В первые века нашей эры проблема любви к мальчикам, пережившая свой расцвет в возвышенных размышлениях классической эпохи, утрачивает если не актуальность, то, по крайней мере, серьезность, живость и напряженность. Те, кто к ней обращаются, обычно тотчас же сбиваются на повторение и, обыгрывая древние темы (чаще всего платонические), вносят свой, впрочем, весьма скудный, вклад, в возрождение классической культуры. Даже когда философия попытается вернуть былой престиж фигуре Сократа, любовь к мальчикам, равно как и вся связанная с ней проблематика, уже не станет активным и живым источником рефлексии: четыре речи Максима Тирского о сократической любви не могут служить аргументом, который бы свидетельствовал об обратном.
Но это не значит, что такого рода практика исчезла или же подверглась какой-либо дисквалификации. Как совершенно определенно явствует из всех текстов, она еще оставалась в ходу и продолжала считаться делом вполне естественным. Перемены коснулись, похоже, не столько склонности к мальчикам и не оценочных суждений о тех, кто был этой склонности подвержен, сколько самого способа вопрошания. Устарел не предмет как таковой, но проблема: интерес к ней неуклонно падал, она занимала все меньше и меньше места морально-философских контроверзах эпохи. Несомненно, причин для такой "распроблематизации" можно найти немало, в том числе, сказывалось и влияние римской культуры, хотя едва ли римляне были менее чувствительны к такого рода удовольствиям, нежели греки. Но в рамках римских институций сложный вопрос о мальчиках как объекте наслаждения стоял не так остро, как в греческом полисе. С одной стороны, детей благородного происхож
204
дения надежно "охраняли" семейное право и государственные законы; главы семейств в состоянии были заставить всех уважать ту власть, которой они подчинили своих сыновей, и пресловутый закон Скантишя, как показал Босуэл1, не запрещал гомосексуализм, но защищал свободного подростка от обмана и насилия. С другой стороны, это несомненно вело к тому, что такого рода связь практиковали главным образом с молодыми рабами, положение которых никого не заботило: "В Риме свободнорожденного эфеба заменил раб",-- писал П. Вейн2. Даже эллинизированный, зараженный философией Рим, чьи поэты с таким пылом воспевали юношей, не отозвался на великие греческие концепции любви к мальчикам.
Более того, установившиеся формы педагогической практики и способы ее институционализации весьма осложнили оценку связи с подростками в терминах воспитательной эффективности. Рассуждая о сроках, когда воспитание мальчика нужно доверить учителю риторики, Квинтилиан напоминает, что следует удостовериться в "добронравии" последнего: в самом деле,-- говорит он,-- дети попадают к этим наставникам почти уже сложившимися людьми и, достигнув юности, продолжают оставаться рядом с ними; поэтому нужно тщательно следить за тем, чтобы чистота учителя оберегала их еще нежный возраст от всевозможных обид и оскорблений, и силой своего примера препятствовала бы излишней пылкости перерасти в распущенность; следовательно, учитель должен питать к ученику отцовские чувства и рассматривать себя как представителя тех, кто доверил ему своих детей3. В более широком смысле, некоторое снижение роли личных отношений philia, равно как и распространение представлений о высокой ценности брака и эмоциональной связи между супругами, несомненно, привело к тому, что тема "мужской любви" перестала служить главным объектом теоретических дискуссий и моральных интенций.
Тем не менее, мы располагаем тремя очень важными текстами,-- это диалог Плутарха о любви, еще один диалог, более поздний, автором которого считается Лукиан, а также четыре
_______________
1 J. Boswel. Christianity, Social Tolerance, and Homosexuality.-- P. 61 sv.
2 P. Veine. L'amour a Rome//L'Histoire.-- Janvier, 1981.-- P. 77.
3 Quintilianus. De institutione oratoriae, II, 2.
205
речи Максима Тирского о сократической любви, которыми, впрочем, можно пренебречь, но не столько из-за их риторичности и нарочитости,-Псевдо-Лукиановы Amoribus* страдают тем же недостатком, а обращение к древним сюжетам в академических изысканиях вообще характерно для этой эпохи,-- сколько в силу того, что тексты Максима Тирского совершенно традиционны и посвящены главным образом различению и сопоставлению двух видов мужской любви: прекрасной и правильной, .с одной стороны, и ее противоположности, с другой1,-- дистинкция, которая соответствует платонической оппозиции истинной ("небесной") и ложной ("пошлой) любви, и позволяет, вполне в духе данной традиции, развернуть их систематическое противопоставление: по качеству (одной присущи добродетель, дружелюбие, целомудрие, искренность, постоянство; другой -- распущенность, злоба, бесстыдство, неверность), по образу жизни, который им свойствен (одной -- эллинский и мужественный, другой -- женственный и варварский), наконец, по поведению любовников (приверженец первой из них заботится о возлюбленном, сопровождает его в гимнасии, на охоте, на поле боя, не покидая его и в смерти, но отнюдь не стремится сойтись с ним обязательно ночью и наедине; тогда как его антагонист, напротив, избегает солнечного света, ищет мрака и уединения, и не желает, чтобы его не видели с тем, кого он любит) .
Диалоги Плутарха и Псевдо-Лукиана построены совсем иначе. Их Эротика тоже бинарна и сравнительна: речь здесь всегда идет о том, чтобы, различив две формы любви, сопоставить их и оценить. Но вместо того, чтобы, ограничившись пределами Эрота, в которых обычно преобладала, если не монопольно господствовала, мужская любовь, исследовать два ее морально неравноценных вида, это сравнение различает две разноприродные формы связи: отношения с мальчиками и отношения с женщинами (точнее, с законной супругой), и уже в рамках такой дистинкции ставится и решается вопрос о ценности, красоте и моральном превосходстве одной из форм. Многообразные
_____________
* В русском пер. С. Ошерова диалог носит название Две любви и отнесен составителем к корпусу сочинений Лукиана (см. Лукиан. Избранная проза/Сост., вст. статья и коммент. И. Нахова.-- М., 1991.-- С. 435--461).-- Прим. ред.
1 Max.im.us Tyrius. Disssertationes, 24, I; 25, I.
2 Ibid, 25, 2--4.
206
следствия такого подхода в значительной мере модифицируют само представление о сфере Эротики: выясняется, что любовь к женщине и особенно брак на вполне законном основании могут быть отнесены к владениям Эрота и подлежат его проблематизации, что они опираются на естественное противостояние между любовью к своему полу и любовью к полу противоположному, наконец, что этическая переоценка любви более невозможна без учета физического удовольствия.
Вот парадокс: именно вопрос об удовольствии был в античности тем центром, вокруг которого возникла греческая традиция размышлений о педерастии, и он же стал свидетельством ее упадка. Брак как личная связь, предусматривающая половые отношения и способная наделить их позитивным значением, все более активно начинает определять стилистику моральной жизни. Тем не менее, любовь к мальчикам не подверглась осуждению и впоследствии сумела еще вполне успешно выразить себя в поэзии и искусстве. Однако она все же претерпела известное "оскудение", своего рода философскую дезинвестицию. Когда ее принялись исследовать, не желая далее просто находить в ней одно из высочайших проявлений любви, ей прежде всего поставили в упрек коренной ее недостаток: здесь не было места отношениям удовольствия. Те препятствия, которые приходилось преодолевать, чтобы помыслить связь между этой формой любви и использованием aphrodisia, долгое время обусловливали высокую степень ее философской оценки. Они же отныне дают основание усматривать в любви к мальчикам склонность, привычку, предпочтение, которые, пожалуй, могут представлять традицию, но не определять стиль жизни, эстетику поведения и все качественное и формальное многообразие отношений к себе, к другим и к истине.
Диалоги Плутарха и Псевдо-Лукиана как раз и свидетельствуют о том, что любовь к мальчикам по-прежнему остается легитимной, но при этом переживает все более и более глубокий упадок в качестве живой темы стилистики существования.
1 ПЛУТАРХ
Плутархов Диалог о любви (Об Эроте) начинается и заканчивается под знаком брака. Вскоре после свадьбы Плутарх с женой совершили паломничество в Феспии*. Они хотели принести жертву богу и попросить его о благословении, так как между их семьями была ссора, а это считалось недобрым знаком. Здесь они попадают на диспут: несколько их друзей обеспокоены судьбой юного Вакхон по прозвищу "Красавец": должен ли этот соблазнительный эфеб жениться на некоей женщине, преследующей его своей любовью? Спор, перипетии, похищение... Диалог заканчивается на том, что все готовятся составить свадебную процессию новоявленных супругов и принести жертву благосклонному божеству. Действие разворачивается от одного брака к другому1.
При этом все происходит под знаком Эроса, во время Эротидий, празднеств, которые в Феспиях справляли каждые четыре года на пятый "в честь как Муз, так и Эрота"**. Именно у этого бога Плутарх хотел просить покровительства для свое
_______________
* На самом деле, согласно тексту Плутарха, в Феспии Беотийские -древнейший центр архаического и классического культов Эрота, где его почитали и в виде необделанного камня (см. Павсаний, IX, 27, 1), и в виде прекрасного эфеба, статуи которого были изваяны Праксителем и Лисиппом -- отправились "вскоре после женитьбы" родители Автобула, участника и, собственно, "рассказчика" диалога, о чем он и сообщает с самого начала; именно к отцу Автобула, расположившемуся на Геликоне, как к третейскому судье обратятся участники спора, составляющего основное содержание текста, и ему же Плутарх доверит представлять свою точку зрения. Таким образом, явное lapsus memoriae, допущенное Фуко, вполне объяснимо.-- Прим. ред.
1 Г. Мартин (Н. Martin. Plutarch's Etical Writings and Early Christian Literature/ed. by Н. D. Betz) замечает, что в диалоге нет четкой различения между гетеросексу-альной любовью и браком. Сравнивая диалог с Наставлениями супругам, Л. Гесслер (L. Qoesseler) отмечает связь, установленную Плутархом между ямос и эрос, и то новое, что он вносит в традиционный вопрос о браке.
** Феспии расположены у подножия Геликона, горы Муз.-- Прим. ред.
208
го брака, именно этого бога призывали рассудить столь спорное бракосочетание Вакхона и Исменодоры, а под конец установили, что он "радостно присутствует здесь и благосклонен к тому, что у нас происходит"1. Разумеется, Плутарх не упустил случай произнести весьма пространный панегирик Эроту и, воздав хвалу его божественности, древности, могуществу, щедрости, силе, благодаря которой он возвышает и увлекает вслед за собой души, тем самым причаститься культу божества вместе со всеми гражданами. "Эрос" и "Гамос", сила любви и супружеские узы в их соотношении и взаимосвязи -- такова тема диалога. Предназначение религиозных обрядов, послуживших ему обрамлением, ясна: мощь Эрота, которого просят стать покровителем супружеской четы, должна преодолеть вражду семей, уладить распрю между друзьями и обеспечить супругам счастливую жизнь. В теоретической части беседа соответствует этой благочестивой практике и обосновывает ее, доказывая, что брачный союз лучше всех прочих отношений приспособлен к восприятию Эротовой силы, для которой нет на свете более достойного места, нежели семейная пара.
История, послужившая поводом к беседе, и внешние перипетии, направляющие ее ход, изложены торжественно и иронично: "Вопрос, из которого возникли эти речи, по своей возвышенности требует трагического хора и сцены, и сама обстановка содержит в себе все начала драмы"2. Собственно говоря, перед нами пустячный комический эпизод. Вакхона, соблазнительного юношу, красивого и добродетельного, вожделеет некий эраст, Писий, а также вдова, много старше его, которой доверили подыскать ему достойную супругу. Она однако не нашла никого лучше себя и всерьез взялась за парня: преследует его, похищает и даже устраивает свадьбу под самым носом у Вакхонова воздыхателя, который поначалу впал было в ярость, но после смирился. Диалог начинается в тот момент, когда замыслы грозной вдовы уже открылись, но еще до того, как она решилась на насилие. Таким образом, мальчик по-прежнему мечется между двумя поклонниками и не знает, кого предпочесть. Поскольку он предоставил взрослым решать за него, те
______________
1 Плутарх. Об Эроте, 26, 771е.
2 Там же, 1, 749а.
209
избавляют его от необходимости выбора. Дискуссию открывают два поборника любви к мальчикам, Протоген и Писий, с одной стороны, и отстаивающие любовь к женщинам Антемион и Дафней,-- с другой. Спор разворачивается на глазах у Плутарха, который быстро отказывается от роли слушателя, берет инициативу в свои руки и "переводит разговор" на общую теорию любви. Между тем "протагонисты" диалога, вступившие в борьбу каждый за своего Эрота, покидают сцену, и беседу продолжают новые участники: Пемптид и, главным образом, Зевксипп; первый выдвигает материалистическую концепцию любви, второй отстаивает агрессивно-критическое представление о браке. Эти воззрения и вынужден опровергать Плутарх.
Здесь мы сталкиваемся с одной из наиболее замечательных черт диалога.
Его зачин представляет собой традиционную схему мифологических повествований и моральной казуистики -- перепутье. Какой путь избрать, что предпочесть: любовь к мальчикам или любовь к женщинам?.. На самом деле, собеседников занимает несколько иная проблема: если в платоновских текстах благородный мужской Эрот противостоит Эроту легкомысленному, переменчивому, плотскому, "пандемическому" (очевидно, речь идет о пристрастии к маленьким детям и незамужним девушкам)*, то у Плутарха выбирают между мальчиками, с одной
_______________
* Согласно Платону, природа Эрота двойственна сообразно природе соответствующей Афродиты: Урании ("Небесной") сопутствует Эрот небесный, а Пандемос ("Всенародной", "Пошлой" в отечественной традиции перевода) -- Эрот пошлый;
первый покровительствует любви к юношам и зрелым молодым людям (но не маленьким мальчикам); сфера второго -- менее достойная любовь к женщине, обеспечивающая продолжение рода, и предосудительная любовь к малолетним детям. Эрот Афродиты пошлой "способен на что угодно; это как раз та любовь, которой любят люди ничтожные. А такие люди любят во-первых, женщин не меньше, чем юношей; во-вторых, они любят своих любимых больше ради их тела, чем ради души, и, наконец, любят они тех, кто поглупее, заботясь только о том, чтобы добиться своего, и не задумываясь прекрасно ли это". Эрот же Афродиты небесной восходит к богине, которая, во-первых, "причастна только мужскому началу, но никак не к женскому", а во-вторых, "старше и чужда преступной дерзости". Одержимые такой любовью "обращаются к мужскому полу, отдавая предпочтение тому, что сильней от природы и наделено большим умом". Они верны и постоянны, поскольку любят "за высокие нравственные достоинства", причем не детей, а тех, "у кого уже обнаружился разум". Их любовь "очень ценна и для государства, и для отдельного человека, поскольку требует от любящего и от любимого великой заботы о нравственном совершенстве" (Платон.. Пир, 180с--185d.). Этот представление о двойственной природе Эрота Фуко называет "традиционным дуализмом".-- Прим. ред.
210
стороны, и браком -- с другой, как если бы только в его рамках возможна была близость с женщиной.
Еще один характерный элемент Плутархова диалога -- образ женщины, преследующей Вакхона. Все здесь весьма показательно: она намного старше мальчика, хотя все еще молода, богаче его, родовитей, опытнее, наконец1. Подобные истории не были в Греции редкостью; их распространению способствовал не только недостаток женщин, но и принятые брачные стратегии. И все же, отношение к такого рода союзам оставалось несколько неопределенным и настороженным: муж, уступавший жене и в возрасте, и в богатстве, оказывался в весьма сложном положении, поскольку превосходство супруга считалось основополагающим моментом матримониума. В текстах, затрагивающих проблемы брака, эти затруднения упоминаются довольно часто. Разумный правитель,-говорит Плутарх в жизнеописании Солона,-- обнаружив в спальне богатой старухи юношу, "который от любовных отношений с ней жиреет, как куропатка", принудит его перейти к девушке, нуждающейся в муже2. И Писий не упускает случая напомнить о подобных опасениях сторонникам женитьбы Вакхона3. При всей своей обыденности это союз парадоксальный и рискованный, ведь интересы одной стороны и желания другой слишком уж разнятся, чтобы можно было надеяться на их счастливое и разумное сосуществование. Следовательно, брак, который навязывают Вакхону вместо педерастической любви,-- не просто не лучший, но и наименее удачный из всех возможных вариантов. Дискуссия, посвященная его оправданию, и завершающее ее торжество, только усиливают значение этого обстоятельства.
Остается уловить еще одну парадоксальную черту. Исменодора, пылкая вдова,-- это женщина, "приятная во всех отношениях": благонравная, "примерного образа жизни", она не навлекла на себя ни единого упрека, ее не коснулось злословие, никогда на ее дом не падало "подозрение в чем-либо дурном"4. Тем не менее она начинает без зазрения совести преследовать мальчика, которого взялась было женить на девушке, состояв
_______________