Внимай их пенью - и молчи!
Поэт, выражая до конца глубины своего духа, а тем более анализируя их, рискует разрушить их естественное живое состояние. Ведь, по Тютчеву, познание сродни разрушению. Разрушительное стремление познать чужую личность Тютчев находит и в любви: любовь, страсть разрушает охранительную замкнутость и целостность внутреннего мира человека. Жажда самовыражения, достижения полного взаимопонимания делает личность уязвимой. Даже взаимное чувство, обоюдное стремление любящих к растворению своего я в новом единстве мы не может предотвратить бурную разрушительную вспышку индивидуальности, "особности", отчуждения, которая фатально сопровождает влюбленность, по традиции слывущую моментом гармонии душ:
Любовь, любовь - гласит преданье
Союз души с душой родной
Их съединенье, сочетанье,
И роковое их слиянье,
И... поединок роковой...
(191)
Лирическая тема пагубности этого "рокового поединка", жертвой которого по большей части оказывается женщина, проходит через все творчество Тютчева ("Двум сестрам" (1830), "Сижу задумчив и один..." (1836), "1-е декабря 1837" и "С какою негою, с какой тоской влюбленной" (1837?), "Еще томлюсь тоской желаний..." (1848), "О, как убийственно мы любим..." (1851?), "Предопределение" (1851?), "Не говори: меня он, как и прежде, любит..." (1851-1852) и т. д.). Во многих стихотворениях Тютчева откровенность увлеченного страстью сердца губительна. Она делает его беззащитным перед пошлостью толпы. В стихотворении "Чему молилась ты с любовью..." внутренний мир женщины, способной на глубокие чувства, уподобляется храму, а бездушное светское общество, преследующее ее своим лицемерным судом, рисуется как толпа, оскверняющая храм.
Мотивы опустошенного святилища или растоптанного, уничтоженного вторжением оазиса объединяют разные по теме стихотворения Тютчева: "Silentium!", "О, как убийственно мы любим..." и "Чему молилась ты с любовью..." (1851-1852). Этот лирический мотив отражает присущее Тютчеву ощущение разрушительности моментов наивысшего душевного и творческого подъема, раскрывающих глубины духовного мира человека и ставящих его перед опасностью сделаться жертвой непонимания, недоброжелательства, осуждения. Вместе с тем, несмотря на опасности, которые несет духовный подъем, это состояние поэт воспринимает как счастье.
Так грустно тлится жизнь моя
И с каждым днем уходит дымом;
Так постепенно гасну я
В однообразьи нестерпимом!...
О небо, если бы хоть раз
Сей пламень развился по воле,
И, не томясь, не мучась доле,
Я просиял бы - и погас!
(125)
Драматизм конфликтов любви, гибельных страстей, бурь был близок поэту. Он не мыслил счастье как спокойное существование вне бурь и борьбы. Недаром цветение весенней природы, буйство молодых ее сил он воплощал в образах грозы ("Весенняя гроза", "Как весел грохот летних бурь..."), кипения и разлива весенних вод ("Весенние воды").
Напротив, трагизм "тления", медленного, незримого, "глухого" увядания, трагизм без катарсиса, без героического взлета вызывал глубокую скорбь поэта, его ужасала "боль без отрады и без слез" (189).
Тютчев часто рисует "крайние", кризисные ситуации, развязки напряженных конфликтов, кульминационные моменты борьбы. В философской его лирике эта особенность его творчества проявляется в том, что мысль поэта стремится к предельному лаконизму, к точной обобщающей сентенции. Переводя изящную, законченную формулу, философский вывод на язык образов, поэт выражает свое понимание сущности, основополагающих начал жизни природы, мироздания и бытия людей. В интимной лирике Тютчева эта особенность его поэзии отражена в "сюжете" стихотворений, изображающих драматические эпизоды "поединка рокового" двух связанных взаимной любовью сердец.
Наряду с такими драматичными и драматургичными сюжетами в поэзии Тютчева значительное место занимает изображение ситуаций "непроясненного" трагизма, безмолвного, невыраженного страдания, бесследного исчезновения человеческого существования - без отклика, без признания, без отражения его в памяти.
В стихотворении "14-е декабря 1825" Тютчев рисует восстание декабристов как не принятую народом ("Народ, чуждаясь вероломства, Поносит ваши имена") и историей жертву, подвиг, недостойный названия героического, обреченный па забвение, следствие ослепления, рокового заблуждения. Тютчев осуждает декабристов, но осуждение, которое содержится в его стихотворении, двусмысленно и не абсолютно. Отметая их идеалы, их политические доктрины как неосуществимые, утопичные, он изображает их жертвами энтузиазма и мечты об освобождении. Именно в этом стихотворении Тютчев создает обобщающий образ крепостнической монархии России как "вечного полюса", пронизанного железным дыханием ночи, - образ, предвосхищающий данную Герценом символическую картину последекабрьской реакции ("О развитии революционных идей в России"). Можно отметить своеобразную перекличку образов и идей стихотворения Тютчева, посвященного декабристам, и символического стихотворения "Безумие" (1830). В обоих произведениях жизнь общества воплощается в образе пустыни - выжженной зноем земли ("Безумие") или вечной мерзлоты полюса ("14-е декабря 1825"). Герои обоих произведений - утописты, мечтающие победить роковую мертвенность пустыни, возвратить ее к жизни. Они, по оценке поэта, безумцы, "жертвы мысли безрассудной". Строфа, которой оканчивается "Безумие", однако, не подводит итог мысли автора, осуждающего героя. Более того, вопреки декларированной в начале произведения позиции презрительной жалости к безумцу, ищущему воды в пустыне, конец стихотворения, исполненные лиризма строки о скрытых под песками источниках, шум которых, как кажется герою, он слышит, может скорое восприниматься как апофеоз мечты, чем как ее порицание.
И мнит, что слышит струй кипенье,
Что слышит ток подземных вод,
И колыбельное их пенье,
И шумный из земли исход!
(120)
Недаром эта строфа напоминает начало более позднего стихотворения Тютчева (1862), озвеличивающего дар поэтического прозрения:
Иным достался от природы
Инстинкт пророчески-слепой
Они им чуют, слышат воды
И в темной глубине земной...
(217)
Строфа, завершающая "14-е декабря 1825", двусмысленна, как и все стихотворение. Теплая кровь, дымящаяся и замерзающая на железном ветру, образ, выражающий человеческую беззащитность жертв деспотизма и жестокость силы, против которой они восстали. Исследователь творчества Тютчева Н. В. Королева отмечает, что образ крови в стихотворениях поэта всегда имеет высокий и трагический смысл. [31]
Вместе с тем последний стих этого произведения - "И не осталось и следов..." - дает основание сблизить "14-е декабря 1825" с лирикой Тютчева 40-50-х гг., в которой тема непроясненного трагизма, обыденного существования "без отрады и без слез", "глухой", бесследной гибели становится одной из ведущих. Стихотворения, в которых отражена эта тема, "Русской женщине", "Как дымный столп светлеет в вышине!..", "Слезы людские, о слезы людские...", "Эти бедные селенья..." - замечательны прежде всего тем, что в них дается обобщающий образ современной поэту русской жизни, а в последнем - поэтическая картина жизни народа. Поэт преклоняется перед нравственным величием крепостных крестьян, видит высокое этическое значение ежедневного подвига труда и терпения "непробужденного народа", но глубоко переживает трагизм пассивности, бессознательности своих современников и неосмысленности их существования. Христианское смирение, покорность не соответствовали его титанической натуре, жаждавшей познания и приобщения к жизни с ее страстями и битвами. Идеал активности, существования, полного тревог и событий, раскрывающего творческие силы личности, уже в 40-х гг., у Тютчева сплетается с размышлениями о судьбе русской женщины, с уверенностью в том, что только деятельная, озаренная общественными, умственными интересами и свободным чувством жизнь может сделать ее счастливой. Трагизм обыденной, "рутинной" жизни, лишенной "общей идеи" и значительных событий, жизни, убивающей высокие устремления и творческие силы человека, в разных аспектах раскрывали представители реалистической литературы второй половины XIX в. Немало страниц посвятил осмыслению этой проблемы Тургенев.
Тютчев, творчество которого формировалось в лоне романтического направления, в середине XIX в. вплотную подошел к пониманию "человека, стоящего перед лицом исторических потрясении", [32] поэтически выразил психологию активного, сознательно несущего свою историческую миссию современного человека. Таким образом, он решал художественные задачи, которые в той или другой форме занимали писателей-реалистов его времени.
Обстоятельства личной жизни Тютчева содействовали развитию этой линии его творчества. Поэт стал участником современной драмы, глубоко потрясшей его. Тютчев был человек бурных чувств и страстей. Уже ранние его стихотворения, посвященные любви, поражают силой и откровенностью выражения страсти.
Если Пушкин в своей любовной лирике неизменно провозглашает как высшее проявление эмоции целомудренное, "очищенное" гуманностью чувство, Тютчев глубоко человечную сущность любви раскрывает через изображение губительной, внутренне конфликтной, роковой страсти.
Интересный параллелизм и контрастность можно отметить в стихотворениях Пушкина "Ее глаза" и Тютчева "Люблю глаза твои, мой друг...".
Потупит их с улыбкой Леля
В них скромных граций торжество;
Поднимет - ангел Рафаэля
Так созерцает божество.
Этими стихами Пушкин определяет очарование глаз любимой женщины.
Но есть сильней очарованья:
Глаза, потупленные ниц
В минуты страстного лобзанья,