67952.fb2
Оригинальны тематика, герои и беллетристические жанры у каждого из писателей-демократов. Они обогатили арену реализма, расширили "реальную правду", а на этой основе создали и новые прозаические жанровые образования, новый тип повествования. Решетников создал народный роман, изображающий всероссийское разорение крестьянства, становление в среде бродячего рабочего люда нового поколения людей с пробуждающимся общественным самосознанием, с формирующимся чувством собственного человеческого достоинства. Имя Решетникова навсегда сохранится в истории русской литературы как имя первого бытописателя уральского рабочего класса, заводской жизни, создателя "рабочей трилогии" ("Горнорабочие", 1866; "Глумовы", 1866- 1867; "Где лучше?", 1868). Глеб Успенский 60-х гг. изображал преимущественно мещанско-чиновничью провинциальную Русь, "мастеровщину", но в канун 70-х гг. он обратился к исследованию "просияния ума" в толпе, к воспроизведению мыслей и поведения рабочего, осознавшего "механику" несправедливого строя жизни ("Разоренье", 1869). Помяловский вошел в русскую литературу как основоположник социально-психологической повести, в центре которой - образованный разночинец. Автор "Мещанского счастья" первый столкнул осознавшего себя героя-плебея с помещичьей средой, занялся разъяснением отношения разночинства и барства. Слепцов в "Трудном времени" (1865) пошел дальше по этому же пути, создав образ разночинца-революционера в том же помещичьем окружении, но близкого народу и черпающего в народной жизни опору для своего поведения, материал для своих критических идей. Воронов, напротив, рисует судьбу рядового разночинца, он бытописатель также дна городской жизни болота, трущоб и вертепов. "Все, что только есть в мире циничного, преступного, глубоко оскорбляющего человеческое достоинство, что унижает людей до скотов и гасит в них даже самые последние, микроскопические искры разума и воли, - все соединилось в этой вонючей помойной яме на погибель слабого человека". [6] Эти слова характеризуют позицию писателя, его понимание трагедии обитателей "дна".
Однако за индивидуальными чертами творческого облика каждого из шестидесятников легко просматриваются и общие для них особенности. Последние выражаются и в способах реалистического воспроизведения социальной действительности, и в средствах ее "озарения", и в понимании главной драмы жизни своего времени, и в общественной, эстетической позиции беллетристов. При этом необходимо иметь в виду, что индивидуальное начало - и опыт личной школы жизни, и особенности дарования - служило общему, входило в процесс складывания типических черт всего течения демократической беллетристики. И это вполне естественно, если принять во внимание, что создателями этого течения были разночинцы, люди одного поколения, одной социальной судьбы, единого в своем многообразии опыта жизни. Что же касается индивидуального выражения их художественных дарований, то они развивались под воздействием возникающих в то время общих задач литературы, а также и под влиянием определенных литературных традиций.
Нетрудно заметить, что наследие демократов-шестидесятников глубоко связано с традициями Гоголя, особенно с традициями натуральной школы, с "физиологиями" 40-х гг. Их произведениям присущи разнообразные формы комического, они широко пользуются средствами юмора, иронии и сатиры. Разрабатываемые ими сюжеты, отдельные ситуации по своей необычности порой граничат с фантастическим, анекдотическим, воспринимаются как забавные истории. Но на "дне" этого смешного всегда много драматизма и грусти, горечи и печали. Поэтому в сюжетах шестидесятников совершаются переходы комического в трагическое. Их очеркам и рассказам присуще также сатирическое изображение действительности. Все эти разнообразные переходы юмора в сатиру, комического в трагическое, слияние патетики и лиризма с сатирой, с скорбным тоном живо напоминают художественную манеру Гоголя и некоторых писателей его школы.
Течение демократической беллетристики 60-х гг. характеризуется смелыми новаторскими завоеваниями, значительно обогатившими русский художественный реализм в целом.
Шестидесятники создали особое течение или школу в русском критическом реализме. Они остро и воинственно осознавали свою противоположность либерализму, дворянской литературе и эстетике. В их произведениях встречаются прямые и порой довольно язвительные иронические замечания против, как говорил Горький, "старой дворянской литературной церкви". Правда, демократы понимали выдающееся общественное значение своих великих предшественников. В "Лирических воспоминаниях Ивана Сизова" (1863) Левитов от своего лица заявляет: "От грома уст Пушкина и Гоголя, Лермонтова и Белинского, сразу, без необходимых потяжек и зевоты, глушь встала на ноги и пошла". [7] Некоторые из беллетристов-разночинцев испытали сильнейшее воздействие Гоголя (особенно Левитов), а также и Лермонтова (Помяловский). Но вместе с тем сюжеты и типы, созданные Пушкиным и Лермонтовым в "Дубровском" и "Герое нашего времени", подвергаются в некоторых случаях (у того же Левитова, например) осмеянию. И герои этих литераторов, особенно думающая над своей судьбой Надя Дорогова, а также и проницательный нигилист Череванин (у Помяловского), противопоставляют два образа жизни и два способа ее изображения. С одной стороны, речь идет о жизни, воссозданной И. С. Тургеневым в "Дворянском гнезде" или "Накануне" (здесь высокие любовные драмы). а с другой - о том мире, в котором живут герои Помяловского ("у нас и любви нет"; "нет дуэлей"; "у пас выйдет простенький роман с веселенькими пейзажиками вместо трагических событий"). И дело не ограничивалось только литературно-эстетическими декларациями. Беллетристические способы воспроизведения и оценки жизни, вводимые шестидесятниками, обновляли или разрушали привычные жанровые формы и сюжетные построения. Вместо любовных перипетий - выяснение отношений хозяина и работника, этот господствующий "экономический национальный закон", как говорит Помяловский. Предметом романа становится русская простонародная жизнь, которая в условиях перевала русской истории давала, по убеждению Н. Щедрина, богатый материал для романа, в основе которого - конфликт между тру дом и капиталом, драматический процесс пробуждения самосознания трудящихся. Изучение, как говорил Горький, "всех участников жизни", а не только избранных, исследование "гнойной язвы" общества, типическое изображение голой, неподдельной правды - таковы задачи, которые ставили перед собой литераторы-демократы и которые оказали позднее воздействие на формирование писательской позиции Горького. Роман широко и органично вобрал в себя очерк социально-экономической жизни, факты статистические, этнографические и исторические. "Трудное время" Д. И. Писарев назвал "сельскими картинами" (подзаголовок его статьи "Подрастающая гуманность").
Представители демократического течения 60-х гг. реформируют прозаические жанры, в частности очерковый жанр. Их не вполне удовлетворяла эта форма, сложившаяся в школе Гоголя 40-х гг. И вместо очерка в его классических формах представители "плебейского течения" часто создают "маленькие отрывочки", "письма", "листки, вырванные из чего нибудь", эскизные зарисовки, "дорожные заметки", типы и сцены, диалоги и т. п. Но все же очерк широко распространится и в беллетристике демократов, приобретя здесь новые черты, иной колорит, другую структуру.
Очерк "натуралистов" 40-х гг. основывался обычно на изображении конкретного факта, конкретного лица. Их интересовал человек определенной профессии, как например в классическом очерке Д. В. Григоровича "Петербургские шарманщики". Некоторые из писателей-демократов продолжили эту традицию. Таков очерк молодого Гл. Успенского "Старьевщик" (1863). Но даже и в этом очерке заметно нечто существенно новое. Григорович изобразил шарманщика как человека данной профессии, данного бытового уклада. Успенский же дал обобщающую биографию старьевщика как социально-психологического типа. Показ народных нравов, обычаев и народной психологии, занятий, семейных отношений, разнообразных психологических типов из народа, что было ток характерно для "физиологической" беллетристики 40-х гг., у шестидесятников дополняется изображением социально-экономических отношений и социальных типов. Перестраивается вся структура очерка. На первый план в нем, как и в романе (у Решетникова), в повести (у Слепцова), выдвигается народная среда, коллективный герой, человек толпы, художественное изображение которых сливается с самораскрытием образа автора, с комментарием, с лирическими отступлениями, с публицистикой. Главное в очерке шестидесятников - не фотография, описание и классификация, а сцены, диалоги, социально острые ситуации и столкновения, сопровождающиеся авторскими рассуждениями, выводами и оценками Сердцевиной очерка является зачастую самый обыденный, самый незначительный, иногда даже анекдотический случай из повседневной народной жизни. Именно на этой основе строят, к примеру, свои очерки И. Успенский ("Проезжий", 1861) или Слепцов ("Свиньи", 1864). Но этот мелочный факт писатели-демократы изображают в таком озарении, под таким углом зрения, что невольно возникают обобщения, типизация, позволяющие судить о "механизме" жизни, об экономическом, социальном и правовом положении народа, о его самосознании. И к народу они подошли совсем не с той стороны, которая была предметом особого, любовного внимания писателей "натуральной школы". В их произведениях ощутима последовательно просветительская точка зрения на народ. И она противостояла не только Григоровичу, но и будущему народничеству, представители которого нередко идеализировали крестьянские массы, впадали в сентиментальный тон, превозносили мирские порядки, верили в спасительность общины. Но "какие такие устои могут быть у бедняка, у человека голодного?" - спрашивал Левитов в 70-е гг. [8] Это было смелой и обоснованной дерзостью, разрушающей привычные представления. Стало жизненным делом в условиях вызревания революционной обстановки в стране указать на "глуповство" народа: на рутинность и рабство души, суеверия, умственную дремоту и пассивность, непонимание своих интересов и незнание, как защитить себя. Это и есть "правда без всяких прикрас", революционизирующую силу которой великолепно почувствовал и проницательно растолковал глава революционно-крестьянской демократии Н. Г. Чернышевский.
С опытом работы писателей-разночинцев считались Ф. М. Достоевский, И. С. Тургенев и Л. Н. Толстой, а позже и Горький. Автор "Подростка" признавал, что "Решетниковы выражают мысль необходимости чего-то нового в художническом слове", [9] но вместе с тем он решительно отвергал, как ему казалось, дагерротипическое воспроизведение действительности у Н. Успенского. Тургенев в произведениях Решетникова почувствовал такую правду, которая "дальше идти не может", и признал в авторе "замечательный талант". [10] Предполагая в Слепцове большой талант, Тургенев признался, что его "Питомка" (1863) "пробирает до мозга костей". [11] Но в целом оценивая разночинную беллетристику 60-х гг., автор "Отцов и детей" давал ей отрицательную характеристику, считая, что Решетниковы, Слепцовы, Успенские "ничего выдумать не могут". [12]
Одним из характерных для беллетристов-демократов средств социальной типизации явилась циклизация очерков. Так возникли "Очерки бурсы" (1865) Помяловского ("адовоспитательное" заведение и его жертвы), "Нравы Растеряевой улицы" (1866) Г. И. Успенского (типы, формируемые растеряевским общественным миром), "Владимирка и Клязьма" (1861) (система эксплуатации, обмана и обирания народа), "Письма об Осташкове" (1862-1863) Слепцова ("благодетели" Осташкова и его жертвы).
Ближе всего к писателям-демократам 60-х гг. оказался Н. А. Некрасов-очеркист. Из всех писателей гоголевского направления он в наибольшей степени обладал способностью видеть за отдельными сценами и лицами общий социальный смысл жизни, ее драму. Его "Петербургские углы" так и построены. Разрозненные эпизоды ведут в них к постижению именно драмы жизни (ср. стихотворение "На улице"), к социальным обобщениям. Показательны в социальном плане и самые герои Некрасова: бывшие дворовые люди, босяки и нищие, бездомные женщины, бедняки-актеры и голодные литераторы, бедствующие мещане и мастеровые, - именно они заполняют очерки шестидесятников, так называемую "трущобную литературу" демократического направления. [13] В 60-е гг. находились литераторы, спекулирующие на модной в то время "трущобщине", выхолащивающие большой социально-обличительный смысл этой драмы народной жизни. Левитов, Воронов и Г. Успенский отмежевываются от такого подхода. Не экзотика "дна", не романтические авантюрно-развлекательные истории загадочных опустившихся аристократов (как у В. Крестовского в "Петербургских трущобах"), а реальные страдания и трагическая судьба человека "дна" стоят в центре внимания представителей демократической литературы 60-х гг. и ее ближайшего предшественника Некрасова. В условиях развития капитализма в России происходила бурная деклассация общества. Писатели-разночинцы пытаются понять причины этого процесса. Поэтому они обращаются к истории жизни обитателей дна.
Некрасов-очеркист обладал острым восприятием социального неравенства, общественных контрастов. Он знал, что в жизни "есть несчастливцы, которым нет места даже на чердаках и в подвалах, потому что есть счастливцы, которым тесны целые домы...". [14] Характерно для очерков Некрасова и другое. Тростников, герой "Петербургских углов", столкнувшись на деле с социально-материальным неравенством, с несправедливостью петербургской жизни, освобождается от своих былых иллюзий. в нем зреет протест. Изображение процесса избавления представителей социальных низов от иллюзий (эта проблема разрабатывалась и М. Е. Салтыковым в повести 40-х гг. "Запутанное дело") имело особое значение для последующего поколения писателей - для шестидесятников, в произведениях которых пробуждение и рост личности из народа, история становления общественного самосознания трудящихся имеет зачастую сюжетообразующее значение.
2
Новое писатели-демократы внесли не только в разработку жанров и стиля, конфликтов и типов. Преобразовалась и композиция их произведений. Изменения произошли, в частности, в принципе "семейственности". Решетников, Глеб Успенский, Помяловский, Слепцов в структуре своих повестей и романов иногда используют (как позднее и Н. Щедрин в "Господах Головлевых" или "Пошехонской старине") этот принцип. Но он переосмысляется благодаря их выходу за рамки "частной жизни" в большую жизнь трудового народа. Так построены повесть "Подлиповцы" (1864), романы "Свой хлеб" (1870), "Глумовы" и в известной мере "Горнорабочие" у Решетникова, "трилогия" Гл. Успенского "Разоренье".
Решетников первый доказал, как заметил II. Щедрин, что простонародная жизнь дает достаточно материала для романа. Появление такого романа диктовалось условиями пореформенной жизни народа, его пробуждением, но было подготовлено и традициями гоголевского направления. Для Решетникова был важен опыт Григоровича, автора романов из народного быта (среди них особенно "Переселенцы", а также и "Рыбаки"). Однако художественная структура романов Решетникова, их идейно-психологическая направленность, вся их поэтическая атмосфера глубоко отличны от идейно-художественной системы Григоровича. В центре романа "Переселенцы" - изображение жизни одного захудалого семейства. Тот же принцип семейственности лежит и в основе романа "Рыбаки". Решетников же, создавая индивидуализированные образы из народа, рисует всю народную среду, создает коллективный образ трудового народа и показывает типические обстоятельства жизни всей массы. Ничего подобного не было у Григоровича и Тургенева. Решетников отдает себе отчет в том, что перед ним стоят новые задачи в романе, он оставляет узкие для него автобиографические рамки (повесть "Между людьми", 1865) и стремится к эпическому воспроизведению жизни народа в целом. В работе над романом "Горнорабочие" Решетников шел не от эпизодов в личной, семенной жизни героев, а обратился к судьбе народа в поворотные моменты его истории. "В первой части, - подчеркивал он, заключаются крепостью горнозаводские и завязка романа; во второй - казенные, в последней - вольные". [15] Из этого следует, что общая структура романа, в частности такой ее существенный элемент, как композиция, подсказывается романисту формами жизни, ее характерными процессами. Поэтому эти элементы имеют не только формальное, конструктивное, но и художественно-познавательное, а также и оценочное значение.
На первый взгляд кажется традиционной фабула романа Слепцова "Трудное время": передовой человек, революционер пробуждает героиню, освобождает ее от социальных иллюзий и ведет к разрыву с семьей, со всей той средой, в которой она жила. Но не любовь является силой, вдохновляющей Марию Николаевну на поиски новых путей жизни. Поэтому и сюжет романа не ограничен узким кругом семьи, изображением тех или других достоинств и недостатков участников конфликта. Романист Слепцов связан с тургеневской традицией ("Рудин", "Накануне"), а вместе с тем он преобразует структуру тургеневского романа, создает свою концепцию жизни и характеров. Отношения Рязанова, Щетинина и Марии Николаевны романист раскрывает на почве практики народной жизни. Автор включает в роман острые, глубоко значимые сцены, диалоги из народной жизни. Революционер Рязанов, с одной стороны, как бы "водит" Марию Николаевну по жизни мужиков, а с другой - сбрасывает все покровы с грубо эгоистического, кулацко-помещичьего отношения Щетинина к крестьянам. "Просветление" Марии Николаевны возникает не под воздействием чувства любви (так строил свои сюжеты Тургенев), а под влиянием реальной школы мужицкой жизни и беспощадной пропаганды Рязанова. В развитии сюжета "Трудного времени" происходит постепенное усиление этой пропаганды и становятся все более социально заостренными, обнаженными картины мужицкой жизни. В зависимости от этого протекает духовная жизнь Марии Николаевны, развертывается история ее отношений с мужем, с Рязановым, с крестьянами. Так возник ярко выраженный социально-психологический и политический роман Слепцова. Опираясь хотя бы на опыт этого романа, следует сказать, что огромной победой беллетристов-демократов 60-х гг. явилась трактовка обстоятельств как общественных отношений и изображение человека как совокупности этих отношений.
Но все же следы "принципа семейственности" сохранились в "Трудном времени", в романе 1865 г. Позже, в 1867-1871 гг., работая над новым романом, так и оставшимся незавершенным, - "Хороший человек", [16] - Слепцов окончательно порывает с традиционными схемами романистики. Здесь писатель показал, как под прямым влиянием жизни трудового народа перерождается Теребенев. Он освобождается от настроений кающегося дворянина, "лишнего человека", выдвигает идею служения народу, осознает ужасную драму, основанную на борьбе из-за куска хлеба, которая ежедневно разыгрывается на фабриках, чердаках, в подвалах, на больших дорогах, пристанях: "Вот, вот она, настоящая современная драма! - думал Теребенев. - Вот они, герои этой драмы. Теперь уж нет других героев, нет больше драмы, кроме этой, и герой этой драмы - работник".
Симптоматично, что Теребенев "нашел связь между переселенцами и самим собою и в их отъезде видел свое личное дело, к которому нельзя же относиться безучастно". [17] Теребенев чувствует себя должником народа. Он только пользовался чужим трудом, но ничего не возвращал. Эта мысль обожгла его, он почувствовал себя виноватым перед переселенцами, появилась потребность немедленно расплатиться с ними, упасть перед ними на колени, просить у них прощения, отдать им все свои деньги. Но народ не принимает благотворительности. Теребенев понял всю несостоятельность своего коленопреклоненного отношения к народу, своей барской филантропии. Он зло осуждает свой порыв ("разлетелся со своею мелочью"). И тогда явилась мысль, что филантропию необходимо заменить делом, борьбой.
Опыт народно-трудовой жизни, таким образом, является стимулятором духовного перевооружения Теребенева, он направляет и определяет содержание его мыслей, чувствований, исканий, организует его поведение. Индивидуальная судьба личности органически сливается с жизнью простонародья.
Представители рассматриваемой плеяды писателей дали новое истолкование среды и человеческих характеров, своеобразно раскрыли связи всего процесса жизни и судеб отдельных людей. В этой сфере также обнаруживаются и индивидуальные черты творчества демократов, и их общность в понимании всего внутреннего "механизма" современных им общественных порядков, и их связь с идеями Чернышевского, Добролюбова и Писарева.
Шестидесятники поставили человека, его духовное и физическое бытие в зависимость от таких объективных элементов общественно-бытовой сферы, на которые русская литература первой половины XIX в. не обращала или почти не обращала внимания. К пониманию и изображению среды многие из беллетристов-демократов подошли с точки зрения выражения в ней определенных социально-экономических отношений и интересов. Эта тенденция вообще начала широко развиваться в русском реализме второй половины XIX в. (Л. Н. Толстой. Н. Щедрин, Н. А. Некрасов, А. Н. Островский, Д. Н. Мамин-Сибиряк, Г. И. Успенский, проза писателей-народников).
Коренная ломка социально-экономических отношений, процессы капитализации страны, рост городов, разорение деревни, формирование новых классов и новых характеров поставили перед шестидесятниками новые задачи в изображении типических объективных обстоятельств, открыли перед ними новые слагаемые среды. В обстоятельствах жизни они указали на важнейший фактор на систему капиталистической экономической эксплуатации трудового народа - и изобразили первые столкновения противоположных экономических и социальных интересов в пореформенной России. Так, Слепцов в дорожных заметках "Владимирка и Клязьма" вникает в самую механику "объегоривания" трудового народа со стороны предпринимателей, больших и малых хищников. [18] Автор названных очерков понял, что вопрос о положении народа "сводится на вопрос экономический". Художественное исследование "тайн" экономических отношений между эксплуататорами и эксплуатируемыми характерно также и для других шестидесятников, особенно для Гл. Успенского ("Разоренье") и Решетникова ("Горнорабочие").
Такое понимание действительности вызвало появление новаторских черт в сюжете и композиции. У Решетникова главная сила, двигающая сюжет романа "Где лучше?", определяющая характер его героев, их внутренний мир, их группировку, отношения, судьбы, - неумолимая реальная необходимость, одинаковая для всей массы народа. Материальная нужда, этот, по выражению Щедрина, "гнетущий интерес", соединяет людей, единит их эмоции и мысли, гонит их с насиженных мест и разводит по разным дорогам в поисках "где лучше?", но приводит их в одно место, в Петербург, - такова сюжетная канва романа, отражающая типическую судьбу бродячего трудового народа, этой "страдательной среды" в пореформенной России. Безусловно, что одинаковая для всех героев из народа драма борьбы за каждодневное существование стесняла возможности для художественного воспроизведения индивидуализированных типов. Вся громадная народная масса жила как один человек под гнетом пока для них фатально действующих обстоятельств. Но характерно, что в рецензии на роман "Где лучше?" Щедрин не упрекал его автора за слабость в обрисовке индивидуальных характеров, а объяснил эту особенность тем, что личная драма героев Решетникова раскрывается как выражение общей драмы народной жизни. Великий сатирик в этой связи гениально уловил одну из особенностей изображения трудового народа в критическом реализме: "...покуда народные массы еще не в состоянии выделять из себя отдельных героических личностей, эта точка зрения (личная драма в связи с драмою общей, - Н. П.) на художественное воспроизведение народной жизни есть единственно верная". [19]
На социально-экономические процессы капитализирующейся России писатели-демократы смотрят с точки зрения интересов, положения и судьбы трудового народа. "Реальные горести и реальные радости" народных масс, поиски ими счастья, отношения "живого товара", т. е. "рабочих рук", с покупателями и разнообразным начальством являются типическими обстоятельствами в судьбе отдельной личности (не только из народа, но и из интеллигенции) и главными источниками, питающими ее интересы, стремления, идеалы.
По убеждению писателей-демократов, крайне важно, чтобы человек был близок к трудовому народу, воспитывался бы в школе его труда, страданий и радостей, жил бы его интересами. В таком аспекте Помяловский показал воспитание мальчика Егорушки в доме его отца-слесаря. Это же писатель подчеркнул, изображая детские годы Петра Потесина в незавершенном романе "Брат и сестра" (1862). В очерках "Отцы и дети" (1864) Глеб Успенский рассказал историю жизни двух поколений детей преуспевающего, а потом обедневшего чиновника. В образе Павлуши он описал поколение, далекое от народа, воспитанное до "потопа", т. е. до падения крепостного права ("пряничное детство", "чистка головы" "от всякой работы", усвоение "кротости и смиренства", "мертвящее" воспитание). В образе Петра предстает поколение, выросшее во время "потопа" и после него, когда Руднев-отец разорился. Петр жил в кухне вместе с народом, который работал для господ. Он все больше и больше привыкал понимать мужицкие боли, новая обстановка развивала в нем любовь к угнетенным труженикам.
Характерным элементом типических обстоятельств в изображении писателями-демократами процесса жизни и формирования характеров является труд, прежде всего физический труд народа. И. Хвощинская (В. Крестовский) в романе "В ожидании лучшего" (1860) печальную судьбу своей героини Полины и ее матери связывает с тем, что они презрительно относились к труду и, не желая жить собственным трудом, предпочитали оставаться в унизительном положении приживалок.
В каких отношениях с трудом находится человек или семья - от этого зависит нравственное содержание их жизни, воспитание молодого поколения, развитие личности. Чернышевский в романе "Что делать?" (1863) показал значение труда в судьбах героев, сделал труд действующей силой в развитии сюжета, дал трудовую трактовку всего процесса жизни. Вере Павловне и Кирсанову особенно понравились в некрасовской поэме "Коробейники" те стихи поэта, в которых говорится о том, как Катя, нетерпеливо ожидавшая жениха, "избавлялась от тоски работою". [20] Это место поэмы осветило Кирсанову и Вере Павловне их собственное положение, когда они жили в разлуке. Кирсанов тогда успешно боролся со своим чувством к Вере благодаря необходимости заниматься неотложным трудом. Вера такого неотступного дела не имела и поэтому была беззащитна перед своим чувством к Кирсанову, страдая от разлуки с ним.
Следуя за идеями Чернышевского, а также Писарева, отражая стремления, жизненные интересы нового поколения людей, демократическая беллетристика 60-х гг. очень высоко поставила значение труда, считая его главным элементом жизни, абсолютно необходимым условием подлинно человеческого бытия. Демократы-шестидесятники провозгласили необходимость освобождения труда, они говорили о радости труда по призванию. Разночинец-пролетарий Брусилов из одноименного очерка Н. Успенского утверждает, что "труд сам по себе имеет целебное влияние на нравственную сторону: оп именно складывает характер человека". [21] Молотов, герои Помяловского, хотел бы трудиться по призванию ("дайте ...> человеку дело на всю жизнь, но такое, чтобы он был счастлив от него"). [22] В таком труде Молотов видит свою человеческую потребность, считая, что только труд дает независимость, свободу, счастье, радость. Однако, как он говорит, господствующий экономический закон в русской жизни диктует другое, он лишает труд эстетической ценности и нравственного содержания, искажает человеческую природу. Молотов так говорит о господствующем взгляде на труд: ""Ничего не делаю, значит - я свободен; нанимаю, значит - я независим" ...> "Я много тружусь, следовательно, раб я; нанимаюсь, следовательно, чужой хлеб ем". Не труд нас кормит - начальство и место кормит; дающий работу - благодетель, работающий - благодетельствуемый; наши начальники-кормильцы". [23]
Писатели-демократы, поборники трудовой жизни, показали нравственное превосходство трудового народа перед паразитическими сословиями. Они обратили особое внимание па то, каковы материальные источники жизни человека, семьи, как и для чего добываются средства к жизни - правыми или неправыми делами, яичным трудом пли же разными путями эксплуатации, обмана, для удовлетворения насущных потребностей или же ради прихотей, - от этого также зависит весь образ жизни человека, его нравственный мир и поведение. Подобный подход к жизни, такая трактовка и оценка человека также пропагандировались наставником шестидесятников Чернышевским в романе "Что делать?". Во втором сне Веры Павловны дано сопоставление двух типов жизни жизни бедных родителей Алексея Петровича Мерцалова и жизни богатой и развращенной семьи Сержа. Высказанные здесь Чернышевским мысли о реальных горестях н реальных радостях простого парода, о "здоровом свойстве" жизни трудящихся явились руководящими для деятелей демократической литературы, они обогатили их реалистические принципы.
"Здоровое свойство" народной жизни объясняется, с точки зрения Чернышевского и его последователей, тем, что в основе ее лежит труд, реальные насущные потребности, удовлетворение необходимых нужд. Иная жизнь у обеспеченных и нетрудящихся сословий. Когда Серж признался, что его богатые родители тоже "вечно хлопотали и толковали о деньгах", что богатые люди "не свободны от таких же забот", что они "заботились о детях", то Мерцалов потребовал уточнения смысла этих забот: "...вы скажите, почему они хлопотали о деньгах, какие расходы их беспокоили, каким потребностям затруднялись они удовлетворять? ...> А кусок хлеба был обеспечен их детям?". Алексей Петрович прерывает разъяснения Сержа и сам характеризует подлинный смысл его жизни: "... мы знаем вашу историю; заботы об излишнем, мысли о ненужном, вот почва, на которой вы выросли; эта почва фантастическая. Потому, посмотрите вы на себя: вы от природы человек и не глупый, и очень хороший, быть может, не хуже и не глупее пас, а к чему же вы пригодны, на что вы полезны?". [24]
Таким образом, трактовка среды, типических обстоятельств (эксплуататорский строй жизни, тунеядствующие сословия и трудовой народ, праздность и труд) приобрела в реалистической системе беллетристов-шестидесятников новаторский характер, она придала реализму революционизирующий и социалистический смысл.
3
Другая сторона художественной концепции жизни - трактовка человеческих характеров, судеб людей - имела тот же смысл. В реализме шестидесятников трагическая зависимость человека от обстоятельств раскрыта с особой силой и своеобразием. Руководящей идеей шестидесятников становится мысль о том, что человек формируется совокупностью всех условий окружающей действительности и черпает все свои знания, чувства, ощущения из опыта повседневной жизни, особенно из опыта борьбы за свое существование. Поэтому для развития человека очень важно, какова социальная действительность, каковы ее качества, насколько она человечна, может ли человек черпать в ней материал для воспитания в себе человека.
Чернышевский в статье о "Губернских очерках" Щедрина, произведении принципиального значения для писателей-демократов 60-х гг., сформулировал одно из основных положений социологии революционных просветителей-социалистов. "Отстраните пагубные обстоятельства, и быстро просветлеет ум человека и облагородится его характер", - говорит он. [25] Роль данной идеи, как и "Губернских очерков", подсказавших эту идею, была исключительно важной для нового понимания жизни и ее художественного воспроизведения. Сформулированное Чернышевским положение открывало путь к материалистическому истолкованию связей человека и общественной среды, к усилению социально-критического и гуманистического содержания литературы, ее роли как фактора социального прогресса. Чернышевский указал на такую правду жизни, которая действительно могла помочь трудовому народу.
В "Святом семействе" Карл Маркс писал: "Не требуется большой остроты ума, чтобы усмотреть необходимую связь между учением материализма о прирождённой склонности людей к добру и равенстве их умственных способностей, о всемогуществе опыта, привычки, воспитания, о влиянии внешних обстоятельств на человека, о высоком значении промышленности, о правомерности наслаждения и т. д. - и коммунизмом и социализмом. Если человек черпает все свои знания, ощущения и пр. из чувственного мира и опыта, получаемого от этого мира, то надо, стало быть, так устроить окружающий мир, чтобы человек в нём познавал и усваивал истинно человеческое, чтобы он познавал себя как человека ...> Если характер человека создаётся обстоятельствами, то надо, стало быть, сделать обстоятельства человечными. Если человек по природе своей общественное существо, то он, стало быть, только в обществе может развить свою истинную природу, и о силе его природы надо судить не по силе отдельных индивидуумов, а по силе всего общества". [26]
Нетрудно заметить, что с этими мыслями молодого Маркса очень тесно соприкасается приведенное выше высказывание Н. Г. Чернышевского о необходимости борьбы за человечность обстоятельств как основы для перевоспитания человека, развития его человеческой сущности.
Рязанов, герой романа Слепцова "Трудное время", прямо говорит: "Все зависит от условий, в которые человек поставлен: при одних условиях он будет душить и грабить ближнего, а при других - он снимет и отдаст с себя последнюю рубашку". [27] Такое понимание зависимости характера от обстоятельств утверждается и Помяловским в повестях "Мещанское счастье" и "Молотов" (1861). Здесь показана трагическая участь образованного пролетария Молотова, осознавшего себя врагом помещичьего строя, но вынужденного под влиянием "подлой действительности" подавить в себе духовные запросы и помириться на "честной", "благонравной" "чичиковщине". По этому поводу Горький писал: "Хорошие повести Помяловского о том, как революционер превращался в благополучного мещанина, недооценены ...> эти авторы (Горький здесь имел в виду еще Слепцова, Кущевского, - Н. П.) проницательно изобразили процесс превращения героя в лакея...". [28] В повестях Помяловского ставятся важные общественные вопросы. Почему на Руси возможны характеры, подобные Молотову, Череванину и Потесину, почему в этих людях "постепенно и медленно утихала сокрытая ненависть", торжествовала "одеревенелость" и "благодетельное равнодушие", почему на Руси "тяжело и скучно жить"? Писатель, рисуя перерождение Молотова и безутешную тоску Нади, отвечает на эти вопросы. Господствующие законы "звериной жизни", "барского хамства и хамского хамства" (Левитов) губят человека. Помяловский, названный Горьким "ярким и огромным", "глубоко чувствовал враждебную жизни силу мещанства, умел беспощадно правдиво изобразить ее и мог бы дать живой тип героя". Таким писателем был и Слепцов, который "устами Рязанова, зло и метко посмеялся над мещанином". [29]
Беллетристы-демократы воспроизводят и анализируют именно повседневный чувственный опыт своих героев и устанавливают, к каким результатам ведет этот опыт. Изображение всего этого становится специальным предметом их творчества. Они создали ряд ярких произведений, в которых буквально исследуется история уродливого формирования личности под воздействием "неразумной силы вещей" (Чернышевский). Потрясающая правда "Очерков бурсы" Помяловского состояла в том, что в этом произведении читатели увидели изображение всего российского строя жизни, нравственно калечащего личность человека, уродующего, губящего талантливых, сильных людей. Передовая критика и публицистика сблизили бурсу с царской тюрьмой, а "Очерки бурсы" Помяловского - с "Мертвым домом" Достоевского. Характерны оценки бурсацкой жизни и бурсацкой педагогики у Помяловского. Он проникает во все то, что "оподляет дух учебного заведения". Его интересует, как в бурсе формируются "отвратительные гадины" (Тавля), "дикие характеры" (Гороблагодатсккй), "заколоченные личности". "Мертвящая долбня", проникающая в кровь и кости ученика; "растлевающая сила хорового, начала"; "подлая власть товарища над товарищем"; "душевное отупение" - так определяет автор сущность бурсацкого воздействия на человека. В параллель к этому миру погибших и погибающих следовало бы поставить не только "Записки из Мертвого дома", но и "Нравы Растеряевой улицы" Глеба Успенского. Это произведение, как говорил Горький, проникнуто "трепетом гнева и отвращения пред "повсеместным душегубством"". [30]
В разных формах и с различной глубиной шестидесятники показали, как говорит Глеб Успенский, "неудовлетворенные или задушенные человеческие требования". Воронов в повестях "Детство и юность" и "Тяжелые годы" (из его сборника "Болото") исследует историю формирования личности под воздействием уродливых обстоятельств (впечатления тюремной жизни, деспотическая власть отца в семье, судьба талантливого учителя, опустившегося в "грязную действительность, приправленную физическим и нравственным калечеством"). Жизнь, закованная в тяжелые кандалы, среда, требующая отрешения от всего, что было дорого сердцу, школа, отнимающая последнюю надежду на собственные силы и сознание своего человеческого "я", - таков первый университет в жизни героя Воронова. Уголок, где протекало начало его жизни, представляется ему кладбищем, где многие погребли целую жизнь, где и он видит свежую могилу своего детства. Грустно-лирическое повествование автора записок сопровождается стихами Некрасова ("Родился я в пустыне полудикой...", "Родина мать"). Затем начался второй университет жизни - столь же безотрадные впечатления юности. В цикле очерков "Петербургские типы" (из того же сборника) Воронов исследует разнообразные отвратительные порождения жизни-болота, вскрывает источники "нравственного калечества" человека ("Наш общий друг", "Знакомый незнакомец", "Современный герой", "Сквозь огонь, воду и медные трубы" и др.).
Левитов в сестре целовальничихи ("Целовальничиха", 1861) видел "оскорбленное чувство прекрасной природы". Писатели-демократы говорят о страданиях и унижениях бедняка. Но эта тема, столь характерная для передовой беллетристики 40-х гг., разрабатывается ими не в нравственно-психологическом плане, морально и эстетически возвеличивающем униженных и оскорбленных, а прежде всего в плане выявления результатов отрицательного воздействия на бедного человека социально-экономических, материальных и духовных условий его существования. Начало такого отношения литературы к жизни бедняка положено "Петербургскими углами" Некрасова и "Запутанным делом" Салтыкова, а позже "Что делать?" Чернышевского (семья Розальских). Идея "ты - брат мой", популярная в литературе 40-х гг., становится почти невозможной в жизни, воспроизведенной представителями новой литературной школы, и заменяется повой идеей - "человек человеку волк".
Писателей-демократов не мог вполне удовлетворить высокий пушкинский гуманизм, признающий торжество человечности в самом ничтожном представителе общества. Этой искры человечности, столь важной для молодого Достоевского и для некоторых других представителей литературы 40-х гг., писатели 60-х гг. или совсем не находят в своих измученных жизнью героях, или с грустью и тоской, с криком боли признают ее слабость и бесполезность. Тот же Левитов показал глубоко человеческое содержание в дружбе и любви всеми осмеянного урода Петруши и цветущей, но забитой Аннушки в незаконченной повести "Горбун" (1863). История их любви завершается катастрофически-страшным для них торжеством законов бесчеловечной жизни.
О гибели человечности Левитов рассказывает и в трагически-мрачном очерке "Нравы московских девственных улиц" (1864). Здесь действующим лицом выступает подвал, свидетель человеческих драм и хранитель мертвой вековечной неподвижности ужасного бытия бедноты. Подвал назидательно, ссылаясь на опыт многих поколений людей, проживших в его стенах, упрекает рассказчика Ивана Петровича (человека из другого, более светлого мира, но также раздавленного жизнью} в бесполезности и даже вредности его посещений подвальных обитателей, его знакомства и дружбы с Катей, разговоров и чтений с пего. Говорящие стены подвала предсказывают, что все это принесет только новые, еще более тяжелые испытания и несчастия. Предчувствия подвала сбылись. Иван Петрович не мог вывести Катю на ту широкую дорогу жизни, о которой он ей толковал, а она, выбитая его пропагандой из привычной подвальной колеи, бежит из подвала, обрекая себя на позор. "Видишь, Иван Петрович! Всегда я тебе толковал: уйди ты от нас, потому будет у нас от твоих слов большое горе... Господи, - взмолился старый подвал, как бы подвижник какой святой, когда только эти слова будут идти не мимо нас?". [31] Эти иронические комментарии, подчеркивающие обреченность обитателей подвала, вместе с тем: говорят и о тоске автора по сильным людям, по сильным словам, способным, как это показано в романе Чернышевского, нарушить, переделать установившийся "лад" жизни.
Есть у Левитова и чисто психологические повести о разрушении духовного мира личности, о крушении светлых надежд разночинца. Одна из них, "Петербургский случай" (1869), с потрясающей силой рассказывает о трагической судьбе сломленного жизнью разночинца Померанцева. В произведениях шестидесятников-демократов изображены "убитые призвания" целого поколения безымянных интеллигентов-плебеев. Таковы погубивший себя в вине образованный друг Слепцова ("Владимирка и Клязьма"), погубленный талантливый живописец у Левитова ("Степная дорога ночью", 1861; незаконченный роман "Сны и факты"), [32] спившийся учитель у Н. Успенского ("Деревенская газета", 1860). Особенно характерны судьбы студента Брусилова в одноименном очерке Н. Успенского, Клещова и Крылова в рассказе "Сквозь огонь, воду и медные трубы" и очерках "Московские вертепы" (из сборника "Болото").
Выразительны, типичны в этом же плане и образы интеллигентов-разночинцев в романах Решетникова. В романе "Глумовы" автор рисует образ учителя Петра Савича Курносова, выходца из народа. Он понял сущность отношений крепостного начальства к рабочим, с жаром принялся за обучение заводских ребят. Но школьные реформы кончились тем, что Петра Савича публично, в присутствии всех учеников, высекли, и с тех пор школьники с "недоверием стали смотреть на своего учителя". С глубоким пониманием психологии Решетников показывает, как унижение и оскорбление в человеке его достоинства, его убеждений, как бессилие этого человека перед действительностью приводят к роковой развязке, к падению, к пассивному отношению к жизни. У Курносова отбили всякое желание приносить пользу молодому поколению рабочих, он стал пить, "его горе слилось с горцем рабочих", но интеллигент и рабочие, как с болью признает Решетников, так и не поняли друг друга.
В реализме шестидесятников трагическая зависимость человека от обстоятельств раскрыта с глубоким своеобразием, подтверждающим, что в истории русской литературы наступила после Гоголя и его школы "новая фаза". Белинский высказал мысль, что герои Гоголя являются в той или другой мере жертвами общественной среды. Автор "Мертвых душ" изобразил разнообразные типы пошлого человека - типы пустоты и одичалости, когда человек становится "окременевшим куском", "прорехой на человечестве". Но Гоголь не отдавал себе полного отчета в тех далеко идущих социальных перспективах, которые открывались в созданной им концепции жизни. Он увлекся иллюзорной заботой о нравственном возрождении человека. Как утопист, он мечтал о нравственном оздоровлении общества, в принципе оставаясь, однако, в рамках старого общества.
У писателей-демократов речь идет не просто о пошлости человеческой личности, о зверинце нравственных уродов. У них появилась очень важная идея разрушения личности под воздействием "свинцовых мерзостей". И речь у них идет не о нравственном всеобщем оздоровлении как средстве исцеления. Наиболее проницательные из них говорят о необходимости коренного пересоздания всего механизма социально-экономических отношений. Проблемы нравственности, вопросы психологические приобрели у них новое содержание и новое толкование. Раскрыв непосредственную зависимость знаний, чувств и поведения от повседневного жизненного опыта, беллетристы-демократы показали, что социально-экономическая действительность их времени, господствующие правила морали враждебны истинно человеческому, они не воспитывают, а разрушают человеческие свойства. Психологизм приобрел у шестидесятников непосредственно социальное содержание, материалистическое истолкование, а в некоторых случаях получил и социалистическое озарение. В "диалектике души" их интересует не внутренняя логика и сцепление элементов саморазвивающегося мышления и чувствования, а прямая зависимость душевных движений, как и поведения, от повседневных, будничных обстоятельств жизни. В повествовании беллетристов новой школы огромную роль играет исповедь героя, в которой показывается, как школа жизни "воспитывает" - уродует человека. Поэтому важное значение у них приобретают автобиографический жанр, дневник, в основе которых - та же история личности в "одуряющей жизненной обстановке" (Левитов), под воздействием "неотразимо-гнетущих обстоятельств" (Воронов).
Некоторые из писателей-разночинцев, особенно Решетников и Г. Успенский, раскрывают смутный, инертный, стихийно-бессознательный внутренний мир своих героев, их наивные упования и иллюзии, предрассудки и заблуждения. Эта сфера внутренней жизни бедняка почти не была знакома предшественникам демократического течения 60-х гг. Только Некрасов в "Петербургских углах" и Салтыков в "Запутанном деле" коснулись этой незнакомой и малодоступной сферы. Разночинцы 60-х гг. не ограничились изображением лишь стихийных чувствований и неосознанного отношения к жизни. Они обратились и к воспроизведению разнообразных форм роста самосознания. Сочетание того и другого является главным предметом психологического анализа у Решетникова и Глеба Успенского.
Учение о "человеческой природе", разработанное русской революционно-демократической и социалистической мыслью, органически вошло в прозу писателей-демократов, служило им руководством в оценке положения человека в условиях эксплуататорского общества. Здесь значительным было идейное влияние Писарева, который в статье "Реалисты" (1864) требовал от писателей изображения "несовершенства жизни", "громадного мира неподдельного человеческого страдания, который со всех сторон окружает нас сплошною темною стеною". [33] В статье "Посмотрим!" (1865) Писарев высказал мысль о том, что искусство должно показывать, как эксплуатация пагубно влияет на весь физический и духовный облик труженика, искажает всю его натуру. Данные идеи не только теоретически оплодотворяли демократическую прозу, они требовали от писателей разработки новых способов и средств изображения человеческого характера и обстоятельств.
Не все представители рассматриваемой плеяды сумели подняться на высоту революционно-демократической идеологии и оказаться в роли глубоких последователей или единомышленников Чернышевского и Добролюбова в сфере политического или философско-материалистического мировоззрения. Речь идет о единстве лишь основ их разночинно-демократического мировоззрения, что предполагает наличие разнообразных и значительных оттенков в нем, разный его уровень. Помяловского и Воронова, например, можно с полным основанием признать учениками Чернышевского, имея в виду не только их личные заявления по этому вопросу, но и проблематику их прозы, тенденции ее развития. Главы незавершенного романа "Брат и сестра", а также и предсмертный прозаический этюд "Андрей Федорович Чебанов" (1863) свидетельствуют о вызревании революционно-демократической идеологии Помяловского. Слепцов выступает единомышленником Чернышевского, вполне сложившимся, зрелым революционным демократом, социалистом, организатором Знаменской коммуны, задумавшим написать социалистический роман "Остров Утопия". Легко заметить связь некоторых мотивов первой части "Разоренья" Глеба Успенского с романом Чернышевского "Что делать?" в вопросах этики, "философии жизни" у трудящихся (томление Веры Розальской и Нади Черемухиной в "подвале" и "мертвом долю", противопоставление трудовой жизни паразитизму). В романе Решетникова "Свой хлеб" разрабатываются проблемы, которые волновали и революционных социалистов-просветителей (облагораживающее значение труда, реальные радости и реальные горести трудового народа, его пробуждение, борьба за независимость женщины).
Мировоззрение Н. Успенского 60-х гг. почти не соприкасалось с той революционно-просветительской философско-политической программой, которая была знаменем вдохновителей "Современника". Но как писатель он подошел к народной жизни с такой стороны, которая объективно оказалась принципиально важной в обстановке революционной ситуации. В программной статье "Не начало ли перемены?" (1861), посвященной сборнику рассказов II. Успенского, изданному в 1861 г. Некрасовым, Чернышевский показал, что заслуга автора этого сборника состоит в том, что он впервые в истории русской литературы ярко и с исчерпывающей откровенностью выставил перед читателем коренную причину "тяжелого хода" народной жизни - ее следует искать в самом народе. Писатель говорит о народе всю суровую правду, смело сосредоточивая главное свое внимание на его коренных недостатках. Он берет массу дюжинного и бесцветного народа, действующего по привычке и машинально, согласно принципу "так заведено". Конечно, говорит Чернышевский, "инициатива народной деятельности" заключена не в этих безличных представителях народа и по ним нельзя судить о его способностях, но их "изучение все-таки важно, потому что они составляют массу простонародья, как и массу наших сословий". "Инициатива, - подчеркивает критик, - не от них; но должно знать их свойства, чтобы знать, какими побуждениями может действовать на них инициатива". В дальнейших своих суждениях Чернышевский не только раскрывает возможные пути воздействия людей инициативы на серую и инертную массу народа, но и выражает уверенность, что этот народ в нужную минуту может стать активной силой. [34]