Потом я иду, там два коричневых таких, навэрное индиец, третьему что-то нехорошее делают…
Конец истории я дослушивать не стал. Голова ломилась от чуши, и я пошел смотреть телевизор. Там чуши говорили еще больше, но это компенсировалось тем, что все было на непонятном языке.
Через пару дней Боря собрался в аэропорт, в надежде передать с кем-нибудь письмо жене, и Юра увязался вместе с ним. Они успешно преодолели всю дорогу туда и стали выискивать отлетающих в Киев. Дело оказалось нелегким, но разрешимым. Поиски увенчались плюгавым мужичком, несомненно считающим себя типичным самостийным украинцем. Его минут пять уговаривали взять письмо, Боря давал пачку карбованцев, оставшихся с лучших времен из Полтавы. При этом мой коллега пытался втолковать, что задача гражданина — только бросить письмо в почтовый ящик в киевском аэропорту. Мужичек видел во всем деле подвох и, видимо, подозревал в Боре агента ЦРУ, замаскировавшегося под потрепанного азюлянта. Ему достали и показали письмо, сам конверт, но окончательно его убедили лишь две марки, которые Боря, скрепя сердце, в конце концов ему дал.
Дальше Борин путь пролегал во Франкфурт, а Юра пошел обратно. Дорога назад вела вдоль шоссе, но на середине поворачивала в лес. Юра свернул и, предвкушая скорое возвращение, шагал вперед бодрым шагом. Ходу оставалось еще около часа. Через пару сотен метров неожиданное препятствие заставило его остановиться. Перед ним, метрах в двадцати, лежало прямо посреди дороги что-то похожее на большой серый валун. Юре показалось это весьма странным, потому что по дороге туда его вроде как и не было. Он подоше ближе, и его глаза стали медленно вылезать из орбит. У валуна оказались глаза! И не только глаза, а еще и целая морда. Причем морда была совершенно определенно кабанья. Встреча с кабаном в лесу сулила незабываемые, но не совсем приятные впечатления. Юра решил не рисковать и двинул в обход через кусты, продираясь через ветки и пристально наблюдая за этим большим сородичем нашей свинины. Сегодня день оказался не его, а может просто не рожден он в год кабана, чуда не произошло и не заметив что-то Юра споткнулся и почти упал. Это новое что-то выскочило у него из под ног другим кабаном и ринулось куда-то в сторону. В тот же момент, потревоженные шумом, изо всех окрестных кустов стали неожиданно разбегаться еще с пару дасятков объектов охотничьего вожделения. Они неслись неизвестно куда, но, по Юриному мнению, конечной целью был он сам, и потому, не долго раздумывая взял мальчик ноги в руки и побежал в сторону лагеря. Через пятнадцать минут он уже переступил порог своей комнаты и рухнул на кровать. Где-то через полчаса Леня, Владик и я, потратив много усилий, выжали из него первое слово, а за ним и весь рассказ о его приключениях. Нам-то смешно было до упаду, а ему совсем и не до смеха.