Такие задирательные противоправительственные песни особенно соответствовали народному вкусу и вызывали в крестьянской публике неудержимый смех. Они тотчас заучивались и разносились присутствовавшими далее по деревням". [22] Народническая песня с революционным содержанием вторгалась в жизнь и быт русского рабочего и крестьянина. "Свободушка", "Доля", "Барка", "Дума ткача", "Дума кузнеца", "Крестьянская песня", созданные Синегубом, Волховским и Клеменцом, стали народными песнями и вошли в большую русскую поозию.
Разумеется, в пропагандистской деятельности народников было немало и "детской неумелости", связанной с тем, что многие из них не знали народа, имели о нем слишком книжные, отвлеченные понятия. Они переоценивали революционные инстинкты крестьянина, идеализировали общинный быт народа, закрывали глаза на процесс начавшегося классового расслоения деревни. "Все то, что подтверждало наши теории, - вспоминал впоследствии Дебагорий-Мокриевич, - мы брали целиком; все то, что противоречило дм, мы так или иначе ухитрялись поворотить все-таки в пользу наших взглядов...". [23] Но было бы в высшей степени несправедливо рассматривать "хождение в народ" лишь с точки зрения открывшихся на этом пути неудач. Хотя многие иллюзии рассеялись уже в первые месяцы агитационной деятельности, опыт общения с народом не только не разочаровал, но укрепил веру пропагандистов в правоту своего дела. "Хождение в народ" закончилось катастрофой отнюдь пе по причине полного равнодушия крестьянства. Воспоминания революпионеров, архивные материалы, опубликованные советскими учеными, показывают, что большая часть крестьян угадывала в пропагандистах истинных своих друзей. [24] По свидетельству народника М. Попова, прокурор, производивший следствие по делу о революционной пропаганде в Вольском уезде Саратовской губернии, не скрывая своего удивления, замечал: "С кем из крестьян мне ни приходилось говорить - и мужики, и бабы самого лучшего мнения о них. Особенно восторженные отзывы слышал я об одной фершалке, как они называют. Эта фершалка, по их словам, какая-то богородица... "Просто сказать вам, барин, истинно святая душа!"". [25]
"Хождение в народ" было насильственно приостановлено русским правительством, которое, но убеждению семидесятников, являлось "несчастьем и позором нашей родины". С осени 1874 г. началась полоса неслыханных по своим масштабам массовых арестов оппозиционно настроенной молодежи. Произвол полицейских властей превзошел всякие ожидания.
3
Новый этап поэзии революционного народничества 70-х гг. охватывает период с 1874 но 1879 г. [26] После разгрома первой революционной волны более 900 человек были продержаны в одиночном заключении от двух до четырех лет, вплоть до начала большого процесса "193-х". В течение этого времени 80 человек лишили себя жизни и сошли с ума.
Политические процессы "50-ти" и "193-х" открыли перед общественным мнением России и Европы внутреннюю пустоту и жестокость самодержавия п нравственную высоту русского революционера. Нравственную победу семидесятников над полицейским режимом печатно закрепила изданная в Женеве книга "Из-за решетки. Сборник стихотворений русских заключенников по политическим причинам в период 1873-77 гг., осужденных и ожидающих "суда"".
Мотивы жертвенности, самоотречения приняли в стихах этого сборника новый, характерный для второй половины десятилетия отпечаток. В начале 70-х гг. жертвенность изображалась как непроизвольный порыв души, как голос самой природы. Ни в образцах, ни в героических примерах революционер эпохи "хождения в народ" не нуждался. Казалось, что на смену падшим в борьбе самым естественным образом придет новое поколение революционеров :
Они и знать не будут нас,
Но та же жажда жечь их будет,
И каждый день, и каждый час
На битвы новые побудит:
Навстречу тьмам таких же бед,
Покорны голосу природы,
Они пойдут за нами вслед,
К живому роднику свободы!
(76)
Так думал Волховской в 1870 г. Но к 1877 г. настроения переменились. Наступила пора поэтизации мученичества и жертвенности. Непроизвольные вначале, эти чувства возводились теперь в культ, им придавалась даже способность революционизирующего воздействия на массы. Тот же Волховской в стихах "О братство святое, святая свобода..." (1877) именно в страданиях зa убеждение видит путь, духовно сближающий его с народом:
Нет, сердцу народа живое страданъе
Понятней и ближе, чем все толкованья!
(91)
Ему вторит по-своему Синегуб в стихах "Перед смертью" (1877):
Я много страдал... Но страдания страстно
Душой полюбил я... Они
Надеждой на счастье светили так ясно
Мне в наши могильные дни!..
(129)
Атмосфера поэтизации страдания сгущается настолько, что в поэзии этих лет начинает возникать образ своего рода "революционного" Христа:
Лишите вы светлого дня,
Свободы, труда и веселья,
Закуйте вы в цепи меня
И ввергните в мрак подземелья,
Убейте подругу мою,
Друзей на крестах вы распните,
Чтоб злобу насытить свою,
Меня на костре вы сожгите...
(134)
Лик мученика в терновом венде превращается во всеосеняющий образ-символ, черты его проступают повсюду. В стихотворении Синегуба "Терн" даже природа "излучает" этот образ:
Горошек красный, полевой
Сквозь чащу терна пробивался,
На куст терновника густой
Гирляндой легкою взвивался,
Когда ж в час полдня с высоты
Лучи цветы горошка грели,
Как пятна крови, те цветы
В кустах терновника алели...
(124)
Психологически это явление объясняла в своих воспоминаниях Вера Фигнер: "Тот, кто подобно мне был когда-либо под обаянием образа Христа, во имя идеи претерпевшего оскорбления, страдания и смерть, кто в детстве и юдостн считал его идеалом, а его жизнь- образцом самоотверженной любви, поймет настроение только что осужденного революционера, брошенного в живую могилу за дело народного освобождения ...> Идеи христианства, которые с колыбели сознательно и бессознательно прививаются всем нам, и история всех идейных подвижников внушают такому осужденному отрадное сознание, что наступил момент, когда делается проба человеку, испытывается сила его любви и твердости его духа как борца за те идеальные блага, завоевать которые он стремится не для своей преходящей личности, а для народа, для общества, для будущих поколений". [27]
Отрицая официальную церковную мораль как мораль покорности и рабства, народники поэтизировали в образе Христа и его учеников черты действенного подвижничества, готовность принять страдание за идею.
Общеизвестно вошедшее в историю признание на суде народовольца Андрея Желябова: "Крещен в православии, но православие отрицаю, хотя сущность учения Иисуса Христа признаю. Эта сущность учения среди многих моих нравственных побуждений занимает почетное место. Я верю в истинность и справедливость этого вероучения и торжественно признаю, что вера без дела мертва есть, и что всякий истинный христианин должен бороться за правду, за права угнетенных и слабых и, если нужно, то за них пострадать". [28]