С этой особенностью романов Достоевского тесно связана другая. Герои его ощущают себя живущими в мире, где все отношения между людьми имеют болезненный и катастрофический характер, поэтому для них не существует "частных" вопросов. Все "открытые" проблемы их бытия, и личного, и общественного, в их понимании, связаны в один общий клубок. Как у Шекспира, мысль самого Достоевского и его героев от обыденного, каждодневного и насущного сразу же переносится к общему и всечеловеческому. За единичным, будничным фактом открываются наиболее универсальные "концы и начала" "мировые вопросы" и "мировые противоречия", говоря словами самого романиста (XII, 154).
Признавая сложившийся в течение веков строй жизни европейских государств, исторически неизбежно приведший человечество в буржуазную эпоху к "разъединению" и потере нравственного начала, глубоко ненормальным и переходным, Достоевский отнюдь не считал, что человек должен признать это положение фатально неотвратимым. Наоборот, одним из краеугольных камней его мировоззрения была идея личной ответственности каждого человека за царящее в мире зло. Достоевский страстно утверждал, что ни один человек не имеет права быть глухим и безразличным к страданиям другого. Все в мире связано единой цепью, и боль, нанесенная одному ее звену, отдается в другом. Отсюда полемика Достоевского с позитивистским, фаталистическим пониманием роли "среды", переносящим вину с человека на внешние "обстоятельства", его борьба против представления о человеке как бессильном "штифтике" (или "фортепьянной клавише", приводимой в действие посторонней рукой, - 5, 117), его призыв к действенной помощи и состраданию, стремление к установлению на земле новой "мировой гармонии". В содействии задаче "восстановления погибшего человека", задавленного "гнетом обстоятельств, застоя веков и общественных предрассудков" (XIII, 526), Достоевский видел свою обязанность как художника, своё долг по отношению к настоящим и будущим поколениям. Хотя на протяжении жизни Достоевского его представления о конкретных путях преобразования жизни менялись, самая проблема преобразования мира, поиск наиболее действенных путей этого преобразования всегда оставались в центре внимания Достоевского.
Указанные грани художественного мира Достоевского обусловили ряд других - важных и знаменательных для литературы XX в. - черт его творчества: интерес к газете, к "сырому", необработанному документальному факту, в котором мыслящий художник, обладающий "своим взглядом", способен различить отраженный в нем, как в капле воды, один из аспектов общей, большой исторической драмы современности; бесстрашное исследование "тайн" души человеческой; сложное сочетание "текущей действительности" и насыщенной философской мыслью глубочайшей реалистической символики; уплотненность романов во времени и пространстве; завораживающее читателя умение передать самый лихорадочный и неправильный ритм современной жизни - материальной и духовной. Все эти особенности Достоевского-художника оказали огромное воздействие на последующую литературу России и всего мира.
Характерная особенность реалистического стиля Достоевского - предельное насыщение его романов драматическими элементами. Ставя в центр каждого из них историю преступления, Достоевский пользуется анализом последнего для глубокой философско-исторической постановки основных проблем общественной жизни своей эпохи, выявления всех их "pro" и "contra". Это приводит к резкому повышению в романах Достоевского, по сравнению с произведениями других русских романистов, удельного веса диалога, превращающегося в картину развертывания, столкновения и борьбы противоположных мировоззрений. Черпая сюжеты и образы своих романов из газеты и, в частности, из текущей уголовной хроники, романист извлеченные оттуда факты подвергает сложной переработке, поднимая их до значения широких и емких философских символов.
Ставя своей задачей передать лихорадочный и болезненный характер жизни русского города в пореформенную эпоху, то ощущение глубокого недоумения, которое герои Достоевского и сам он испытывали перед кажущейся загадочностью и своеобразной "фантастичностью" ее процессов, глубокое чувство трагизма, которое овладевало ими перед лицом ненормальных общественных условий, Достоевский в соответствии с этим строит самую форму своих романов. Он стремится вызвать у читателя впечатление не здоровой, спокойной и устойчивой, а текучей, трагически разорванной и неустойчивой, вздыбленной и хаотической действительности, полной катастроф, неожиданных, захватывающих дух взлетов и падений. Это приводит Достоевского к отказу от "эпической" (в традиционном смысле этого слова) плавной и спокойной повествовательной манеры, к сосредоточению действия вокруг одной или нескольких острых проблем, к совмещению контрастных - то комических, то трагических по своей окраске - слоев повествования и стилистических планов, пересечения которых поминутно приводят к сюжетным "взрывам" и неожиданностям. Стилистическая многоплановость, остродраматическая структура романов Достоевского отличают их от романов других великих русских романистов, обычно тяготевших к иной, более спокойной манере повествования, не придававших остроте фабулы и в особенности ее узловым моментам такого определяющего значения, как Достоевский. [18]
Одна из глубоких и трагических проблем, остро поставленная Достоевским уже в "Записках из Мертвого дома" и продолжавшая занимать его мысль до конца жизни, - та проблема, которую, если воспользоваться языком позднейшей художественной литературы и философии, можно назвать проблемой "сверхчеловека". Характеризуя Орлова, Петрова и других преступников омского острога - людей большой внутренней силы, но развращенных "кровью и властью", Достоевский выразил мысль о страшной опасности, которую представляет для общества способность человека сживаться со злом и преступлением, эстетизировать их, видеть в них источник превосходства и морального наслаждения. В отличие от Ф. Ницше и других проповедников идеи "сверхчеловека" Достоевский пророчески увидел в потере личностью ощущения различия между добром и злом страшную социальную болезнь, грозящую как отдельному человеку, так и всему человечеству неисчислимыми бедствиями. Соглашаясь с тем, что даже "самый лучший человек может огрубеть и отупеть от привычки до степени зверя", Достоевский считал, что "общество, равнодушно смотрящее на такое явление, уже само заражено в своем основании" (4, 154-155). Мысль об опасности, которую несет победа "звериных свойств человека" (4, 155) над человеческими свойствами, постоянно владела писателем после каторги. Она получила выражение в каждом из главных его произведений. Князь Валковский (в "Униженных и оскорбленных"), Человек из подполья, Раскольников и Свидригайлов (в "Преступлении и наказании"), Ипполит Терентьев (в "Идиоте"), Ставрогин (в "Бесах"), Федор Павлович, Митя и Иван Карамазовы (в "Братьях Карамазовых") - таков неполный перечень главных героев Достоевского, трагическая судьба которых связана с тревожными и в то же время пророческими размышлениями писателя, вызванными исследованием проблемы морального и социального зла, его - временной или полной - победы над человеческой душой и сердцем. "Потребность заявить себя, отличиться, выйти из ряду вон есть закон природы для всякой личности; это право ее, ее сущность, закон ее существования, который в грубом, неустроенном состоянии общества проявляется со стороны этой личности весьма грубо и даже дико, а в обществе уже развившемся - нравственно-гуманным, сознательным и совершенно свободным подчинением каждого лица выгодам всего общества и обратно беспрерывной заботой самого общества о наименьшем стеснении прав всякой личности", - писал Достоевский, выражая свой высокогуманный идеал взаимоотношения личности и общества (XIII, 55).
Одной из черт, свойственных различным направлениям современной идеалистической философии на Западе, является презрительное отношение к "массовому человеку". Исходя из верного признания факта огромного распространения в буржуазных странах в наши дни различного рода "массовой культуры" и суррогатов художественного творчества, оглупляющих и разлагающих массы, современные западные "критики культуры" изображают "девять десятых человечества" живущими безраздельно в мире "Man" (как говорят экзистенциалисты), т. е. в мире массового гипноза и "отчуждения", лишающих "человека массы" способности к самостоятельной мысли и деятельности. Лишь отдельные одиночки способны, по их убеждению, освободиться от власти "Man" и обрести свободу духа, недоступную "массовому человеку". В отличие от всех тех, кто, принижая роль массы, народа, поднимает на ходули образ человека-одиночки, Достоевский был твердо уверен в противном: личность, которая смотрит на народ всего лишь как на пассивный объект, неспособна сдвинуть цивилизацию с мертвой точки. Если она одарена умом и совестью, она неизбежно обречена на внутреннюю трагедию. Это убеждение Достоевского проходит в различных формах через все его романы и повести.
Достоевский был убежден, что и отдельный человек, и народные массы не могут и не должны служить объектом для "манипуляции" имущих классов, а также различного рода одиночек, мнящих себя Провидением, какими бы благородными целями последние при этом, как им представляется, ни руководствовались. Человек, возомнивший, что он имеет право свободно и безнаказанно "манипулировать" другими людьми, не считаясь с ними, с их разумом и совестью, уже тем самым оторвался от них. Он встал на тот путь противопоставления "одной" и "девяти десятых" человечества, который был основой отвергавшейся, Достоевским старой, классовой цивилизации, - таков в конечном счете, в понимании романиста, глубинный смысл трагедии Раскольникова.
Творчество Достоевского имеет громадное национальное значение. Каждый из его романов является страстным раздумьем над историческими судьбами и потенциальными возможностями России и русского человека. Не только в "Братьях Карамазовых", но и почти во всех предыдущих повестях и романах Достоевского, начиная с "Хозяйки" и "Записок из Мертвого дома", за частными судьбами отдельных, индивидуальных героев, как в "Мертвых душах" Гоголя, то скрыто, то явно присутствует более широкая и общая тема - Родины, России. "Романы Достоевского, - справедливо пишет Н. Я. Берковский, - полны символики единства русской жизни ...> Здесь, при всей резкости лиц и профилей, в какие-то минуты лица сливаются в одно лицо, создается впечатление "одной души", владеющей всем полем действия романов и всеми его персонажами". "Драму единой души Достоевский передал в символах двойников: герои его романов появляются четой, они взаимно необходимы друг для друга как восполнения, как добавка каждому до цельного человека ...> в двойниках представлен раскол надвое "одной души", народной жизни, в них драма этой "одной души", сквозь разорванность ведущей борьбу за свою целость". [19] С огромной художественной мощью Достоевский запечатлел в своих героях глубину мысли и нравственных запросов русского человека "большинства", его непримиримость ко злу и страданию.
Не удивительно, что, как свидетельствуют сто лет, протекших со времени смерти Достоевского, за это время фигура великого русского писателя не только не уменьшилась, но выросла в нашем сознании. Достоевский во многом остался для нас современником, он оказывал постоянно, с самого начала XX столетия, и продолжает оказывать в наши дни громадное влияние на литературу и духовную жизнь нашего века. Своими различными гранями творчество Достоевского оказало воздействие на многих непохожих друг на друга мыслителей и художников XX в. - А. Эйнштейна и Т. Манна, У. Фолкнера и Ф. Феллини, К. Федина и Л. Леонова, А. Камю, Акутагаву и А. Зегерс. Многогранное и сложное, но неоспоримое присутствие Достоевского в жизни и литературно-общественной борьбе XX в. по общему историческому закону отбрасывает обратный свет на самые творения Достоевского, позволяет увидеть в них новые, важные грани, осмыслить многие их стороны шире и глубже, чем это было доступно прошлым поколениям.
----------------------------------------------------------------------
[1] Биографию Достоевского см.: Гроссман Л. П. Достоевский. Изд. 2-е.М., 1965.
[2] Шиллер Ф. Собр. соч., т. 6. М., 1959, с. 435.
[3] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 12, с. 3.
[4] Сочинения Достоевского цитируются по изданиям: Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Т. 1-17. Л., 1972-1976 (том и страница обозначаются в тексте арабскими цифрами); Достоевский Ф. М. Полн. собр. художественных произведений. Т. IX-XIII. М.-Л., 1927-1930 (том обозначается римской цифрой); Достоевский Ф. М. Письма. Т. I-IV. М.-Л., 1928-1959 (обозначается: П. с указанием тома и страницы).
[5] См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 1, с. 433.
[6] Об образе-символе "человека-ветошки" у Достоевского см. далее.
[7] Литературное наследство, т. 77. М., 1965, с. 342.
[8] Анненков П. В. Литературные воспоминания. М., 1960, с. 282.
[9] Бельчиков Н. Ф. Достоевский в процессе петрашевцев. М., 1971, с 272.
[10] Там же, с. 94.
[11] О журнальной деятельности Достоевского см.: Нечаева В. С. 1) Журнал М. М. и Ф. М. Достоевских "Время". 1861-1863. М., 1972; 2) Журнал М. М. и Ф. М. Достоевских "Эпоха". 1864-1865. М., 1975.
[12] См. о "почвенничестве" и его исторической сущности: Кирпотин В. Я. Достоевский в шестидесятые годы. М., 1966, с. 9-254.
[13] См. о социально-этической утопии Достоевского: Пруцков Н. И. 1) Русская литература XIX века и революционная Россия. Л., 1971, с. 27-36; 2) Историко-сравнитедьный анализ произведений художественной литературы. Л., 1974, с. 23-162.
[14] См.: Долинин А. С. Последние романы Достоевского. М.-Л., 1963, с. 324.
[15] Пушкин А. С. Полн. собр. соч., т. 8. М.-Л., 1938, с. 244.
[16] См. о связи эволюции эстетических деклараций Достоевского и его творчества 60-70-х гг.: Фридлендер Г. М. Эстетика Достоевского. - В кн.: Достоевский - художник и мыслитель. М., 1979, с. 145-157; о преломлении в "Братьях Карамазовых" мотивов древнерусской литературы и фольклора см.: Ветловская В. Е. Поэтика "Братьев Карамазовых". Л., 1977.
[17] О диалогической стихии в романах Достоевского (в связи с обоснованием общего взгляда на его произведения как на особый тип полифонического романа) см.: Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского, Изд. 3-е. М., 1972; изд. 4-е. М., 1979.
[18] Кроме указанных выше работ Гроссмана я Бахтина см. о Достоевском-художнике: Фридлендер Г. М. Реализм Достоевского. М.-Л., 1964; Кирпотин В. Я. Достоевский-художник. М., 1972; Лихачев Д. Литература реальность - литература. Л., 1981; Фридлендер Г. Достоевский и мировая литература. М., 1979.
[19] Берковский Н. Я. О мировом значении русской литературы. Л., 1975, с. 45-46.
Глава двадцать третья
Н. С. ЛЕСКОВ
Николай Семенович Лесков (1831-1895) - писатель большого самобытного таланта и трудной литературной судьбы. Роль этого писателя в истории русской литературы с течением времени представляется все более значительной. Обладая уникальным опытом практического познания народной жизни, он значительно расширяет границы действительности, которая находит свое отражение в литературе. В творчестве Лескова получает свое глубокое воплощение не только Россия, но и "вся Русь" в калейдоскопической пестроте социального состава и в великой пространственной протяженности. Чуждые узкой тенденциозности, оригинальные произведения писателя запечатлели современную ему жизнь в свойственных ей поразительных контрастах "обнищевания" и духовной пробужденности, анекдотической несообразности ее наличного бытия и обнадеживающих исторических потенций, недвижности векового покоя и потаенного драматизма уже начавшейся социально-исторической ломки.
Эта свойственная Лескову чрезвычайная широта охвата многоликой русской действительности определила собой особый характер художественного обобщения, которое имеет место в его произведениях. По верному замечанию М. Горького, Лесков писал "не о мужике, не о нигилисте, не о помещике, а всегда о русском человеке, о человеке данной страны. Каждый его герой - звено в цепи людей, в цепи поколений, и в каждом рассказе Лескова вы чувствуете, что его основная дума - дума не о судьбе лица, а о судьбе России". [1]
Такой подход Лескова к русской жизни по-своему отвечал насущным потребностям его времени. В канун социально-исторических перемен, которые должны были вывести страну из крепостного застоя, в русском обществе происходит стремительный рост не только гражданского, но и национального самосознания. Настаивая на необходимости новой глубокой разработки национально-исторических проблем, Герцен знаменательно утверждает в это время, что "в России есть нечто особое, свойственное ей одной, нечто такое, что необходимо изучить и понять в ее прошедшем и настоящем". [2] Эти проблемы в значительной мере пронизывали собой великий роман Толстого "Война и мир" (1869), которому сразу по его выходе Лесков посвящает свои восторженные статьи. Существенны они и в романах Достоевского с их напряженным нравственно-философским пафосом, в сатирических хрониках Салтыкова-Щедрина и в очерковых циклах Гл. Успенского. Однако наиболее последовательное и многостороннее развитие они получают, пожалуй, именно в творчестве Лескова, который "прекрасно чувствовал то неуловимое, что называется "душою народа"". [3]
Литературная деятельность Лескова с его неизбывным интересом к людям низовой, глубинной России, к особенностям их психики, к противоречивому сознанию этих людей, соединяющему в себе патриархальную наивность и могучую жизнетворческую активность, оказалась очень плодотворной. Она в значительной мере подготовила ту новую ступень в художественном познании общенациональной и народной жизни, на которую русская литература сумела подняться лишь в гораздо более позднюю эпоху русской жизни - в эпоху революции, которая потрясла всю страну и с новой остротой поставила перед общественным сознанием "неотразимые" (выражение Лескова) вопросы о русском народе, о его нравственных и социально-исторических возможностях.
Именно в эти новые времена М. Горький приложил много сил для того, чтобы вывести Лескова из числа забытых писателей, воздать должное его таланту, раскрыть важное значение его творчества для дальнейшего развития отечественной литераторы.
По справедливому утверждению М. Горького, "как художник слова Н. С. Лесков вполне достоин встать рядом с такими творцами литературы русской, каковы Л. Толстой, Гоголь, Тургенев, Гончаров". [4]
1
Свои первые литературные шаги Лесков совершает в 60-е гг., которые сознавались им тогда как чрезвычайно значительный и ответственный этап русской истории, открывающий перед каждым человеком возможность общественно полезного приложения своих сил.
В отличие от многих русских писателей Лесков не имел систематического образования, его молодость прошла вне атмосферы теоретических исканий. На склоне своих дней, восхищаясь "благоустроенным" умом Тургенева, высоко оценивая благотворное влияние на русских писателей В. Г. Белинского, Лесков сетовал на свою долгую оторванность от передовой культурной среды, осложнившую его "трудный рост". Вспоминая свою молодость, он называл себя даже неприготовленным к литературе человеком.
Однако в суровых обстоятельствах биографии Лескова была и своя положительная сторона, во многом определившая зрелость и художественную оригинальность его первых же произведений. Выходец из глубинной России, он пришел в литературу хорошо вооруженный практическим знанием русской жизни. Впоследствии в своей "Автобиографической заметке" (1885) он не без гордости писал о своем детстве, одарившем его ощущением изначального родства с народом: "В деревне я жил на полной свободе, которой пользовался как хотел. Сверстниками моими были крестьянские дети, с которыми я и жил и сживался душа в душу. Простонародный быт я знал до мельчайших подробностей ...> Народ просто надо знать, как самую свою жизнь, не штудируя ее, а живучи ею. Я, слава богу, так и знал его, то есть народ, - знал с детства и без всяких натуг и стараний...". [5]
Начавшаяся в самые молодые годы чиновничья служба Лескова (сначала в Орловском уголовном суде, а затем в Киевском рекрутском присутствии) увеличила запас его житейских впечатлений. В 1857 г., следуя духу времени, он бросает ее и переходит на более вольное, как ему кажется, положение служащего частной компании его дальнего родственника А. Я. Шкотта. Новая коммерческая деятельность, потребовавшая от Лескова дальних разъездов по России, еще более расширила его кругозор, усилив в будущем писателе жажду немедленного вмешательства в нестройный ход русской жизни.
Первые газетные выступления Лескова (1881) носили сугубо практический характер. Это голос человека, который лицом к лицу столкнулся со страшной неустроенностью народного быта, досконально узнал его и, взывая к пробуждающемуся общественному сознанию, требует необходимых перемен.
Однако по мере развития освободительного движения в России возникла такая поляризация общественных сил, которая потребовала от писателя четкого общественно-литературного самоопределения. В условиях обострившейся борьбы между "нетерпеливцами" и "постепеновцами" он принял сторону последних. [6] Полагавшемуся на свои впечатления, вынесенные из практического опыта, Лескову представлялось тогда, что революция в России в силу отсталости и неразвитости народного самосознания могла бы быть только разрушительной и кровопролитной. С присущей ему страстностью и "чрезмерностью" в обличениях он вступает в резкую полемику с приверженцами радикальных идей. В "антинигилистических" романах "Некуда", "На ножах" и в некоторых других произведениях 60-х-начала 70-х гг. писатель подчас грубо окарикатуривает своих идейных противников, вульгаризируя их помыслы. Вследствие этих выступлений за Лесковым укрепилась репутация реакционного литератора, и он на долгие годы оказался отлученным от передовой журналистики. Однако в свете создавшейся ныне исторической дистанции становится ясным, что концепция .русского "нигилизма" в его произведениях не столь однолинейна и одиозна, как это представлялось современной ему критике. В отличие от Клюшникова, Крестовского и некоторых других авторов "антинигилистических" романов Лесков не пытался представить современное ему освободительное движение лишенным исторических корней, всецело инспирированным польскими заговорщиками. В изображении автора повести "Овцебык" и романа "Некуда" - это порождение самой русской жизни, изобилующей драматическими противоречиями. Поэтому в числе поборников новых радикальных идей в произведениях Лескова оказываются обычно и люди с чуткими сердцами, охваченные искренним глубоким порывом к справедливости и добру ("Овцебык" Василий Петрович, Лиза Бахарева, Райнер, Помада). Именно они открывают в творчестве Лескова галерею "праведников", создание которой М. Горький считал одной из крупных литературных заслуг писателя.
С симпатией изображая "чистых нигилистов", Лесков в то же время лишает их деятельность исторической перспективы. Самая их жизнь в сонмище чуждых им по духу людей, приставших к передовому общественному движению из мелких, своекорыстных соображений, предстает в его романах глубоко трагичной, ибо, проникаясь недоверием к своему ближайшему окружению, эти герои не имеют еще достаточной опоры для осуществления своих чаяний в народной среде, которая живет по иным внутренним законам и нормам.
Полемизируя с революционными идеями, Лесков после напечатания романа "Некуда" (1864) находит временное прибежище в журнале Каткова "Русский вестник", возглавившем тогда поход против "нигилистов". Сотрудничество в реакционном журнале еще более компрометирует писателя в глазах передовых современников, однако оно с самого начала было чревато неизбежным идеологическим разрывом с "охранителями", ибо глубокий органический демократизм Лескова не мог не войти в противоречие с узкой консервативной тенденцией, которую проводил Катков. В 1875 г., прервав публикацию хроники "Захудалый род", писатель уходит из журнала. "Мы разошлись ...> по несогласию во взглядах", - твердо заявит он потом, подчеркивая принципиальный характер этого поступка (11, 256). Свои новые произведения он вынужден печатать в третьестепенных журналах и маловлиятельных газетах.
Вопреки насаждаемому Катковым духу аристократической кастовости Лесков проявляет постоянное тяготение к миру народной жизни, таящей в себе, по убеждению писателя, великое богатство разнообразных характеров, драматических конфликтов, страстей и поступков. В то же время круг его тем в этот первый период его деятельности не ограничивается рамками какой-либо одной среды. Одновременно с рассказами из крестьянского быта он создает произведения, посвященные родовитому русскому дворянству ("Старые годы в селе Плодомасове", 1869; "Захудалый род", 1874) и провинциальному духовенству ("Соборяне", 1872). Отвергая узкое "направленство", Лесков стремится убедить современников в высокой ценности исторического опыта каждого сословия, каждого рода, каждой семьи, пренебрежение которым, по его мысли, не может не отозваться обмелением нравственного уровня русской жизни, опасной нивелировкой характеров, утратой богатства человеческих взаимосвязей.
Полемические по своей идейной концепции, эти произведения выделяются на фоне современной им литературы и оригинальностью своей жанровой формы. Художественные искания Лескова в этой области отличались большой степенью теоретической осознанности. Будучи писателем ярко выраженного гражданского темперамента, принимая близко к сердцу боли и скорби своего времени, он, подобно Щедрину, с самого начала своей литературной работы высказывает крайне скептическое отношение к жанру семейного романа с любовной интригой, не отвечающего, по его убеждению, изменившемуся содержанию русской жизни, в которой общественные интересы значительно потеснили интересы частные, личные. Размышляя об этом жанре, Лесков нередко насмешливо пародирует его сюжетную формулу, передавая ее присловьем: "влюбился да женился, или влюбился да застрелился". Отталкиваясь от канонического образца, писатель разрабатывает оригинальный жанр романа-хроники, в основе которого оказываются иные - социально-этические - коллизии. Много позднее, в новую историческую эпоху этот жанр получит свое плодотворное развитие в творчестве М. Горького, который унаследует у Лескова его пристальное внимание к жизни уездной, провинциальной, окраинной России.