К вечеру поднялся свежий ветерок, понесший нас на юго-восток, и когда наступила ночь, мы встали на якорь между двумя или тремя островами, расположенными в двух-трех милях друг от друга, с намерением исследовать их на следующий день. Мы провели здесь ночь без всякого страха, не думая, что эти острова обитаемы. Но мы сильно ошибались: как только наступило утро, мы увидели вокруг себя десять или двенадцать лодок с вооруженными людьми, которые нас окружили так, что обойти их было невозможно. Мы очень испугались, думая, что они нас заберут в плен или убьют, потому что у нас было только два пути: или сражаться, или сдаться неизвестным людям, которые могут с нами обращаться, как им заблагорассудится. Это последнее соображение взяло верх и заставило нас принять решение защищаться до последнего человека. Мы бросились к оружию, потому что бежать мы не могли, так как погода была исключительно спокойна, а те, которых мы видели перед собой, имели много лодок с гребцами и двигались прямо на нас. Когда они приблизились на расстояние мушкетного выстрела от нашей шлюпки, они все остановились за исключением маленькой лодки, в которой мы увидели человека, держащего в руках флаг, который он нам показывал в знак мира и дружбы. Мы оружия не бросили, но дали лодке приблизиться, видя, что она не в силах будет напасть на нас одна. Когда она была на расстоянии пистолетного выстрела, тот, у кого был флаг, отвесил глубокий поклон и заговорил по-испански. Он сказал нам, чтобы мы не боялись, что нам не будет причинено никакого вреда. Один из моих людей, понимавший этот язык, перевел нам его слова и спросил его, почему они нас окружили. Он ответил, что таков местный обычай, и нам не причинят вреда. Он захотел узнать, откуда мы, и узнав, что из Нидерландов, он выразил радость, пожелал быть принятым на нашем боте с одним из его спутников и предложил остаться заложником до тех пор, пока все не будет улажено. Его просьба была справедлива, и мы разрешили ему все, что он хотел. Тогда он направился к нам в шлюпку с одним из своих людей. Это был прекрасно сложенный человек в красном одеянии с поясом, спускавшимся до колен, и шапкою того же цвета. Тот, кто его сопровождал, был одет совершенно так же, и тому и другому было лет под сорок. Как только он вступил на бот, он спросил по-голландски, кто командир, и узнав, что это я, вежливо подошел ко мне, обнял и сказал, что рад видеть нас у себя в стране, но удивляется, как мы могли к ним попасть на таком маленьком судне, как наше. Я ответил, что мы прибыли на большом судне, но что оно потерпело крушение у этих берегов, и из его обломков мы соорудили эту шлюпку. Тогда он спросил меня, все ли наши люди спаслись. Я ответил, что спаслись только мы, а остальные погибли, потому что подумал, что не стоит ему говорить о вас и об остальных, пока мы не увидим, как они будут с нами обращаться. Он заявил, что огорчен нашей потерей и очень сочувствует нашему горю. Затем он мне задал несколько вопросов по поводу нашего путешествия, нашего несчастья и существующего положения в Европе. На это я ответил так, как счел нужным. Он остался очень доволен моими ответами и сказал мне, что мы попали в страну, где мы найдем помощь и более приветливый приют, чем в нашей, и что у нас не будет недостатка во всем том, что нужно для счастья нетребовательных людей. Мы его поблагодарили и просили сказать, в какой стране мы находимся. Он ответил, что страна называется на их языке Спорумб, жители — споруи и находятся они в подчинении у страны большей и более счастливой, расположенной за горами, название которой Севарамб, а жителей которой зовут севарамбами. Правители ее живут в большом городе, именуемом Севаринд, мы же находимся всего в тринадцати-четырнадцати милях от другого города, значительно меньшего, называемого Спорунд, куда он собирается нас отвезти. Его обращение удивило нас, а лица наши показывали страх, который он попытался рассеять словами. «Я уже вас убеждал, — сказал он, — что вам нечего бояться, повторяю это снова и уверяю вас, что вам не причинят ни малейшего вреда, если вы сами его не навлечете своим недоверием и своим упорством. Вас настолько мало на этом суденышке, что вы не в состоянии будете защищаться против наших судов с большим количеством людей, которые сражаться умеют не хуже вас. Вы увидите, что они не дикари, как вы воображаете, и быть может вы признаете, что они не лишены чувства чести, милосердия и чистосердечия». После этого они отошли на другой конец шлюпки как бы для того, чтобы дать нам возможность обсудить наше положение. Мы решились последовать данному нам совету, доверившись божественному провидению. Тот, кто говорил с нами, приблизился и спросил о нашем решении. «Мы намерены, — сказал я, — повиноваться вам во всем и считаем для себя счастьем быть под вашим покровительством. Мы жалкие неудачники и можем служить скорее предметом сострадания, нежели гнева, мы надеемся найти у вас помощь и утешение, которые вы нам столь милостиво предлагаете, проникнувшись нашей нуждой», — «Вы все это найдете, — ответил он, и в довершение вы увидите в этой стране такие чудеса, которых нигде не найдете». Затем он подал знак людям из своей шлюпки приблизиться, что ими и было сделано. Они принесли нам хлеба, вина, фиников, винограда, винных ягод и сухих орехов различных сортов, которыми мы плотно закусили. Тот, кто разговаривал с нами, сказал, что его зовут Каршида, а его спутника Беноскар. Он захотел узнать мое имя, и я ему назвал себя. Затем я спросил его, почему он умеет говорить по-голландски, живя в стране, столь отдаленной от Голландии. «Я отвечу вам в другой раз, — сказал он, — лучше подумаем о нашей поездке в Спорунд, чтобы успеть прибыть туда сегодня до наступления ночи». Он приказал приблизиться одной из шлюпок, находившейся невдалеке от нас, к которой привязали наш бот, и мы на буксире пошли на юго-восток, а другая лодка следовала за нами на веслах. Мы отошли от островков и удалились от их флота, который не сдвинулся с места, пока не потерял нас из виду. Мы плыли до двух часов пополудни по этому соленому озеру, походившему скорее на море, пока не подул попутный ветер, при помощи которого мы за два часа выбрались из озера и пошли по большой реке с пресной водой, окаймленной с обеих сторон высокими берегами. Мы не прошли и двух миль по этой реке, как попали в довольно узкое место, где река текла меж двух высоких стен, выстроенных местными жителями для ограждения от разливов. Мы увидели, что вдоль этих стен тянутся строения из камня и кирпича, похожие на большие замки квадратной формы. Мы поднялись еще на две мили, по пути продолжали тянуться те же стены и квадратные здания — и так до самого города Спорунда. Он расположен при слиянии двух больших рек в громадной долине, по которой расстилаются хлебные поля, луга, виноградники, сады и живописные рощи. Маленькая лодка, вначале следовавшая, за нами, опередила нас, чтобы предупредить жителей города. И когда мы высадились на великолепной большой пристани, там собралось много народа, для того чтобы поглазеть на нас. Каршида, высадившийся первым, был встречен величественного и степенного вида людьми, одетыми в черное; после кратких переговоров с ними он подал знак Беноскару высадить нас.
Этот в нескольких словах сказал, что нам предстояло делать, и приказал следовать за ним. Выйдя на пристань, где нас ждали эти господа, и три раза поклонившись им до земли, мы приблизились к ним. Приветствуя нас, они тоже слегка поклонились, и самый видный из них, сердечно обняв меня и поцеловав в лоб, сказал: «Милости просим в Спорунд». Оттуда они повели нас в город через великолепные большие ворота, к которым вела красивая улица, пересекаемая другими совершенно одинаковыми улицами. Наконец, нас привели в прекрасный дом с замечательным входом, комнаты в котором были расположены как в монастырях: они были окружены со всех сторон широкими галереями, а посредине находился цветник с прорезями зеленого газона. Со двора нас ввели в большой низкий зал, где мы пробыли некоторое время, стоя вместе с теми господами, которые встречали нас на пристани и проводили сюда. Они нам задали ряд вопросов, таких же, какие уже задавал Каршида. Немного спустя нас провели в другой зал, где стояли столы, уставленные блюдами, накрытые приблизительно так же, как и в Европе. Сермодас, который пришел вместе с нами, спросил, хороший ли у меня аппетит. На это я ему ответил, что мы так давно не видели такого ужина, что вряд ли кто-нибудь из нас будет страдать отсутствием аппетита. Он улыбнулся и, взяв меня за руку, посадил с собой рядом на почетном конце стола. Остальные также расселись, а Каршида и Беноскар отвели и посадили моих людей за другой стол. Нас угостили прекрасным ужином, а затем нас отвели в большую комнату с несколькими постелями на железных козлах и сказали моим людям, что они могут ложиться по-двое. Я же получил отдельную комнату; Сермодас и другие меня проводили и удалились, пожелав мне спокойной ночи. Минуту спустя вернулся Каршида и сказал мне, чтобы я приготовился завтра посетить Альбикормаса — губернатора Спорунда. Он сказал, что даст мне все нужные инструкции, касающиеся этого посещения и затем пожелал спокойной ночи.
Часов в шесть на следующее утро мы услыхали звон большого колокола, а час спустя Каршида и Беноскар вошли ко мне в комнату и спросили, хорошо ли я спал и не нужно ли мне чего-нибудь. Прежде всего я хотел встать, но они мне сказали, чтобы я не вставал, пока мне не дадут одежду, которую сейчас должны принести. Беноскар вышел и немного спустя вернулся вместе со слугами, принесшими мне белье и одежду из материи, вытканной из шерсти и бумаги и сшитой на местный манер. Затем пришли другие слуги с тазом, полным теплой водой, и Каршида сказал, что в нем я должен вымыть свое тело, прежде чем надеть новую одежду. Оставив мне одного слугу, он вышел со всеми остальными. Я встал, надел принесенные мне белье и одежду. Сверху я надел пестрое платье, затянулся поясом, предоставив слуге, которого мне оставили, нарядить меня. Вскоре вернулся Каршида и сказал, что ждали только меня, чтобы я вместе со своими людьми пошел к Альбикормасу. Затем он рассказал мне, как я должен держать себя во время этого парадного приема, и мы спустились во двор, где я увидел всех своих людей, одетых во все новое и примерно так же, как и я. Беноскар был с ними и учил их, как им вести себя. Некоторое время мы простояли во дворе, оглядывая друг друга, до прихода Сермодаса, появившегося со своей свитой. Он спросил меня, готовы ли мы, чтобы сопровождать его в совет. Я ответил утвердительно. Тогда он взял меня за руку и заставил идти рядом с ним с левой стороны. Каршида стал во главе моих людей, которых заставили идти попарно, как солдат, а Беноскар замыкал арьергард. В таком порядке мы прошли несколько улиц и пришли на большую площадь, расположенную в центре города. Посреди этой площади стоял великолепный дворец квадратной формы, построенный из точеного белого камня и мрамора, казавшегося черным; он был такой чистый и блестящий, нам казалось, что он только что закончен постройкой, хотя на самом деле он был выстроен уже давно. Вход во дворец был украшен несколькими бронзовыми статуями, и при входе стояли в два ряда мушкетеры, одетые в синее платье. На первом дворе, выстроившись в ряд, стояли воины с алебардами, одетые в красное, и, как только мы вошли, раздались звуки труб и других военных инструментов, создавая довольно приятный шум. Оттуда мы прошли в другой двор, из черного мрамора, украшенный белыми мраморными статуями. Посреди этого двора стояло более ста человек, одетых в черное и более пожилых, чем те, которых мы видели при входе. Мы стояли и смотрели на них, пока два человека, одетых так же, как и остальные, с золотистого цвета шарфом на плече, сказали Сермодасу, чтобы он подвел нас ближе. В том же порядке мы вошли в большой зал, украшенный живописью и позолотой, где мы опять остановились. Оттуда нас провели в третий зал, превосходивший первые два своею роскошью и красотою. Мы увидели в глубине этого зала на небольшом возвышении трон и по обе стороны много более низких сидений. На этом троне сидел величественного вида человек, одетый в пурпур, а на других сиденьях находились почтенные люди, одетые так же, как те, которые нас встречали во дворе. Нам сказали, что первый — это Альбикормас, а остальные — главные должностные лица города, которые вместе с ним управляют всей страной Спорунда. Дойдя до середины зала, мы отвесили поклон, затем еще один, более глубокий, а когда мы подошли к барьеру, находившемуся около трона и отделявшему его от зала, мы поклонились еще ниже. Тогда все члены совета встали и, приветствовав нас легким наклонением тела, снова сели на свои места, а Альбикормас лишь кивнул головой. Затем Сермодас взял меня за руку и подвел к барьеру. Отвесив глубокий поклон губернатору, он рассказал ему на их языке все, что он знал о наших приключениях. Мне показалось, что этот язык, мягкий и величественный, в произношении похож на греческий и на латинский. Когда Сермодас закончил свою речь, вызвали Каршида, который сделал совету более подробное сообщение, чем первый, рассказав, каким образом мы попали на озеро, которое они называли Спораскумпсо, как они нас увидели и захватили. О том, как это произошло, я сейчас расскажу, это мне сообщили через несколько дней. В тот день, когда мы попали на озеро, был торжественный праздник во всей стране, праздновавшийся также и жителями островов; поэтому на воде никого не было, и мы не видели ни одного судна, хотя в обычное время некоторые из них занимались рыбной ловлей. Хотя мы никого и не видели, но нас сразу же заметили островитяне, не захотевшие нам показаться из опасения нас испугать. В течение же ночи они послали суда, чтобы нас на утро захватить и оградить себя от возможности нашего бегства. Обычно этот народ прекрасно охраняет свои границы, потому что они боятся, как бы чужеземцы дурными примерами не нарушили их спокойствия и простоты и не передали им своих пороков.
Как только Каршида окончил свою речь, Альбикормас встал и сказал нам на своем языке, как объяснил нам Сермодас, что нас ожидает в стране хороший прием и ласковое обращение, что жить мы будем в Спорунде, пока он не получит известия от Севарминаса, вице-короля солнца, живущего в городе Севаринде, к которому он посылает гонца в тот же день для того, чтобы сообщить ему о нашем прибытии и испросить его приказаний; а пока мы будем иметь все необходимое, если будем следовать советам Сермодаса и его офицеров. «Я призываю вас быть сдержанными и честными», — добавил он и отпустил нас.
Я заметил у Альбикормаса небольшой горб и у некоторых его советников тот же недостаток, в остальном же он был сложен хорошо и выглядел неплохо. Впоследствии мы узнали, что среди обитателей этого города некоторые имели физические недостатки, хотя большинство было хорошо сложено, потому что жители Севаринда отсылали туда всех уродов, рождавшихся среди них, не желая их иметь в своем городе. Мы узнали еще, что слово эсперу обозначало на их языке человека, физически или морально дефективного, а Спорунд — город или местопребывание для таких людей.
После того как Альбикормас отпустил нас, мы вернулись к себе домой, где нас уже ожидал обед. Мы просидели дома весь день, а к вечеру Сермодас и Каршида зашли за нами, чтобы показать нам город, все жители которого выходили со всех сторон, чтобы посмотреть на нас. За всю свою жизнь я не видел лучше распланированного города: он состоял из больших квадратных зданий, похожих друг на друга, в каждом из них размещалось более тысячи человек. Во всем городе, имевшем в окружности более четырех миль, было семьдесят шесть домов. Я уже говорил, что он расположен между двумя большими реками, образующими естественный полуостров, но они искусственно превратили его в настоящий остров, прорыв в двух милях от города канал от одной реки к другой. Этот канал заключен между двумя высокими стенами, через которые переброшены десять или двенадцать деревянных мостов, за исключением среднего, очень широкого, прочно построенного из точеного камня. Нам показали этот канал и окрестности два или три дня спустя после первой аудиенции. Вечером, часа через два после ужина, нас привели в большой зал, где мы увидели пятнадцать молодых женщин, ждавших нас. Большинство из них было хорошего роста, полные, одетые в пестрые полотняные и бумажные платья, их черные волосы были заплетены в косы, спускавшиеся по плечам. Мы были несколько удивлены, что они стояли все вместе, выстроившись в ряд, не зная, зачем они здесь находятся. Сермодас, взяв слово, стал мне объяснять: «Вы удивляетесь, Морис, что видите столько молодых женщин вместе и не знаете причины. Я даже уверен, что вы поражены, как они выстроились в ряд и что одежда их отличается от одежды других женщин, у которых обычно на голове покрывало. Так знайте, что это невольницы, пришедшие сюда, чтобы служить вам. Каждая нация в мире имеет свои обычаи. Есть обычаи в корне плохие, потому что они неразумны; другие безразличны и кажутся плохими или хорошими в зависимости от вкуса и предрассудков людей, их применяющих; но есть и очень разумные, они хороши сами по себе, если к ним подходить без предвзятого мнения. Наши обычаи почти все таковы, и лишь очень немногие не основаны на здравом смысле. Вам, конечно, не безызвестно, что необходимо умеренное употребление всех вещей, созданных природой для служения живым существам, и что действительно вредно лишь злоупотребление ими. Из этих вещей есть три главнейших: первая — сохранение жизни каждого человека, вторая — воздержание счастливого состояния и, наконец, третья имеет целью увеличение и размножение всех пород.
Что касается сохранения жизни каждого человека, например мужчины, то оно зависит от некоторых благ, без которых он не смог бы существовать, потому что они ему абсолютно необходимы. Еда, питье и сон, несомненно, относятся к этого рода потребностям. Но человек не мог бы быть счастливым, обладая только этими вещами: хотя они и достаточны для сохранения жизни, но они не могут украсить жизнь и сделать ее приятной. Поэтому создатель природы дал человеку другие блага, которые, в соединении с первыми, могут удовлетворить его, если он благоразумен и умерен, если он не бросается в безумную погоню за обманчивой видимостью воображаемого блага и если он не следует слепо разнузданности и исступлению своих страстей. Эти блага, которые создают счастье человека, по нашему мнению, — здоровое тело, душевное спокойствие, свобода, хорошее воспитание, целомудрие, общество честных людей, хорошее питание и одежда, удобные жилища. Все эти блага создают счастливую жизнь, если пользоваться ими в меру и не привязываться к ним всем сердцем.
Природа ограничила нашу жизнь известным количеством лет, свыше которых мы уже не можем пользоваться всеми этими благами, а тела наши, переставая жить, разлагаются, и каждая часть их приобретает свою первоначальную форму или облекается в новую. С другой стороны, она пожелала сохранить каждый вид и даже увеличить его посредством размножения, в котором, если можно так выразиться, снова зарождаются все существа и сохраняются для вселенной все животные и растения, являющиеся одним из лучших ее украшений. Чтобы достигнуть своей цели, природа в каждой породе создала самцов и самок, чтобы из союза этих двух полов создавалось потомство животных. Это ее самое благородное дело, о котором она больше всего заботится. Но чтобы вложить в существование каждого животного еще больше счастья и чтобы легче достигнуть своей цели, она пожелала сопроводить этот союз наслаждением, которое мы называем любовью. Любовь все связывает и охраняет, и, когда ею руководят честные побуждения, она не вызывает плохих последствий, потому что она преследует лишь благие цели: честные радости, размножение и сохранение каждого вида, к чему, естественно, стремятся все существа. Севариас, наш великий и знаменитый правитель, внимательно взвесив все это, приказал наказывать за невоздержанность и грубость, но все же он требовал, чтобы следовали велениям бога и природы в отношении продолжения рода человеческого. Поэтому он издал приказ, чтобы все, достигшие известного возраста, установленного законами, женились, а путешественники жили с рабынями, которых у нас имеется довольно большое количество. Этот великий человек запрещает рассматривать как нечто преступное то, что служит сохранению рода, считая, однако, что излишества нарушают воздержанность, которая должна лежать в основе наслаждений. Поэтому-то мы не можем допустить, чтобы кто-нибудь здесь был без женщин. Вы видите, что вам их привели столько, сколько у вас есть мужчин, и они будут приходить к вам через каждые два дня в течение всего того времени, которое вы пробудете среди нас. Я знаю, что этот обычай был бы осужден в Европе, где не признают, что добродетель заключается в честном пользовании любовью, а не в полном воздержании. И поэтому среди нас не встречаются те отвратительные преступления, которые бесчестят вашу страну».
Он еще говорил многое, в чем не было необходимости, чтобы убедить нас с большою благодарностью принять то, что он предлагал, а он был очень доволен, что доставил нам удовольствие и что мы одобряли поведение его правителя.
Не успел он уйти, как два человека вошли в зал и приветствовали нас по-французски. Первый сказал нам, что он врач, а его спутник — хирург, и попросил нас сказать им, не болел ли кто-либо из нас неаполитанской болезнью[91]. «Мы имеем приказ осмотреть вас, — добавили они, — и если кто-нибудь из вас скрывает правду, то тому же будет стыдно, а если, наоборот, чистосердечно признается, он от этого не потеряет уважения и очень скоро вылечится». Мы все сказали, что ни у кого из нас не было таких болезней, но, несмотря на наши возражения, каждого из нас осмотрели в комнате рядом с той, в которой мы находились. После осмотра они заявили, что очень довольны, что мы не больны болезнью, столь распространенною на других материках и о которой лишь понаслышке знают в австралийских землях. Кроме того, они рассказали нам, что они прожили во Франции целых шесть лет, видели почти всю Европу и Азию в течение двенадцати лет, которые они провели в путешествии, что время от времени из Спорунда отплывали корабли, переправлявшиеся через моря с той же целью, и, таким образом, среди них есть люди, побывавшие у различных народов и умеющие говорить на разных языках. Эти слова рассеяли удивление, испытанное нами, когда Каршида заговорил по-испански и по-голландски и когда мы увидели образ жизни и обычаи, столь схожие с нашими, в столь отдаленной стране, где мы думали встретить лишь дикарей. Мы бы задали много вопросов этим господам, если бы было удобно, но они удалились, а мы стали советоваться, каким образом нам выбирать женщин. Решили, что я выберу первый, после меня мои два офицера, а остальные бросят жребий, что и было проделано без споров и ссор, и каждый получил себе подругу. Затем меня проводили в комнату, где я ночевал в предыдущую ночь, а людей моих отвели в длинную галерею, по бокам которой были маленькие, отделенные одна от другой комнаты. Каждый из них получил по комнате, и они провели там ночь. На следующее утро в обычный час зазвонил колокол, и Каршида пришел спросить меня, хорошо ли я спал, и сказать, что пора вставать. Подруга моя вскочила с постели и оделась, как только услышала звон колокола, и вышла из комнаты в тот момент, когда входил Каршида. Он сообщил мне, что Беноскар пошел освобождать моих людей из плена, желая сказать «из объятий любовниц» и из комнат, где они были заперты во избежание беспорядков и обмана, которые могли иметь место; а это было запрещено из опасения, что если женщины забеременеют, отцы их детей останутся неизвестными. Одевшись, я спустился в большой зал, куда пришли также и мои люди. Туда же за нами пришли проводники, чтобы показать нам некоторые кварталы города, где велись различные работы. Одни были заняты выделыванием полотна, материй, другие — шитьем, некоторые ковали и занимались всякими другими работами. Но Каршида сказал мне, что строительство и земледелие были основными занятиями нации.
Мы продолжали оставаться в Спорунде, ведя тот же образ жизни, до шестого дня, пока не вернулся гонец, посланный Альбикормасом в Севаринд с приказанием от Севарминаса направить нас в великий город, где ему очень хотелось нас видеть. Когда я узнал, что нам придется идти в Севаринд, я пожалел, что не сказал о том, что вы здесь, в особенности после их хорошего с нами обращения. Я не знал, как мне выпутаться, но причина, заставившая меня это скрыть, была веской и уважительной; я подумал, что Альбикормас удовлетворится ею и простит наше притворство, основанное на заботах о вашей безопасности в то время, когда мы опасались еще за нашу собственную. Я откровенно признался Сермодасу, который прежде всего пошел предупредить губернатора. Нам приказали ждать в Спорунде возвращения второго гонца, посланного к Севарминасу, чтобы известить его о причине нашего опоздания. Он вернулся через шесть дней и привез губернатору приказ, во исполнение которого тот отправил с нами эти суда, чтобы забрать вас и перевезти всех в Севаринд, где мы должны предстать перед верховным правителем в его резиденции и где, по словам Сермодаса, нас ожидает еще лучший прием, чем в Спорунде.
Итак, Морис окончил свой рассказ, который обрадовал нас и привел в восхищение; он не показался нам скучным, хотя, действительно, и был долгим. Но вещи, о которых он нам рассказывал, были настолько удивительны, что мы слушали бы его терпеливо, даже если бы его рассказ длился целый день.
Некоторое время мы советовались о том, какую нам выбрать линию поведения, и решили идти за Сермодасом туда, куда он нас поведет, целиком положившись на волю божественного провидения и доверившись порядочности народа этой страны.
Пока Морис рассказывал нам обо всех этих приключениях, некоторые из его людей, побуждаемые желанием поговорить со своими друзьями, сошли на берег и завели беседу почти со всеми нашими людьми, которые собрались вокруг них и слушали с удивлением рассказ обо всем случившемся. Таким образом, они узнали эти новости почти одновременно с нами, и не понадобилось второй раз сообщать им о положении наших дел. Они готовы были следовать в прекрасную страну, которую им описали. Но шлюпка, посланная в Батавию, могла добраться благополучно, и мы нисколько не сомневались, что генерал, узнав о нашем несчастье и нужде, выслал бы нам на помощь корабли, на что мы имели еще кое-какую надежду; и это огорчало нас, потому что, если бы корабли прибыли и никого не застали, они подумали бы, что мы погибли, и, таким образом, мы теряли всякую надежду увидеть снова своих друзей и родину. На это Морис возразил: «Что касается шлюпки, то ее безусловно следует считать погибшей, если мы о ней не имели известий с того времени, как она ушла, и по этой причине не имеет смысла надеяться на какую-либо помощь из Батавии. Возвращение же наше в Голландию не невозможно и может оказаться незатруднительным, поскольку мы будем находиться среди народа вежливого и порядочного, который время от времени посылает свои корабли за моря. Вероятно, они разрешат нам и даже дадут возможность вернуться, если мы того захотим, не пожелают силою задерживать нас в своей стране, если у нас не будет желания там остаться». И, наконец, он заметил, что наше положение было бы много хуже, если бы нам все время пришлось жить в этом лагере, подвергаясь тысячам опасностей и забот. Эти убедительные доводы Мориса — человека со здравым смыслом, пользовавшегося среди нас доверием за те большие услуги, которые он нам оказал, — рассеяли наше огорчение. Мы вернулись в мою хижину, где был Сермодас, который, увидя нас, улыбнулся и спросил, как нам понравился, по описанию Мориса, город и народ Спорунда. «У нас не могло не создаться выгодного представления, — сказал я ему, — и нам бы хотелось уже быть там. Если вам угодно, то мы готовы ехать туда как можно скорее». — «Я прибыл сюда для этого, — ответил он, — и я очень рад, что вы готовы следовать за мною. Вы можете быть уверены, что пребывание в наших городах покажется вам лучшим, чем в этом лагере, хотя благодаря вашему уменью тут получилось удобное убежище». Мы еще некоторое время поговорили на эту тему, а затем спросили у него, не хочет ли он отведать нашей пищи в том виде, как мы это можем предложить. Он сказал, что согласен закусить при условии, если мы также будем есть то, что они подадут. И он попросил Мориса передать кому-нибудь из его людей, чтобы принесли вина и всякой еды с кораблей. После обеда Сермодас сказал нам, что если мы решили следовать за ним, то должны готовиться к отъезду и переправить наших людей тем способом, который нам покажется наиболее удобным. Он же считает, что было бы лучше всего, если бы наши руководители и все наши женщины перебрались на корабль в тот же день, а он оставит кого-нибудь из своих людей, чтобы помочь остальным нашим погрузиться и проводить их до Спорунда. Я сказал ему, что часть наших людей находится по ту сторону залива, и если он разрешит, мы пошлем Мориса с одним или двумя судами, чтобы привезти их обратно. «Это можно сделать, — ответил он, — и я пошлю с ним одно наше судно, чтобы переправить их в город, не заходя в лагерь. Вы же, — сказал он, обращаясь ко мне, — возьмите тех из своих офицеров, которых вы пожелаете оставить при себе, и садитесь на мое судно, где, надеюсь, вам будет довольно удобно». Я взял с собой Ван-де-Нюи и Тюрси, моего секретаря, приказав Девезу и другим капитанам распоряжаться в мое отсутствие и как можно быстрее собрать наши вещи. Сермодас оставил Беноскара с Девезом, чтобы ему помочь и сопровождать его. После этого мы подняли паруса и двинулись на Спорунд, куда мы прибыли три дня спустя после нашего отбытия из Сиденберга. Нам был оказан почти такой же прием, как Морису, с той лишь разницей, что к Ван-де-Нюи и ко мне было проявлено больше уважения, чем к остальным. Альбикормас очень ласково принял нас, а меня в особенности; он много говорил со мной о положении империи[92], о чем я его мог лучше осведомить, чем кто бы то ни было из нашей компании. Я нашел, что во многих отношениях он прекрасный человек и обладает удивительно ясным умом. Он мне рассказал о многих обычаях, о формах управления в их стране, о чем я буду говорить дальше, когда буду описывать город, законы и нравы севарамбов. На следующий день после нашего приезда в город были доставлены наши вещи, и в лагере ничего не было оставлено, за исключением того, что оказалось ненужным. С нашими людьми обращались так же, как с людьми Мориса, и все получили новую одежду.
У нас вышло затруднение с нашими женщинами. Я уже говорил, что в лагере было дано распоряжение, что на пять человек простого звания будет одна женщина, и только старшие офицеры пользовались привилегией иметь каждый свою женщину. Сермодас и его приближенные не одобрили этого положения. Ненарушимая привычка порядочности заставила их сказать нам, что мы поступаем по-скотски. Они заявили, что это бесчестит их страну и их законы, и они допустить этого не могут. Я старался извинить это необходимостью, заставившею нас скорее принять такое решение, чем подвергать наших людей опасности, что они перебьют друг друга. Сермодас спросил меня, желаем ли мы подчиняться их законам. Я уверил его, что это наше самое пылкое желание, и вот какие он принял меры. «Пересчитайте точно, — сказал он нам, — всех ваших людей, как мужчин, так и женщин, и дайте мне их список, в особенности женщин, отметив тех из них, которые беременны. При этом вы можете себе оставить тех, которых уже имеете, или же мы вам дадим других». Мы некоторое время советовались, и те из офицеров, которые захотели остаться со своими женщинами, их не сменили. Остальные же бросили жребий, как спутники Мориса, которым не было разрешено выбрать себе новых женщин. Те женщины, которые забеременели от наших офицеров, были вынуждены продолжать жить с теми, от кого они забеременели. Тех, которые жили с простыми людьми и стали беременными, заставили жить с тем, кого они считали отцом зачатого ребенка. Вот каким образом все это было улажено.
На пятый день нашего пребывания в Спорунде Сермодас зашел за мной и повел меня в храм, где должно было совершаться торжество бракосочетания, или оспаренибон. Он мне сказал, что нас так долго задержали в Спорунде не столько для того, чтобы дать нам возможность отдохнуть, сколько для того, чтобы показать эту церемонию. Затем он добавил, что это происходило четыре раза в год, и это был один из самых больших их праздников, хотя и меньший здесь, чем в Севаринде. Я встал и оделся в новую одежду, которую мне принесли и выдали также моим старшим офицерам, пришедшим за мной в комнату для того, чтобы сопровождать меня в храм, куда нас должны были вести Сермодас и Каршида. Мы вместе направились во дворец, где Альбикормас дал нам аудиенцию, а затем, пройдя несколько дворов, мы, наконец, пришли к громадному величественному храму, где увидели много юношей и девушек в новых одеждах. Головы юношей были украшены венками из зеленых листьев, а девушек — гирляндами цветов. Никогда мне не приходилось видеть более приятного зрелища, чем эта группа молодых людей, большинство которых были красивы и жизнерадостны.
Большой занавес посреди храма мешал нам видеть более половины его. Мы пробыли в храме, занимаясь осмотром богатых украшений, около часу, и никаких перемен за это время не произошло. Но, наконец, мы услышали звуки разных труб, гобоев и других инструментов и увидели, как вошло несколько человек с зажженными факелами, которые они вставили в подсвечники, находившиеся в различных местах храма, затем они закрыли все окна и раздвинули занавес, скрывавший от нас другую его часть. Мы увидели в глубине храма богатый и пышный алтарь, украшенный гирляндами и букетами цветов. С правой стороны алтаря на небольшой высоте мы увидели большой хрустальный или из очень прозрачного стекла шар, который с трудом могли бы обхватить четыре человека. Этот шар так ярко светился, что освещал не только всю глубину храма, но светил даже далеко за середину его. С другой стороны алтаря находилась большая статуя такой же высоты, изображавшая кормилицу с несколькими грудями, кормившую несколько маленьких детей, так же искусно сделанных, как и вся статуя. Между этими двумя фигурами над алтарем висела большая черная завеса, гладкая и без всяких украшений.
Тем временем музыка все приближалась и, наконец, достигла входа в храм, и мы увидели, как вошел Альбикормас с сенаторами, подходившими к алтарю с большой торжественностью, во всем их великолепии. Несколько жрецов вышли им навстречу с кадилами в руках и с песнопением. Они три раза поклонились ему и подвели к алтарю, где он и сенаторы отвесили три поклона перед черной завесой, два перед статуей, а затем пошли и сели на троны, возведенные по обеим сторонам алтаря. Сермодас посадил меня с тремя из моих людей у ног Альбикормаса, а остальных поместил с противоположной стороны. Не успели мы сесть, как жрецы двинулись к молодым людям, о которых мы говорили, и заставили их приблизиться к алтарю. Они разделились на два ряда, мужчины справа, а женщины слева. Как только они подошли к алтарю, главный жрец взошел на возвышение между рядами и произнес им наставительную проповедь. После этого подали факел, зажженный, как я после узнал, лучами солнца, и Альбикормас, спустившись с трона, взял его в руки, зажег им какое-то ароматическое растение, находившееся на алтаре, и встал на колени перед шаром, произнося какие-то слова. Затем он подошел к статуе, перед которой преклонил только одно колено, и также произнес несколько слов, как и перед шаром. Тогда жрецы запели священную песнь, которую подхватил весь народ, а когда они кончили, заиграла музыка. Эта приятная симфония сопровождалась хором таких прекрасных голосов, что нам пришлось признать, что нашу европейскую музыку нельзя было сравнить с этой. Затем главный жрец подошел к девушке, стоявшей первой в ряду, и спросил ее, хочет ли она выйти замуж. Она с глубоким поклоном и краснея ответила, что «да». Тот же вопрос он задавал всем остальным и получал от них такой же ответ. Пока он опрашивал девушек, другой жрец задавал тот же вопрос юношам, стоявшим с другой стороны. Затем жрец вернулся к первой девушке и спросил ее, хотела ли бы она иметь мужем одного из стоявших напротив юношей. И после того как она ответила, что таково и было ее намерение, он взял ее за руку и подвел к ряду юношей, приказав ей выбрать себе мужа. Она посмотрела на первого молодого человека, затем на других и так до шестого, около которого она остановилась и спросила его, хочет ли он быть ее добрым повелителем и верным мужем. Он ей ответил, что согласен, если она полюбит его, как честная и целомудренная жена должна любить своего мужа. И она обещала любить его до смерти. После этого торжественного обещания он взял ее за руку, поцеловал и повел ее на другой конец храма. Все остальные последовательно проделали ту же церемонию и присоединились к первым. Осталось восемь девушек, которым не нашлось мужей, и пять из них от стыда и смущения горько плакали. Другие же три не были столь огорчены, и когда главный жрец подошел к ним, они взяли его за одежду и последовали за ним к Альбикормасу. Он им сказал несколько слов, после чего они подошли к сенаторам и, избрав трех из них, сказали им, что если злой рок помешал им быть единственными женами своего мужа, они избирают их, чтобы снять с себя позор, после того как от них публично три раза отказывались, и просят принять их в число своих жен, согласно законам страны и предоставляемой им привилегии, обещая им вечную любовь и верность. Три сенатора тотчас же спустились вниз и, взяв их за руки, подвели к алтарю, где встали рядом с ними, пока попарно устанавливались и остальные. Этим сенаторам было лет по сорок-пятьдесят, и выглядели они лучше всех других.
После этого главный жрец обратился к остальным пяти девушкам, желая узнать, не захотят ли они иметь мужьями кого-нибудь из сенаторов или других государственных должностных лиц, они же ответили, что, испытав судьбу всего лишь один раз, они хотят попытать счастья еще два раза, прежде чем принять такое решение, а затем, опустив покрывала, они вышли из храма, при выходе из которого их ожидала повозка, чтобы развезти их по домам. Как только они вышли из храма, снова загремела музыка, и Альбикормас, подойдя к алтарю, громко произнес несколько слов и, взяв за руки трех девушек и трех избранных ими сенаторов, соединил их руки, сказав им несколько слов, на которые они ответили глубоким поклоном. Он проделал то же самое с семью или восемью другими и, предоставив оканчивать церемонию нескольким сенаторам, вернулся и сел на свой трон. Два жреца перенесли горевший на алтаре огонь на середину храма, где новобрачные с благовониями в руках окружили его, и каждый из мужчин, смешав бывшие у него благовония с теми, которые были у женщин, бросал их в огонь. Затем, встав на колени, каждый из них клал руку на золоченую книгу, которую держали оба жреца. Они клялись в верности законам, обещая свято соблюдать их в течение всей своей жизни, призывая в свидетели клятвы великого бога-солнца и свою родину. Проделав это, они вернулись к алтарю, где Альбикормас произнес короткую молитву, которую они прослушали на коленях, а затем он повернулся к ним и, благословив их, вышел из храма под звуки музыки, в сопровождении всех своих приближенных. Оттуда все прошли в находившийся недалеко от храма зал, где были расставлены столы, на которых тотчас же появились разные кушания. Альбикормас подошел ко мне и к Ван-де-Нюи, сказав, что в этот день мы будем его гостями, и повел нас к своему столу, где посадил нас вместе с сенаторами. Сермодас взял тех моих офицеров, которые пришли вместе со мною, и повел их к другому столу. Каршида и Беноскар взялись отвести домой остальных наших людей, находившихся во время всего торжества в одной из галерей храма. Пир был роскошен, и во время еды играла музыка. После обеда мы отправились в амфитеатр, расположенный приблизительно на расстоянии мушкетного выстрела от храма, и увидели, что улицы, по которым мы шли, были усыпаны цветами. Мы услышали приветственные клики большого количества народа, собравшегося поглазеть на нас. Этот амфитеатр, выстроенный из больших камней, в диаметре имеет не менее пятидесяти шагов, если считать от внешней до противоположной ей стены. Покрыт он сводом необычайной высоты, защищающим его от солнца, дождя и других превратностей погоды. Вокруг него сверху донизу были места для сиденья, занимавшие большую его часть, а незначительная часть была занята партером. Когда мы вошли, эти места были уже полны народу, но в партер никого не пропускали, кроме начальствующих лиц, новобрачных и нас. Нас усадили на нижние места, отделенные от верхних балюстрадой, идущей кругом здания. Между тем, некоторые молодые люди стали выступать в борьбе, фехтовании и в других упражнениях, требующих ловкости и проворства, причем проделывали они это удивительно хорошо. После этих упражнений все молодожены стали танцевать. Танцы продолжались недолго, до того момента, как прозвучали трубы, подавшие сигнал к возвращению домой.
Мы вышли тем же порядком, как и вошли, и увидели, что улицы ярко освещены факелами и ракетами, почти превращавшими ночь в день.
Альбикормас и его приближенные заняли места в повозках, чтобы вернуться к себе, новобрачные пошли все вместе попарно в жилища, которые им были приготовлены, а Сермодас отвел нас домой, где объяснил нам отдельные места церемонии.
На следующее утро он пришел спросить нас, не захотим ли мы опять пойти в храм посмотреть другое торжество, являющееся продолжением первого. Мы согласились, и как только мы были готовы, он повел нас ко входу в храм, где задержал нас на некоторое время. Мы не пробыли там и четверти часа, как услышали приближающуюся музыку и немного спустя увидели подходивших к храму только что женившихся молодых людей. Каждый из них держал в руках длинную зеленую ветку дерева с висевшим на ней венком, в котором каждый из них был накануне, связанным вместе с гирляндой женщины белой полоской, запятнанной кровью, являющейся доказательством девственности новобрачной. Они торжественно вошли в храм, и когда подошли к алтарю, то каждый положил на него свою ветку, принося ее в жертву богу-солнцу и родине, изображаемой статуей кормилицы, о которой я уже говорил.
После этого жертвоприношения они вышли все вместе, принявшись плясать под звуки музыки, и с пляской вернулись к себе домой. Праздник этот длился целых три дня, и в городе царило всеобщее веселье.
Между тем настало нам время покинуть Спорунд и отправиться в Севаринд. Сермодас за день до отъезда пришел предупредить нас об этом. Он повел нас — меня, Ван-де-Нюи и Мориса — к Альбикормасу для того, чтобы проститься с ним. Мы его застали в его доме — красивом дворце, хотя и меньшем, чем городской дворец. Он встретил нас очень приветливо и сказал, что на следующий день мы должны ехать в Севаринд, чтобы предстать перед великим Севарминасом. Затем он спросил нас о наших впечатлениях от Спорунда и о виденном нами торжественном праздновании оспаренибона. Мы ответили ему, что мы в восторге. «Вы поедете в страну, — добавил он, — где все прекрасно и полно великолепия. Я не хочу утруждать вас описаниями, говорящими в пользу этой страны, вы сами увидите больше, чем я смог бы вам рассказать. Сермодас будет вашим проводником и будет с вами обходиться ласково и дружески, но я прошу вас слушаться во всем его советов и так осторожно держать себя, чтобы великий Севарминас полюбил вас так же нежно, как и я». После этого он нас обнял, поцеловал в лоб и попрощался с нами.
На следующий день с раннего утра нас привели на берег реки, омывающей город с западной стороны, где мы нашли несколько приготовленных для нас лодок. Сермодас подвел меня с тремя или четырьмя моими офицерами к крытой расписной лодке, хотя и небольшой величины, но украшенной скульптурными работами и позолотой. Наши мужчины и женщины разместились в нескольких лодках, и мы стали подниматься вверх по реке без особых затруднений, так как в этом месте она протекает по большой равнине и течение ее очень медленно. На берегах ее мы видели несколько таких же больших строений, как и те, которые расположены ниже города, но рассмотреть их внимательно не могли, потому что мы торопились и плыли очень быстро, имея нескольких гребцов, которые время от времени сменяли друг друга. Мы шли таким образом весь день, с утра и до захода солнца, нигде не останавливаясь, и прибыли в тот же день в город, называемый Спороуме, расположенный приблизительно в тридцати милях от Спорунда. Нас в этот день ждали, и на пристани мы увидели, что собралось много народу, вышедшего нам навстречу. Сермодас и мы сошли на берег первыми и встретили местного губернатора, имя которого было Псаркимбас. Он подошел к нам и очень любезно приветствовал нас. Поговорив немного с Сермодасом, он, наконец, подошел ко мне и сказал, что ему было бы очень приятно часок-другой побеседовать со мною. Я ему ответил, что всегда готов повиноваться ему, после чего мы вошли в город Спороуме. Он построен так же, как и Спорунд, но вдвое меньше последнего. Расположен он в очень плодородной красивой местности, и принимали нас в нем так же, как и в Спорунде. Мы пробыли там весь следующий день и ничего замечательного не видели, если не считать примерного наказания, которое было применено к четырнадцати уголовным преступникам. Это происходило приблизительно так: их вывели из тюрьмы привязанными друг к другу веревками и разделенными на три группы. В первой группе было шесть человек, приговоренных, как мы узнали, к десяти годам заключения — один за убийство, другие за супружескую измену. Во втором ряду было пять молодых женщин, из которых две должны были, согласно закону, отбывать наказание семь лет, а после этого они должны были оставаться под стражей столько времени, сколько захотят их мужья, так как они были уличены в неверности. Другие три были девушки, приговоренные к трем годам наказания за то, что принадлежали мужчинам до оспаренибона, т. е. до свадьбы, которая справляется после достижения восемнадцати лет. Три молодых человека, совратившие их, находились в третьей группе и были приговорены к тому же наказанию, а затем должны были на них жениться. Их вели из тюрьмы до входа в суд, где должна была начаться экзекуция и где собралось множество народа.
Я помню, что одна из тех, которые оказались неверны, была очень красивая и прекрасно сложенная женщина: у нее было совершенное по красоте лицо, черные глаза, каштановые волосы, румяный рот и очень яркий и вместе с тем нежный цвет лица. Ее белая грудь, которая была обнажена, была самой прекрасной формы, которую я когда-либо видел. Это в первый раз ее выставили напоказ всем, так что ее стыд и смущение были велики. Слезы градом текли у нее по щекам, но отнюдь не портили ее красоты, а, наоборот, подчеркивали ее блеск, и ею любовались еще больше. Восхищение порождало любовь, а сострадание, присоединяясь к этим двум чувствам, так тронуло сердца всех присутствующих, что не было ни одного здравого человека, который не переживал бы ее горя. Но сострадание их переходило как бы в великодушное отчаяние, когда они думали о том, что через несколько минут всех этих прелестей коснется жестокая рука отвратительного палача. Все же это был утвержденный законом акт правосудия за преступление, которое среди этого народа считается одним из самых тяжких, так что было невозможно спасти это прекрасное существо от строгости распоряжений верховной власти. Уже палач занес над ней руку, чтобы ударить ее, как вдруг какой-то человек, пробившись сквозь толпу, громко закричал: «Остановись, остановись!». Все зрители и даже должностные лица повернулись туда, откуда раздался голос, исполнение приговора было задержано до выяснения того, что хотел сказать этот человек. Он подошел к ним, весь запыхавшись, с трудом пробравшись сквозь толпу, и, обращаясь к главному начальнику, сказал, указывая на прекрасную преступницу, что он муж этой женщины и, следовательно, очень заинтересован в совершении экзекуции, но что ему хотелось бы прежде поговорить с ней, после чего ему легче будет высказать ей свои чувства. Получив разрешение, он обратился к женщине, примерно, с такими словами:
«Ты знаешь, Юлисб, как страстно я любил тебя еще за три года до нашей свадьбы. Ты знаешь также, что с тех пор, как нас соединяют священные узы, моя любовь не только не уменьшилась, а разгорелась с новой силой, что обладание, утоляющее страсть почти всех любовников, лишь увеличило мою. Ты знаешь, наконец, что за четыре года, прожитые с тобой, я доказал тебе, что чувство мое — такое нежное и прочное, какого только может ждать жена от своего мужа. Я был уверен, что ты питаешь ко мне те же чувства, в чем тысячу раз ты мне клялась, и что страсть твоя равна моей; но, несмотря на то, что ты стала мне неверна, я все же думаю, что обладал лучшей частью твоего разделенного сердца, что ты была соблазнена тонкою хитростью вероломного Фланибаса, который бесчестным путем побудил тебя совершить преступление, которого ты по собственному побуждению никогда не совершила бы. Прошло не более двух часов, как мне стала ясна вся правда: я узнал, что ему никогда не удалось бы заставить тебя удовлетворить его незаконные желания, если бы он самыми подлыми способами не заставил тебя поверить, что я причинил тебе зло и совершил с его женою тот проступок, который твое ни на чем не обоснованное возмущение и несправедливая жажда мести заставили тебя совершить с ним. Если бы я раньше узнал все это, ты не была бы здесь и не испытала бы этого позора; я простил бы тебе оскорбление, нанесенное нашему супружескому ложу, и сумел бы так хорошо скрыть твое преступление, что тебе не пришлось бы подвергаться этому суровому и постыдному наказанию. Но ведь прошлого вернуть невозможно и не в моей власти целиком освободить тебя от предназначенного наказания, которому ты должна быть подвергнута во имя законов родины, которой ты нанесла тяжелое оскорбление, я же, по крайней мере, сделаю для тебя все, что могу. И если текущие из твоих глаз слезы действительно свидетельствуют о твоем раскаянии, и если верно то, что в твоем сердце сохранился остаток той искренней любви, в которой ты столько раз клялась мне и давала столько ясных доказательств, и, наконец, если ты обещаешь навсегда и безраздельно отдать мне свое сердце, что снова вернет мне счастье, я постараюсь назначенное тебе наказание принять на себя. Говори, Юлисб, чтобы твое молчание не было признаком того, что ты мало меня любишь». Сказав это, он замолчал. Его жена еще больше залилась слезами и некоторое время не могла вымолвить ни слова, но, наконец, повернувшись к нему, ответила: «Молчание мое, чересчур великодушный Брамистас, — доказательство не того, что я мало люблю тебя, а скорее отчаяния. Я оскорбила тебя вопреки священным законам справедливости и чести. Почему, слишком великодушный и достойный более верной жены, муж, заботишься ты о коварной изменнице, давшей волю оскорбительной для тебя мести? Зачем тебе страдать от ран, заслуженных мною? Нет, нет, Брамистас, которого я не смею больше назвать своим супругом, не заботься более о несчастной, заслуживающей лишь твоего гнева, а не сострадания, несчастной, которая, однако, всеми силами души готова перенести самые жестокие муки и даже покончить со своей несчастной жизнью, лишь бы искупить свое преступление. Перестань, перестань же ранить мое сердце доказательствами доброты и несравненного великодушия. Брось это вероломное сердце на произвол горя, поглощающего его, и вечных угрызений совести, испытываемых им от ужаса его ошибки, не противься больше законному наказанию, суровость и строгость которого я больше чем заслуживаю».
Эти речи вызвали слезы всех присутствующих, но, наконец, муж заставил привязать себя вместо жены и, обнажив половину своего тела, принял удары, предназначавшиеся преступнице. Все остальные также были одновременно наказаны, а затем их заставили три раза обойти вокруг суда. Они были так жестоко избиты, что кровь текла из их ран. После экзекуции их отвели обратно в тюрьму.
Мы узнали, что в подобных случаях заслужившие наказание женщины этой страны пользуются привилегией и могут быть освобождены от экзекуции, если находится мужчина, желающий их заменить, причем до этого случая было несколько таких же примеров любви мужчин.
По окончании экзекуции мы вернулись к себе, где Псаркимбас и я часа два беседовали о делах Европы, так же как я уже разговаривал с Альбикормасом и с другими, обращавшимися ко мне с расспросами.
На следующий день рано утром мы отбыли из Спороуме. Лодки были уже наготове, и Сермодас взял меня и всех тех, с которыми он находился накануне, и посадил нас в самую удобную. Простившись с Псаркимбасом, мы быстро прошли шесть миль от Спороуме до маленького города, состоявшего всего из шести квадратных зданий и носившего название Спороунид. Здесь мы нашли другого рода лодки, отличавшиеся от тех, на которых мы сюда прибыли: их должны были тянуть лошади, потому что в этом месте было более сильное и быстрое течение и было невозможно продвигаться вперед на веслах. Поднимаясь вверх по течению, мы все больше приближались к высоким горам, открытым де-Хаэсом вблизи озера, которое он увидел на равнине напротив старого лагеря. Они тянулись с востока на запад и были видны настолько далеко, насколько мог охватить взор, и казались они очень высокими и отвесными. Мы их заметили еще раньше, но с этого места они выделялись более ясно и казались очень близкими.
Из Спороунида нас доставили в другое место, где мы взяли новых людей, привезших нас в маленький город Спороуме; там мы снова сменили лошадей и остановились на ночлег в городке, называемом Споравите. Это последнее место, куда мы прибыли по воде; ничего замечательного мы в нем не нашли.
На следующий день с самого раннего утра мы увидели приготовленные для нас разные повозки; мы расселись в них и по суше стали продолжать наше путешествие. Сермодас взял меня вместе с де-Нюи и Морисом в свою повозку, чтобы быть с нами вместе. Река осталась на западе, а мы двинулись прямо к югу, пересекая красивое открытое место, которое понемногу почти незаметно поднималось, приближаясь к горам. Равнина тянулась до самого подножия гор, отчего они и казались такими высокими и крутыми. По мере того как мы двигались вперед, во многих местах нам встречались красивые и живописные города с квадратными зданиями. К одиннадцати часам мы уже прибыли в город, называемый Спорагуэст; мы отдыхали там до двух часов дня, а затем продолжали наше путешествие до города Спорагундо, куда мы прибыли под вечер и где были приветливо встречены Асторбасом, губернатором города. Этот город, расположенный у подножья гор, — последний город страны Спороумб, — насчитывает четырнадцать квадратных зданий. Мы не нашли в нем ничего замечательного, кроме удивительных каналов, устроенных в различных местах для орошения страны, которая благодаря им и естественному плодородию почвы имеет самые прекрасные пастбища. По этим каналам при помощи различных перегородок, мостов и шлюзов большое количество воды подается далеко в глубь равнины. Эти сооружения настолько крепки и такой изумительной работы, что ничего подобного не могло быть создано в Европе и за пятьдесят тысяч ливров; однако все это было совершено искусством этого народа без денег, которых они нигде в своем государстве не применяют, считая их употребление вредным. Мы три дня пробыли в Спорагундо, отдыхая и осматривая местность, прежде чем направиться в Севарамб, расположенный по ту сторону гор. Наши проводники были столь любезны и вежливы, что совсем нас не торопили и дали нам возможность отдохнуть и развлечься. Во время нашего пребывания в Спорагундо, Асторбас пожелал нас развлечь охотой и рыбной ловлей. Он подвез нас на повозках до кипарисового леса, тянувшегося на запад. Лес этот в большей своей части насажен аллеями, кроме того места, которое находится у самых гор, где растут разные беспорядочно насаженные деревья. Они очень часты и густы и приносят разные плоды, которыми питаются животные, похожие на барсука, но несколько больше его, имеющие очень нежное мясо. Они в большом количестве водятся в лесу, где никто не имеет права охотиться, кроме губернатора, у которого для этой цели имеются своры собак. Местные жители называют это животное абруста. Как только мы подъехали к лесу, мы сошли с повозок и вошли в аллеи, состоявшие, как я уже сказал, из кипарисов, самых высоких и густых, какие я когда-либо видел. Асторбас сказал, что иногда их срубали для корабельных мачт, и такие мачты были несравненно лучше, чем сосновые. Около Спорунда мы видели довольно хорошие кипарисы, но они были вдвое меньше этих, и дерево не было столь крепкое и плотное. Пока мы любовались красотой этих деревьев и их расположением, мы услыхали лай собак, нашедших дичь и гнавших ее к середине леса, где находилось широкое пространство, окруженное густой изгородью. Обычно в этом месте охотятся на абрустов, приходящих ведущими сюда тропинками, убежать же отсюда обратно они не могут, потому что со всех сторон это место загорожено, и таким образом можно беспрепятственно наблюдать их борьбу с собаками.
Мы быстро побежали к этому месту и встали на небольшой, расположенный посредине него холм, откуда очень хорошо было видно вое вокруг. Мы не простояли там и восьми минут, как увидели, что бегут два абруста, преследуемые тридцатью собаками, гнавшимися за ними, но не осмеливавшимися к ним приблизиться; собаки в страхе бросались то в одну сторону, то в другую, как только абрусты поворачивались, чтобы броситься на них. Эти собаки очень ловки, и абрусты, жирные и тяжелые, редко их настигают; собаки настолько привыкли к этой охоте и так хорошо знают силы своего противника, что рискуют собой не больше, чем это необходимо для охоты. Они продолжали преследовать двух абрустов, заставив их обойти три или четыре раза вокруг холма, на котором мы стояли, пока бедные животные не выбились окончательно из сил. Это были самец и самка, которые, как нам сказали, никогда не расстаются. Прижавшись друг к другу, они в течение получаса защищались от всей своры собак, окружившей их и не дававшей им передышки. Изредка они набрасывались на собак, а затем снова становились рядом и защищались вместе. Вдруг один из абрустов лег на живот, делая вид, что не может держаться на ногах, что дало смелость некоторым собакам приблизиться к нему, чтобы на него напасть; но он выбрал подходящий момент и, бросившись на близко подошедшую к нему собаку, схватил ее за заднюю ногу и сразу сломал ее зубами; затем он стал терзать собаку с величайшей яростью; я никогда не видел более злого и взбешенного животного. Это напугало всех остальных собак, они начали бояться близко подходить к абрустам и стали более осторожны. Это развлечение продолжалось уже достаточно долго, и собак отозвали, а вместо них привели двух больших животных, очень похожих на волков, но с более длинной, вьющейся, как у баранов, шерстью черного цвета. До того момента их держали на привязи, и как только их увидели абрусты, они от страха ощетинились и подняли ужасный вой, зная, с какими опасными врагами им придется бороться, и чувствуя приближение своей смерти. Оба эти животные, называемые устабарами, когда были спущены с привязи, будучи трусливыми, довольно медленно стали наступать на абрустов и только описав несколько кругов, стремительно набросились на них. Те довольно долго защищались, но шерсть устабаров предохраняла их от укусов, так что после пятнадцатиминутного боя бедные абрусты от усталости и потери крови не могли больше держаться на ногах и были задушены устабарами. Таким образом охота была закончена.
После этого развлечения Асторбас привез нас обратно в город, где угостил мясом убитых абрустов. Оно оказалось очень вкусным и очень питательным, похожим на мясо косули, которое едят в Европе.
На следующий день Асторбас пришел к нам, чтобы сказать, что после охоты он хочет развлечь нас рыбной ловлей, и просил нас быть готовыми, когда он за нами зайдет, что он и не преминул сделать. Около двух часов пополудни он зашел, чтобы отвести нас к большому огороженному стенами водоему, содержавшему большое количество воды, собирающейся с гор и расходящейся отсюда по нескольким каналам в различные места долины для орошения. Бассейн этот, овальной формы и не менее трех миль в окружности, находится недалеко от города с восточной стороны и содержит несметное количество рыбы. Мы спустились на воду в больших плоских лодках, крытых полотном, служащим защитою от жаркого солнца, которое вблизи гор сильно припекало. По краям этой лодки были устроены отверстия со вставленными в них длинными согнутыми дугой жердями, на конце которых находились удочки и крючки с сырым мясом в виде приманки. Когда мы вышли на середину озера и приладили эти крючки, мы бросили якоря, чтобы остановить лодки. Вдруг мы увидели, как рыбы, величиною почти в семгу, стали выскакивать на два-три фута из воды, чтобы поймать мясо, надетое на крючки. Но эти рыбы очень сильны, и они так тянули за удилища и так глубоко наклоняли в воду жерди, что поломали бы их, если бы они не были сделаны из очень крепкого и очень гибкого дерева. После того как они долгое время бились, они, наконец, повисали на жерди и висели в воздухе более четверти часа и только после того умирали. Были и такие случаи, что на одну и ту же приманку бросались две-три рыбы и, отталкивая одна другую, мешали друг другу схватить ее; когда же им этого долго не удавалось сделать, то это еще больше занимало нас. Чешуя у них была синяя, и самые большие весили около семи-восьми фунтов. Мясо их плотное, очень нежное и такое же вкусное, как мясо лососевых форелей, которых ловят в Женевском озере. Меньше чем за два часа мы наловили около тридцати штук и получили необыкновенное удовольствие, хотя не без удивления смотрели, как в воздухе ловят рыбу, живущую в воде. Я спросил, как называется эта рыба, и мне ответили, что она называется ча местном языке фостила.
После ловли фостилы мы с большой лодки пересели на маленькие, более легкие и более удобные для предполагаемого развлечения, которое не было, собственно, ни рыбной ловлей, ни охотой, но которое все же похоже на ту и на другую. В одной стороне бассейна, где более высокий берег, есть одно место, густо поросшее тростником, камышом и другими водяными растениями. Мы приблизились к этому месту и когда оказались от него на расстоянии брошенного камня, то выпустили в воду двух животных, немногим больше кошки и похожих на выдру, но только с серовато-белой шерстью, так что в воде их почти не было видно, потому что цвет их почти не отличается от цвета воды. Они называются саспема и, когда становятся совсем ручными, их употребляют для ловли особого рода уток или водяных курочек, называемых эбуста, которые, обладая очень короткими крыльями и жирным телом, не могут далеко летать.
Очутившись в воде, оба саспема поплыли с невероятной быстротой к камышам, из которых они выгнали сразу же десять или двенадцать эбустов. Каждый стал преследовать свою птицу, и мы получили необыкновенное удовольствие, видя, как эти птицы спасаются, то полулетая, то ныряя в воду, а затем прячась в камышах, чтобы укрыться от преследований врагов, которые неотступно плавали за ними и не давали им передышки. Наконец, после многих уверток, эбусты так устали, что почти не могли двигаться, тогда саспемы их схватили за шею и еще живыми принесли в лодку тем, которые их спустили в воду, заботились о них и их кормили. После того как были пойманы эти эбусты, Асторбас хотел наловить их еще больше, но Сермодас не пожелал, сказав, что на этот раз довольно, после чего мы вернулись в город, весьма довольные этим приятным развлечением.
На следующий день мы покинули Спорагундо и пешком шли до гор, пока не попали в узкую долину, лежащую между двух крутых скал и расположенную в одной миле от города. При входе в эту долину Сермодас сказал нам, что через ад поведет нас в рай. Я спросил его, что он хочет этим сказать. Он ответил, что есть два пути, ведущие в этот рай: путь неба и путь ада, причем последний короче и удобнее, в чем мы убедимся на опыте. Этот разговор расстроил нас и, дойдя до слуха наших женщин, испугал и удивил их. Мы шли, боясь просить объяснений у Сермодаса, видя, что на наши первые вопросы он ответил лишь улыбкой и предложил испытать на опыте оба пути.
Когда мы углубились в ущелье, мы пришли к месту, откуда была видна высеченная в скале дорога. Надо было подняться на пять-шесть ступеней, за которыми шла ровная дорога до нового выступа, где оказались еще ступени, и т. д.
Таким образом, мы поднимались с этажа на этаж пять раз, а затем оказались у подножья большой отвесной скалы, посредине которой увидели очень темную пещеру, ведущую, как нам сказал Сермодас, в рай, о котором он нам говорил; сюда наши вещи были уже подняты на санях. В то же время он обратил наше внимание на то, что слева от пути, по которому мы шли, была гладкая тропинка без ступеней, по которой могли скользить сани, подтягиваемые кверху на толстых веревках при помощи особых колес, которые крутили люди. Когда мы поднялись ко входу в пещеру, то увидели, что по обе стороны ее находилось по дому, откуда были вынесены факелы, чтобы освещать нам путь в темноте, и плащи из клеенок на подкладке из бумажной материи, чтобы защитить нас от холода и сырости. При входе в пещеру мы нашли длинные сани, приготовленные для беременных женщин и для тех, кто не мог идти, причем нам сказали, что в пещере приготовлено еще несколько саней для той же цели. Все это привело нас в изумление, однако мы все решили твердо идти туда, куда нас поведут, доверившись воле судьбы. Но женщины наши принялись рыдать, как будто бы их вели на казнь. Сермодас был сильно удивлен этим. Я спросил о причине их слез, но никто из наших мужчин не смог мне ответить. Это заставило меня самого к ним подойти и спросить о том, каковы причины их горя. Тогда они подняли руки к небу, били себя в грудь и стали говорить, что всех нас ждет гибель после того, как мы спаслись от бури и волн, от ужасов пустыни, где могли умереть от голода и жажды, что наша участь весьма печальна: после того как нам показали места, где мы наслаждались видимым счастьем, нас привели туда, откуда до часа нашей смерти мы попадем в ад, и что все то добро, которое мы видели, делалось лишь для того, чтобы нас легче заманить к месту, предназначенному для наших мучений. Последовавший за мною Сермодас, услышав их жалобы, обратился ко мне: «Я вижу, — сказал он, бросив на женщин взгляд, в котором, кроме жалости, сквозило желание посмеяться над их заблуждением, — что плач и стенания этих несчастных женщин происходят от их воображения, в чем легко их будет разубедить; я очень огорчен, что у них сложилось мнение, причиняющее им столько горя и столь удивляющее меня. Я в некотором роде пошутил, когда сказал вам, что хотел провести вас в рай через ад, и так как я не пожелал давать объяснения по этому поводу и отвечать на вопросы, которые вы мне задавали, эти бедные женщины, увидев пещеру, куда мы должны войти, без сомнения, вообразили, что я говорил серьезно и что мы собираемся вас низвергнуть в ад. Но, желая успокоить их, я хочу разъяснить эту загадку и расскажу им, что ад — это не что иное, как эта пещера, которую мы устроили для удобства прохода сквозь гору. И если мы не пойдем этим путем, то нам придется сделать большой крюк и подниматься на вершину горы. Это то, что я назвал путем неба, в то время как этот подземный ход назвал путем ада. Вот в нескольких словах объяснение этой загадки. К тому же, если и есть опасность, то я ей буду подвергаться так же, как и вы, и для вашего большего удовлетворения я не хочу, чтобы вы все вместе подвергались этой опасности: пошлите со мной только несколько человек из ваших, которые, пройдя пещеру, смогут вернуться обратно и рассказать вашим людям, что они видели». Эта речь, которую я повторил нашим крикуньям, успокоила их страхи, и мы, извинившись за них перед Сермодасом, обратились к нему с просьбой простить им слабость их пола и не приписывать их вины нам. Мы получили столько доказательств доброты его начальников и его доброты в особенности, что не могли в ней сомневаться, не могли опасаться чего-либо плохого со стороны тех, кому мы были обязаны жизнью и всем тем, что мы имели. «Я прощаю им от чистого сердца, — ответил он, — но я стою за то, что сказал, я не хочу, чтобы более десяти человек из ваших прошли через этот воображаемый ад, и хочу, чтобы остальные послушали описание всех увиденных ими ужасов. Так что не будем больше спорить, я вас прошу выбрать тех, кого вы захотите послать со мною в подземелье». Увидев, что Сермодас решил не отступать от своего слова, я взял с собою Ван-де-Нюи, Мориса, Стюара и еще нескольких своих офицеров для того, чтобы сопровождать его. Итак, завернувшись в плащи, мы последовали за факелами, зажженными для освещения пещеры. Она была высечена в скале в форме свода и внизу могла быть шириною около пяти туазов[93], а вверху — до трех с половиной. Левая половина пещеры не имела ступеней, и по ней тащили сани, а правая половина состояла из нескольких соединенных друг с другом этажей, к которым легко можно было подниматься по ступенькам. Всего было двадцать шесть этажей. Когда мы почти дошли до противоположного конца и до выхода оставалось около мили, Сермодас сказал нам, что пещера создана природой и что их усилиями лишь облегчен подъем и расширены те места, где она суживалась. И действительно, мы заметили, что пещера как с той, так и с другой стороны не была одинакова, она местами сильно расширялась, и виднелись сверкающие, как хрусталь, сталактиты, образовавшиеся из породы соли, выделявшейся по каплям из горы и затем превратившейся в камень, приняв причудливые формы. В этом месте было холоднее и более сыро. Мы признали, что плащи были нам весьма полезны при этом переходе. Кроме того, мы заметили, что там, где пещера была естественной, она не была такая прямая и имела больше поворотов, чем там, где она была создана руками людей. В двухстах шагах от выхода она сильно расширялась, и тут Сермодас показал нам большие сосуды — глиняные, металлические и стеклянные, — наполненные различными веществами, применяемыми в медицине, которые изготовлялись здесь, потому что место было холодное и сырое. Отсюда мы двинулись дальше и, наконец, достигли выхода из пещеры, имевшей в длину мили три, и сразу же вышли на очень красивую улицу первого города Севарамба, называемого Севарагоундо. Он расположен посреди длинной долины, покрытой прекрасными лугами, и начинается тут же у подножья горы, где находится выход из пещеры, так что, как только выходишь из подземелья, сразу же попадаешь в город.
Губернатор по имени Комустас, который встретил нас при выходе, как только мы вступили на землю Севарамба, выразил радость по поводу нашего прибытия и повел в большой квадратный дом такого же вида, как и в Спорумбе. Комустас был смуглый, высокого роста человек лет сорока, имевший очень приятную внешность. Он осведомился, где остальные наши люди. Сермодас рассказал ему о том, что случилось при входе в пещеру, о паническом ужасе наших женщин, не понявших смысла его шутки; мы с удовольствием провели с ним остаток дня. Это приключение рассмешило его, но вместе с тем, — сказал он, — ему очень приятно, что ошибка наших женщин доставила ему удовольствие принять нас у себя, и он постарается сделать это как можно лучше, а в ожидании, пока он пойдет дать распоряжение, касающееся нашего приема и приема наших людей, он просил нас освежиться и немного отдохнуть. Некоторое время спустя он вернулся и предложил нам пообедать, что мы и сделали. После обеда мы послали Стюара и де-Хаэса к нашим людям, чтобы привести их в Севарагоундо, т. е. к воротам или входу в Севарамб. Гоундо на их языке означает дверь или вход, и поэтому город, здесь расположенный, так и называется, а город, находящийся на противоположной стороне, — Спорагоундо, т. е. ворота или вход Спорумба.
После обеда Комустас повел нас гулять в небольшую рощу, расположенную у нижней части города, где протекает быстрая как поток речка, которая течет с запада на восток и с шумом устремляется через многочисленные скалы, образуя красивый водопад. Из этой рощи видны были очень высокие горы с растущими на них большими соснами. Во многих местах долины мы тоже видели деревья, но не знали, какие они. Мы попали туда в хорошую пору: эти зеленые деревья и протекающая в долине река создавали очень приятную свежесть. Комустас сказал нам, что если у нас есть время погостить у них, то он может развлечь нас охотой на медведей, называемых на их языке сомуга, которых много водится в этих лесах, а также и на других животных, совсем белых, по породе приближающихся к медведю, называемых ими эргланта. Но Сермодас, поблагодарив его, сказал, что мы можем остаться только до завтра, и просил его все приготовить к нашему отъезду. «Ну, что же, — сказал он, — если у вас нет времени, чтобы посмотреть охоту, по крайней мере вы можете увидеть рыбную ловлю в ожидании прихода ваших людей», Сермодас ответил ему, что это очень приятное развлечение, и он с удовольствием примет в нем участие. Комустас дал распоряжение и повел нас на полмили вверх от города, в то место, где река образует водопад, о котором мы говорили. Тут находится скалы, преграждающие ее течение, от этого вода подымается и образует нечто вроде озера, по которому можно плавать на лодках. Их оказалось там четыре или пять. Усевшись в одну из них с губернатором, мы стали смотреть, как ловят небольшую нежную рыбу, похожую на европейскую форель, но еще более плотную и еще более вкусную. Ее ловят при помощи бакланов, которым перевязывают шею, чтобы они не проглатывали рыбу. Их спускают с привязи, и эти птицы, поймав свою добычу, приносят ее в лодку. У нас их было три, и они в течение часа наловили более пятнадцати фунтов рыбы. После рыбной ловли мы вернулись в город, где застали всех наших людей, которые были в восторге, что так дешево отделались от ада. Комустас разместил их, и таким образом мы мирно провели ночь в Севарагоундо. Мы рассчитывали уехать рано утром, но ко мне пришли и сообщили, что у одной из наших беременных женщин, которая сильно перепугалась при виде так называемого ада, наступили преждевременные роды и она находится при смерти. Я предупредил об этом Сермодаса, но он ответил мне, что это не может задержать нашего путешествия. Ее оставят с кем-нибудь из наших людей в Севарагоундо, где она ни в чем не будет испытывать недостатка, а Комустас позаботится о том, чтобы ее отправить к нам, когда она поправится, или о похоронах, если она умрет. После этого приказа мы сели в приготовленные для нашего путешествия повозки и поехали вдоль реки вверх по долине до селения, состоящего всего из четырех квадратных зданий, носящего название Диэнесте, где мы сменили лошадей и отдыхали с одиннадцати до двух часов. Это селение расположено в пятнадцати милях от Севарагоундо на той же реке и в той же долине; здесь есть еще одна долина, примыкающая к тому месту, где находится это селение, — именно туда лежал наш путь, и к двум часам мы сели в повозки и проехали десять или одиннадцать миль по этой новой долине, которая очень живописна и плодородна. Мы встретили там невероятное количество стад. Наконец мы подъехали к подножию горы, где кончается долина; здесь оказался городок, состоящий из четырех квадратных строений, называемый Диэмеке, где мы и заночевали. Гора, к которой примыкает эта долина, не очень высока и имеет почти гладкую поверхность лишь с небольшими холмами, но с двух сторон она окаймлена скалами, очень крутыми и почти недоступными. Никакой дороги мы не видели и не могли понять, как можно на нее взобраться. Но спросить об этом у Сермодаса мы даже и не смели из опасения, что наше любопытство он снова примет за подозрение. На следующий день Сермодас спросил у меня, будем ли мы испытывать тот же страх при подъеме на небо, какой был проявлен при спуске в ад, и просил меня узнать об этом у наших женщин. Они же, признавая неосновательность своих первых страхов, после наших увещаний следовать за нами всюду без сопротивления и без тревоги, ответили, что пойдут за Сермодасом туда, куда он их поведет. Этот ответ заставил его улыбнуться, и он сказал, что раз мы так думаем, то он поведет нас на вершину горы дорогою, которая, быть может, нас удивит, но опасности никакой не представляет, причем он пойдет первым. После этого он вывел нас из ворот в длинной стене, тянущейся с одного конца долины до другого и находящейся у самого подножия горы. За этой стеной мы увидели несколько больших саней, привязанных к толстым канатам, спускавшимся с вершины горы, где, как нам сказали, они были закреплены. Каждые сани вмещали по двадцати человек, и края их были обиты досками соразмерной высоты, в особенности сзади, где были устроены сиденья и находились веревки, за которые можно было держаться. Сермодас сказал мне, чтобы я выбрал тех, кого я захочу взять с собой в его сани. Не успел я это сделать, как он сел в сани и, показав пример, предложил нам сделать то же самое. Как только мы уселись, заднюю половину саней прикрыли толстым полотном, поверх которого пустили веревки и привязали их к краям саней, так что опасность падения для нас была совершенно исключена. Когда это было сделано, дали свисток и дернули тонкую веревку, протянутую к вершине горы, и мы почувствовали, что сани стали потихоньку подниматься. Когда мы поднялись до середины горы, то увидели в отверстия, сделанные по бокам саней, другие сани, такие же, как наши, которые спускались вниз и своею тяжестью поднимали наши. Эти вторые сани были привязаны к другому концу того же каната, скользившего по вертящейся оси, прочно укрепленной на вершине горы. Этим способом мы легко совершили подъем без помощи людей или лошадей, а только лишь силой тяжести, большей, чем наша, которая, опускаясь, поднимала нас. Когда сани, в которых мы поднимались, остановились, мы остались тут же, чтобы посмотреть, как будут подниматься другие; они также благополучно и без всяких злоключений поднялись наверх. Тем временем на вершине горы нам были приготовлены повозки, в которых мы очень быстро пересекли равнину, миль в двенадцать длиною, до противоположной стороны горы. Эта равнина представляет собой пастбище, где пасутся бесчисленные стада, находящиеся там в течение восьми месяцев в году, а затем перегоняемые вниз в окрестные долины, потому что равнина в это время года из-за снега делается необитаемой. Поэтому здесь не было ни городов, ни сел, а только несколько маленьких деревушек и несколько домов, построенных для удобства пастухов. На местном языке эта равнина называется омбеласпо. По ту сторону ее мы увидели сани, такие же, как те, в которых мы поднимались, и мы ими воспользовались, чтобы тем же способом спуститься в круглую долину, которая носит латинское название Convallis, где мы увидели город в десять квадратных домов под названием Омбелинд. Нас очень приветливо встретил Семудас, губернатор города. Мы там переночевали и нас принимали так же, как и всюду. Ничего необыкновенного мы там не заметили, кроме того, что мужчины были лучше сложены, а женщины белее и красивее тех, которых мы видели раньше.
Семудас сказал нам, что на нашем пути мы увидим армию, которая раскинула лагерь у подножия горы в начале долины, где она уже пробыла десять дней и пробудет еще некоторое время. Он также рассказал нам о случае, происшедшем с одним офицером, настолько пренебрегшим своими обязанностями, что его захватили врасплох на выгодной позиции, которую ему надлежало охранять, а позицией завладела часть его врагов. Это наделало в армии много шума, и он думал, что этого офицера должны наказать, в пример другим, хотя его многочисленные друзья хлопочут за него, а своим прошлым поведением он стяжал себе доброе имя.
На следующий день рано утром мы выехали из Омбелинда, расположившись на верблюдах; на каждом из них умещалось по пяти человек в особых корзинах, в которых были устроены сиденья. На этих животных очень удобно и безопасно мы были доставлены к подножью горы окольным путем, пересекавшим большую долину, где мы увидели реку, достаточно глубокую, чтобы быть судоходной, если бы не пороги и не слишком быстрое течение. У подножья горы мы нашли город в шесть квадратных домов под названием Аркропс; он находится в шести милях от Омбелинда, где оказались повозки, которые нас отвезли к месту ночлега, расположенному в тринадцати милях оттуда. Отдохнув, мы сели в повозки и поехали по долине вдоль реки. Наконец, мы прибыли в город, называемый Аркропсинд, где на следующий день мы должны были погрузиться в лодки, чтобы пройти водою остальной путь до Севаринда. Этот город расположен в начале широкой долины при слиянии двух рек так же, как и Спорунд. С двух сторон его окружают высокие, покрытые лесом горы, а вдоль одной из сливающихся рек лежит живописная равнина, на которой виднеется город и какие-то строения. Первая из рек, которые мы увидели, гораздо меньше другой и впадает в нее в том месте, где расположен город, протекая с востока на запад. Другая же, наоборот, медленно течет с запада на восток, а когда они сливаются, то течение их идет на юго-запад, образуя большую судоходную реку, называемую Севаринго, в которую впадают три или четыре больших реки до того места, где расположен Севаринд. Бразиндас, губернатор Аркропсинда, почтенный и важный старец, в сопровождении нескольких наиболее видных людей города вышел нас встретить к воротам и провел нас в большое квадратное здание, где мы должны были остановиться. Мы думали выехать на следующий день, но два соображения нам воспрепятствовали. Первым был сильный дождь, ливший всю ночь, от которого так вздулась река, что было рискованно пуститься в путь, не подвергая себя большой опасности. Вторым соображением было желание посмотреть армию, находившуюся лишь в трех милях от Аркропсинда. Нам также было интересно посмотреть и город, который очень красив и почти такой же большой, как Спорунд. Все эти причины заставили Сермодаса дать нам несколько дней отдыха в Аркропсинде, где, как утверждали Бразиндас и его приближенные, им будет очень приятно задержать нас на некоторое время.
Тем временем снова наступила хорошая погода, и на следующий день Сермодас пожелал погулять со мною в саду губернатора, который мне очень понравился: там было много прекрасных аллей, красивые, покрытые цветами клумбы и различные бассейны с необыкновенными фонтанами. «Какова страна, и нравится ли она вам?» — спросил он меня. Я ему ответил, что я в восторге и что трудно было бы найти более красивые места. «Ну, что же, — сказал он, — я очень доволен, что вам понравилось, но до Севаринда вы увидите еще много интересного, и вам еще более понравятся места за пределами этого большого города. Нам пришлось выбрать более длинную дорогу, ехать другим более коротким путем мы не могли, потому что некоторые горные проходы очень узки и повозки не могут пройти по ним, там надо идти пешком или ехать верхом на лошади, а кроме того, этот путь не столь приятен, как тот, которым мы следовали, и на нем отсутствует удобство, которое дает река. Та река, которую вы видите на западе, течет издалека, — продолжал он, — она не быстрая и глубокая, она же омывает остров, на котором расположен город Севаринд. Вы видите только начало прекрасной страны, по берегам реки вы увидите живописные поля, города и постройки, вместо гор и скал, находившихся на вашем пути с момента отбытия из Севарагоунда, а когда вы познакомитесь с чудесами Севаринда, вы признаете, что я вас привел в земной рай через ад, которого так испугались ваши женщины». Заметив, что Сермодас в таком хорошем настроении, я осмелился задать ему несколько вопросов относительно виденных мною вещей, для меня непонятных. Первым моим вопросом было — почему имена всех тех, с которыми мы встречались, окончивались на «ас». Он ответил, что это окончание является признаком звания и дается лишь лицам, занимающим почетные должности, и кроме того, есть еще один признак звания, который дается лишь идному вице-королю солнца, — это начало имени Севариаса, их законодателя, что я мог заметить также и в имени тогдашнего вице-короля, которого звали Севарминас. Затем он добавил, что с начальных букв этого имени начинались названия всех значительных мест, например, всей страны до гор, которая называлась Севарамб, и столицы, называемой Севаринд. Все это делалось в честь великого Севариаса, до которого страна называлась Струкарамбе, а жители струкарамбами. «Когда вы выучите наш язык, — добавил он, — вы узнаете всю правду о рассказанном мною, прочтя историю Севариаса и его преемников, которая вам должна показаться очень интересной и полной доблестных примеров». Я еще попросил его сказать мне, каким образом была прорыта гора около Севарагоундо и сколько стоили эти работы. Он ответил, что работа эта стоила только труда по прорытию горы и что предки их работали десять лет: занято было четыре тысячи рабочих, которые работали ночью и днем посменно, кроме торжественных праздников; большая общественная польза, выражавшаяся в сокращении пути в Спорунд, была главнейшей причиной, побудившей их предпринять эти работы, к тому же и сама природа способствовала им, так как под горою ими была найдена длинная пещера. «Эта работа, — продолжал он, — была трудна, но для нашего народа нет ничего невозможного из того, с чем могут справиться люди. У нас частным лицам ничего не принадлежит, все принадлежит обществу, которое распоряжается всем и осуществляет все большие мероприятия без золота и денег. Вы увидите работы, еще более значительные, чем все то, что вы уже видели, и я думаю, что вы будете не менее удивлены. Но когда вы изучите наш государственный строй, что не представляет труда, вы перестанете удивляться, а будете восхищаться высокими достоинствами и несравненным счастьем великого Севариаса, являющегося творцом и, после бога, источником нашего благосостояния». Затем он рассказал мне еще о некоторых особенностях законов, нравов и обычаев севарамбов, о которых я буду говорить позднее. Я поблагодарил его за любезные объяснения и попросил объяснить мне одну вещь, которая меня удивляла и которую я никак не мог понять: где он научился говорить по-голландски и отчего их обычаи столь мало отличаются от обычаев европейских народов. «Вы мне задавали уже этот вопрос в Спорумбе, — ответил Сермодас, — но, недостаточно зная вас и к тому же имея причины умолчать о том, что вам хотелось знать, я не захотел вам объяснять, а сейчас я это с удовольствием сделаю. Так знайте, что я бывал на вашем материке и, прожив несколько лет в Персии, я переодетым, под видом перса побывал в Индии. Я побывал при дворе Великого Могола[94], оттуда поехал в Батавию и другие голландские колонии, где пробыл довольно долго, чтобы изучить язык. Я хорошо говорил по-персидски еще до отъезда из Севаринда, где этот язык широко преподается. Со мною вместе были два товарища, которые еще живы и будут очень рады побеседовать с вами и с вашими людьми и, несомненно, готовы будут оказать вам все те услуги, какие смогут, когда вы приедете в великий город, где они также живут, как и я. Я ведь не живу в Спорунде, как вам могло показаться, хотя там часто бываю. Будучи в Спорунде, когда Каршида и Беноскар привели Мориса и его товарищей, я был избран Альбикормасом, чтобы поехать за вами в ваш лагерь, а затем я получил приказание доставить вас в Севаринд. Что же касается замеченного вами сходства нравов и обычаев с нравами и обычаями народов вашего материка и иностранных языков, на которых мы говорим, то вы перестанете удивляться, если я скажу, что Севариас, наш первый законодатель, по своему рождению и происхождению был персидским вельможей. Он побывал во многих местах Азии и Европы, с самого раннего детства был обучен греческому языку и многим наукам учителем-венецианцем Джованни, сопровождавшим его в эту страну и оставившим после себя потомство, сильно увеличившееся после его смерти. Этот Джованни был неразлучным спутником Севариаса во всех его путешествиях, его верным советником во всех мероприятиях и в особенности при установлении законов и нравов, которые они нашли наилучшими. Для этой цели как из древних, так и из новых книг, из наблюдений, сделанных ими во время путешествий, и из своих собственных познаний они извлекли те законы и правила праведной жизни, которые и установили среди нас. Но ни один человек в мире, даже самый мудрый и просвещенный, не может предусмотреть далекого будущего и не может сам обо всем позаботиться; великий Севариас, признавая эту истину, установил закон, которым он разрешил своим преемникам и даже приказывал им после его смерти издавать такие же приказы и правила, которые они найдут необходимыми для продолжения счастья и славы нации. Между прочим, он советовал им соблюдать простоту нравов и приказал не вступать в сношения с народами другого материка из опасения, что своими пороками они заразят также и севарамбов. Однако среди порочных людей часто встречаются люди с большими способностями или к политике, или к наукам, или же к искусству, и Севариас находил неправильным, избегая их пороков, пренебрегать их достоинствами и оставлять без внимания хорошие примеры и полезные изобретения, которые можно позаимствовать у китайцев и у других народов вашего материка. Поэтому он распорядился, чтобы было введено широкое преподавание персидского языка, и время от времени в Персию посылались люди, уже хорошо изучившие язык, а оттуда они могли ехать путешествовать по другим странам и отмечать все значительное для того, чтобы из этих наблюдений можно было извлечь все ценное и полезное для применения среди нашего народа. Это выполнялось всегда — с самого начала существования государства и до нашего времен. И таким образом, при помощи людей, которых мы посылаем в Азию и Европу под видом и в одежде персов, мы время от времени узнаем все, что происходит среди наиболее известных наций вашего континента, знакомимся с их языками и пользуемся всеми познаниями в науках, искусстве и обычаях, которые, по нашему мнению, могут способствовать благосостоянию нашего государства. Вот в нескольких словах то, что я счел нужным сказать, чтобы удовлетворить вас и умерить ваше удивление».
После этого разговора Сермодас сказал мне, что на следующий день он нам покажет армию, которая весьма достойна нашей любознательности. На следующий день Бразиндас послал предупредить нас, чтобы мы приготовились сопровождать его в лагерь. Немного спустя он явился сам и повел нас с собой завтракать. Он сказал мне, чтобы я послал за теми из своих офицеров, которых я пожелаю взять с собой, чтобы показать им армию, и просил сообщить ему число их, чтобы он мог заказать такое же количество лошадей и банделисов. Он добавил, чтобы я не беспокоился о верховых животных, потому что их у него уже было наготове более ста и, если понадобится, в течение часа он сможет достать в три раза больше.
Он сказал это с несколько гордым видом, что доказывало, помимо богатства страны, и его авторитет, который чувствовался во всем.
Действительно, нет монарха с более неограниченной властью, чем губернаторы всех городов этой страны, где все общественное достояние и общественные интересы вверены им и где их приказания точно исполняются, если они соответствуют установленным законам. Как только Бразиндас окончил говорить, я послал Мориса предупредить всех моих офицеров, которые не замедлили явиться и были отведены завтракать в другую комнату. Затем мы спустились во двор, где мы увидели повозку, запряженную шестью большими вороными лошадьми, несколько верховых лошадей и столько же банделисов. Банделис — это животное, несколько большее и более сильное, чем олень, туловище его отличается от оленя немногим, голова же его очень похожа на голову козы, у него небольшие белые прозрачные рога, между которыми растет большой пук черной шерсти, короткой и вьющейся, гривы у него нет, а хвост маленький, короткий и густой, шерсть у него очень короткая и блестящая, как у выхоленной лошади. Банделисы бывают разных мастей, питаются они травой, сеном, листьями, зерном и различными кореньями, которыми их кормят. Копыта банделисов похожи на копыта мула, и подковывают их так же, как у нас лошадей, во многом им уступающих по быстроте и ловкости. На них надевают седло и род уздечки без удил, вместо которых на нос надевается зубчатая железка, причиняющая им боль, когда дергают за поводья, и заставляющая их прежде всего останавливаться. Это животное очень тихое, и с ним обращаться нетрудно.