[56] Крестовский В. Кровавый пуф, т. 1, "К читателю". СПб., 1875, с. II, III, IV.
[57] Тургенев имел в виду лакейское прислужничество Б. Марковича перед Катковым, изменившим заветам людей сороковых годов - Белинского, Герцена и др.
[58] Маркевич В. М. Полн. собр. соч., т. 3, с. 227.
[59] Там же, с, 222, 223.
[60] Там же, с. 227.
[61] Там же, с. 222.
[62] Там же, с. 222, 223.
[63] Достоевский Ф. М. Письма, т. 2. М.-Л., 1930, с. 320.
[64] Горький М. Собр. соч. в 30-ти т., т. 24. М., 1953, с. 231.
[65] Там же, в. 230.
[66] Лесков В. С. Собр. соч. в 11-ти т., т. 10, с. 389.
[67] См.: Рошаль А. А. Писемский и революционная демократия. (Лондонская встреча Писемского с Герценом). - Учен. зап. Азербайджанского пед. ин-та языков им. М. Ф. Ахундова, 1067. Сер. XII Язык и литература, № 4, с. 95-96.
[68] Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем в 28-ми т. Письма, т. 5. М.-Л., 1963, с. 52.
[69] См: Цейтлин А. Г. Сюжетика антинигилистического романа, с. 72.
Глава восьмая.
ПОЭЗИЯ 50-60-х ГОДОВ
Русская поэзия XIX в. пережила в своем развитии по крайней мере три подлинных подъема. Первый, условно говоря, падает на начало века и осенен именем Пушкина. Другой давно признанный поэтический взлет приходится на рубеж двух столетий - девятнадцатого и двадцатого - и связан прежде всего с творчеством Александра Блока, Наконец, третья, по выражению современного исследователя, "поэтическая эпоха" [1] - это середина прошлого века, 60-е гг., хотя именно в поэзии так называемые "шестидесятые годы" хронологически ощутимее сдвигаются к началу 50-х.
В свое время поэт Бальмонт сказал, что русская поэзия XIX в. знает семь великих имен: Пушкина, Лермонтова, Кольцова, Баратынского, Некрасова, Фета и Тютчева. Нетрудно видеть, что первые четыре поэта (и отчасти Тютчев) творили до 40-х гг. Нетрудно видеть и другое: расцвет поэзии Некрасова, Фета, Тютчева приходится именно на середину века. Но и в 40-е гг. в русской поэзии имеют место также значимые и принципиально важные явления. Достаточно сказать, что в середине 40-х гг. в общем складывается оригинальное творчество Некрасова, в 40-е гг. начинает Фет. И все же в это десятилетие в целом поэзия отходит на второй план. Это подтверждает и внешняя картина литературной жизни: ограниченное количество выходящих поэтических сборников, более чем скромное место, занимаемое поэзией в журналах. И причины нужно искать не только в произволе издателей или недостатке эстетического чутья у критиков - можно указать, например, на очень сдержанное отношение к поэзии во второй половине 40-х гг. даже у Белинского.
В самом конце 40-х гг. предпринимаемая таким чутким редактором и издателем, как Некрасов, попытка оживить интерес к поэзии представляется симптоматичной. В "Современнике" замышляется целая серия статей, посвященных поэтическим явлениям эпохи. В рамках этого широко задуманного предприятия написана и известная статья Некрасова "Русские второстепенные поэты".
Все это было предощущением нового подъема поэзии, признаки которого обнаруживаются уже с начала 50-х гг. и который к середине 50-х гг. обретает необычайную стремительность. Поэзия снова получает права гражданства па страницах журналов, становится полнокровной и самостоятельной участницей литературного процесса, предметом критического анализа и теоретических споров. Лучшие критики снова много и заинтересованно пишут о ней: Чернышевский и Добролюбов, Дружинин и Боткин. Выходят и часто становятся подлинно выдающимися событиями литературной и общественной жизни поэтические сборники. Прежде всего это относится к сборнику Некрасова 1856 г. Можно назвать еще и книги Фета, Никитина, Огарева, Полонского, А. Майкова и др. И конечно, существенна не только количественная сторона дела. Эпоха воззвала именно к поэзии, а не к стихотворству, недостатка в котором не было никогда. Меняется качественно и самый характер поэзии, и просто состав имен. Появляется немало новых поэтов: Случевский, например, или Никитин. Но происходит не просто обычная смена поколений. Процесс становления поэзии выглядит много сложнее. Характерно возрождение к новой жизни поэтов, давно сложившихся, но почти замолчавших в "непоэтические" 40-е гг. Может быть, наиболее характерна в этом смысле судьба такого поэта, как Тютчев, его, так сказать, двойное возрождение: во-первых, внимание к самому его творчеству, уже существовавшему, возрождение его в читательском восприятии, и, во-вторых, сама его необычайная творческая активность. По сути дела можно говорить о своеобразном возрождении даже Некрасова, в конце 40-х гг. переживавшего явный творческий кризис, мало или совсем (на протяжении 1849 года) не писавшего стихов ж прямо заявлявшего, что он теперь стихов не пишет. С другой стороны, такой писатель, как Тургенев, создавший немало стихотворных произведений в "прозаические" 40-е гг., полностью расстается со стихами в "поэтические" 50-е.
Но русская поэзия после Пушкина уже не покрывалась именем и авторитетом одного человека, даже если человек этот Некрасов. Поэзия оказывалась многоструйной, несущей в себе противоборствующие начала, она выражала возросшую сложность и противоречивость жизни. Отчетливо обозначаясь и поляризуясь, развиваются два направления: демократическое и так называемое "чистое искусство". Вообще, когда мы говорим о двух поэтических лагерях, нужно иметь в виду большую пестроту и сложность отношений как внутри каждого из лагерей, так и в отношениях между ними, особенно если учитывать эволюцию общественной и литературной жизни. "Чистые" поэты писали гражданские стихи от либерально-обличительных (Я. Полонский) до реакционно-охранительных (Ап. Майков). Поэты-демократы испытывали определенное (и положительное тоже) влияние со стороны поэтов "чистого" искусства: Никитин, например, в своей лирике природы. Расцвет сатирической поэзии связан главным образом с демократическим движением. Тем не менее с других исходных позиций "чистое" искусство выдвинуло ряд крупных сатирических дарований: Н. Щербина и особенно А. К. Толстой, написавший немало сатирических произведений - как самостоятельных, так и в рамках коллективного авторства, создавшего знаменитого Козьму Пруткова. И все же в целом между двумя поэтическими движениями проходит достаточно четкий водораздел. В противостоянии и в противоборстве этих двух направлений часто заявляла о себе обострившаяся социальная борьба. Полюсы можно было бы, пожалуй, обозначить двумя именами: Некрасов, и Фет. "Оба поэта начали писать почти одновременно, констатировала критика, - оба пережили одни и те же фазисы общественной жизни, оба сделали себе имя в русской литературе ...> оба, наконец, отличаются далеко не дюжинным талантом, - и при всем том в поэтической деятельности каждого из них нет почти ни одного общего пункта". [2]
Само развитие двух поэтов, которые стали в конце концов в столь противоположные позиции, как бы подтверждая историческую закономерность, совершалось параллельно. Хронология до удивительных совпадений подчеркнула этот параллелизм и это противостояние. Почти ровесники (Фет родился в 1820, Некрасов - в 1821 г.), они издали в одном и том же 1840 г. свои первые сборники, еще близкие друг другу как неоригинальностью, так и характером этой неоригинальности. Должно быть отмечено пристальное внимание обоих молодых поэтов к Бенедиктову. [3] Характерный штрих: оба автора, как бы компенсируя претенциозность названий своих сборников - "Лирический пантеон" и "Мечты и звуки", - скромно укрылись за инициалами. Новые, уже "свои" поэтические книжки оба выпустили тоже в одном и том же - 1856 г. [4] Предшествовавшие этим книгам поэтические заявления творческих программ также появились одновременно. В 1854 г. каждый из поэтов опубликовал свою "Музу": в "Современнике" (№ 1) - Некрасов, в "Отечественных записках" (№ 6) - Фет. "Музы" эти оказались разными, хотя и восходили к одному источнику - к стихотворению Пушкина 1822 г. "Наперсница волшебной старины...". Оба, и Некрасов и Фет, воспользовались рядом пушкинских образов. Оба последовали пушкинскому размеру, заменяв лишь пятистопный ямб шестистопным, а сложную пушкинскую рифмовку - рифмовкой парной, ж самой этой формальной близостью друг другу еще больше подчеркнули всю разницу двух своих уже определившихся в поэзии путей.
Образ некрасовской музы отчетливо полемичен по отношению к гармоническому образу музы, девы-любовницы в пушкинском стихотворении (в 1854 г. "Наперсница волшебной старины..." еще не была опубликована и, очевидно, оказалась известна Некрасову в рукописном виде). Образы пушкинского стихотворения Некрасовым привлечены и сразу же отвергнуты: "Ты детскую качала колыбель" - у Пушкина; "Играла бешено моею колыбелью" - у Некрасова; "И меж пелен оставила свирель" - у Пушкина; "В пеленках у меня свирели не забыла" - у Некрасова. В последнем случае уже само слово "пеленки" по отношению к пушкинским "пеленам" звучало как дерзость и вызов.
Фет к Пушкину здесь ближе. Его муза - тоже дева-любовница, во всяком случае дева-любовь. Но и Некрасов и Фет отчетливо противопоставляют себя некоей традиции, хотя и разным началам в ней. Не случайно оба стихотворения начаты с отрицания, более сдержанного у Фета:
Не в сумрачный чертог наяды говорливой
Пришла она пленять мой слух самолюбивый. [5]
У Некрасова отрицать резче, решительнее, "нет" звучит как обрубающий удар:
Нет, Музы ласково поющей и прекрасной
Не помню над собой я песни сладкогласной! [6]
Сама эта вроде бы чисто интонационная разница в отрицаниях отчетливо выражает и разницу между поэтами в их отношении к традиции.
Некрасовская муза совсем новая, необычная. "Неразделимые и Муза и Любовь" разделились. Декларируемый образ некрасовской музы, - а если отвлечься от символа, то некрасовской поэзии, - очень сложен. Здесь он совсем не покрывается образом музы - мятежницы и мстительницы, как на рисунке М. О. Микешина, где муза напоминает, пожалуй, даже Свободу на баррикадах у Делакруа. [7] Это ведь и образ музы, "всечасно жаждущей, униженно просящей, которой золото - единственный кумир". Это муза, в стоне которой смешалось все "в смешении безумном":
Расчеты мелочной и грязной суеты,
И юношеских дет прекрасные мечты,
Погибшая любовь, подавленные слезы,
Проклятья, жалобы, бессильные угрозы.
(I, 82)
Но и муза Фета тоже заявляет свою, хотя и совсем другую, необычность. И она противостоит традиции привычной высокой поэзии:
...под ветвию лавровой,
С цитарой золотой иль из кости слоновой,
Ни разу на моем не прилегла плече
Богиня гордая в расшитой епанче.
(266)
Этой музе она противостоит своей "домашностью", простотой, непритязательностью:
Мне музу молодость иную указала:
Отягощала прядь душистая волос
Головку дивную узлом тяжелых кос...
(266)
При всей разнице роднит Некрасова с Фетом то, что оба ,не без основания говорят о новизне своих муз, новизне, не вполне ясной еще самим поэтам. Некрасов поведал, сам смятенно вглядываясь в "смешение безумное", о "непонятности" своей музы:
Так вечно плачущей и непонятной девы