— Брось! — только и сказал Ромка. Он вдруг вспомнил, что у него остались незаконченными какие-то срочные дела, надо куда-то немедленно позвонить. «Но по телефону всего не скажешь, лучше я сам туда заскочу. Так вернее... Один товарищ из бригады... Просил...»
Он даже соврать толком не умел.
Я посмотрела на свои часики — стрелки уже подбирались к двадцати четырем.
— Надо — иди,— сказала я тихо. — Иди. Я домой...
Домой. Разве можно назвать домом мой дом?
Ромка убегал от меня, размахивая правой рукой, левая почему-то плотно прижата к боку и засунута в карман, неподвижна, как протез. Почему мне на ум пришло такое сравнение?
Когда Ромка скрылся за ионоротом, двинулась с места и я. Подняла голову и зашагала твердо, прямо. Никто бы, увидев меня издали, не догадался, что я плачу, что с трудом вижу тротуар, по которому иду.
И вдруг кто-то, толкнув, остановился передо мной, загораживая путь. Это был Рсмка. Склонив голову, он поднес к лицу правую руку — вспомнил нашу детскую игру.
Я тотчас поднесла и свою: «Забудем старое» — простила. Но мне вдруг стало так плохо, что, если бы Ромка не поддержал, я упала бы, голова закружилась, все поплыло перед глазами.
— Какой же я подлец! — воскликнул Ромка, бережно поддерживая меня, увлекая вперед. — Прости меня, Саша, никогда такое не повторится, клянусь! А хочешь, давай расскажем Лиле и Олегу Семеновичу, что мы хотим пожениться, купим торт и пойдем к ним, организуем помолвку? Хочешь?..
И вот сегодня звонок на работу: «Саша, поезжай после смены прямо к Лиле, там встретимся».
Я заволновалась, даже про обед забыла, вспомнила, лишь когда заныло под ложечкой, стало подташнивать. Не одна я хотела, видно, есть...
Надо еще в парикмахерскую сбегать! Обязательно. И платье надеть самое лучшее. Я должна сегодня всем понравиться, ведь это же моя помолвка! Ромка хороший, хороший, просто разбросанный немного и слабохарактерный. Это пройдет.
Я должна ему сегодня «показаться», все меры приму, чтобы выглядеть хорошо. Попрошу у тети Иры серьги — золотые висюльки, красивые! Почему я до сих пор не купила себе сережек?
В автобусе со мной рядом оказалась вдруг тетя Ира, увидела меня и протиснулась. Вот досада! Она ездила на рынок за картошкой: приспичило, некого было послать. Отдала мне тяжелую сетку, килограммов семь-восемь, не меньше.
— Хорошо, что ты мне попалась, Санюшка-голубушка!
Действительно, попалась...
Свободных мест не было, и тетя Ира держалась за меня, как девочка за мать. С одной стороны мою руку оттягивала картошка, с другой — тетя Ира. Я чувствовала теплоту ее руки, слышала знакомый с детства запах духов «Красная Москва» (других она не признавала, и я всегда угадывала, когда она была у нас без меня), я старалась уберечь ее от толчков* нас трясло и швыряло то на сидящих, то на стоящих, мне хотелось попросить кого-то уступить ей место, но рассказать ей о себе мне не хотелось.
— А ведь я забыла мясца купить! — вспомнила тетя Ира, поднимая ко мне лицо. — Что ты будешь делать!
Склероз... Выйди, пожалуйста, Санюшка-голубушка, на следующей остановке, в мясной, килограммчика полтора для котлет. И луку полкило. Сейчас я тебе денег...
«Пропала моя парикмахерская!»
Тетя Ира достала из сумки какой-то плоский сверток, сунула его под подбородок, прижала к груди и стала шарить в сумке. Занималась она этим до тех пор, пока машина не остановилась,
Я отдала ей сетку с картошкой и вышла из автобуса.
За мясом пришлось постоять: в такое время многие после работы спешат в магазины — кому надо обед на завтра готовить, кому в театр, а кто проведет вечер у телевизора,— надо успеть, времени у работающего человека всегда в обрез, а его надо обязательно выкроить и для отдыха.
Шла домой и думала о тете Ире: стыдно ей или не стыдно всегда эксплуатировать меня, проделывать штучки с деньгами? А что, если ее радует возможность кого-то обмануть, провести? Что ей это дает? Удовлетворение? Но почему я никогда не говорила ей об этом, никогда не протестовала? Автоматически делаю то, что она велит. Но ведь можно было и не делать! Не могу... И не могу себе объяснить, почему не могу. Это покладистость или безвольность? Я обвиняю Ромку в безвольности, а сама?
У наших ворот я приостановилась, ногой толкнула скрипнувшую калитку, наступила на железный прут, и он покачнулся подо мной, точно присел. Арку я прошла быстро, мне все казалось, будто шестигранный фонарь, висевший над сводом, непременно упадет мне на голову.
От дота, раскинув руки, улыбаясь закрытым ртом, навстречу мне двинулся Ромка:
— Привет, Саша Нилова!
От радости я слова не могла произнести.
— Я подумал: зачем нам приезжать туда врозь, верно?
— Ну конечно же!—ликовала я.
— Не копайся долто, ладно? Я тут в скверике покурю...
Еще на лестнице я услышала запах жареного мяса. Я должна проглотить хоть кусочек чего-нибудь, иначе... Просто плохо будет.
Папа и тетя Ира обедали на кухне.
Я положила авоську с мясом на подоконник, а лук — в ящик возле двери, постояла немного, не решалась сесть без приглашения — не я же готовила эту еду.
— Мне надо идти,— сказала я, чувствуя себя посторонней.
— Поешь сначала,— предложил отец. Губы у него блестели от масла. — Садись, Саня!
— Если человек торопится, до еды ли ему? — сказала тетя Ира.
— Спасибо, папа, я недавно пообедала...
Неужели вот так всю жизнь буду чувствовать себя
незваной гостьей на земле?
Но меня ждет Ромка! Предстоит важное в моей жизни событие. Как отнесется к этому Лиля? Олег Семенович обрадуется, это я знаю. А Лиля? Поставим ее перед фактом и... Ничего она не сделает.
На душ ушло минут десять, не больше, зато на переодевание... Выбрала плотное шелковое платье в черных и зеленых полосах. Портниха предложила раскроить его так, чтобы широкие полосы на груди и спине сходились елочкой. Воротник и манжеты мы сделали из черного бархата. Платье получилось — блеск! А как сидит на мне! Первый раз в жизни я сама себе нравилась.
Теперь стараюсь хорошо одеваться, даже за своей осанкой следить стала. И все Ромка. Только из-за него. Ольгуня же все принимает на свой счет, не нарадуется:
«Проняла я все-таки тебя, Саша?»
Соглашаюсь.
В парикмахерскую не удалось сходить! Волосы я начесывала терпеливо, до боли оттягивала каждую прядку, шоркала по ней железной расческой, потом легонько, поверху, прошлась капроновой щеткой, подняла ладонями к затылку и закрепила невидимками.
Чуть ли не касаясь носом зеркала, попудрилась, накрасила губы (отважилась!) и вышла во двор, как невеста на смотрины.
Ромка критически оглядел меня: