Я должна была что-то сказать, это я понимала.
В клубе стало тихо. Люди ждали. Я встала, чувствуя, как дрожат мои колени. Ольгуня выручила:
— Пусть говорит с места!
Но я не знала, о чем говорить, с чего начать. Мой взгляд, беспомощно блуждавший по залу, встретился с Лилиным взглядом. Она сидела через проход, с краю, положив ногу на ногу, и смотрела на меня не то с любопытством, не то насмешливо. И тут я подумала о наших постоянных стычках из-за актов на забракованную пряжу.
Я видела только Лилю и говорила только ей.
Рассказала, как мне приходится почти ежедневно сталкиваться по работе со сменным мастером Мураши-ной, как она выбрала свой, индивидуальный метод борьбы с браком — не подписывать акты, составленные техническим контролером. То, что ткачи вынуждены срабатывать несортную пряжу, Лилию Мурашину не волнует, она надеется на авось. Авось проскочит через ОТК в уже готовом виде. А я не могу спокойно смотреть, как уже готовую, проглаженную и промеренную ткань снова пускают в переработку, отдают на растерзание маши-не-«волчку», которая рвет в клочья такую ткань, рвет в лоскут. А Мурашиной все равно! Ей лишь бы выпустить продукцию из своего цеха, а там трава не расти...
Я громко вздохнула и села.
Послышались аплодисменты. Меня награждали за храбрость.
— Молодец,— шепнула Ольгуня. — Ты здорово раздела принцессу.
— Разрешите вопрос к Ниловой,— прозвучал Лилин голос. — Где акты, которые я якобы отказывалась подписывать? Пусть предъявит. Заявление Ниловой голословно!
Лиля знала, что таких актов у меня нет ни одного — я их уничтожала.
— Покажите, Нилова! — требовала Лиля. — Чтобы обвинить человека, нужны доказательства. Собрание ждет!
Я поднялась.
— У меня нет таких актов. Я их рвала. Они уже были никому не нужны.
— Вот видите! — торжествовала моя подруга. — Какое же это доказательство? Мало ли чего можно на-плесть... Я не хочу сказать, что таких актов вообще не было, мы часто спорили, это верно, но Нилова никогда не стоит на своем, уступает всегда. Соглашается! Она же как болванчик, только и умеет кивать. Скажите ей на белое, что это черное, она тут же согласится, поверит...
— Ишь как загнула! — попыталась заступиться за меня Ольгуня.
А потом слово попросила Валерия Ивановна — она обвиняла Лилю.
Я вконец расстроилась: не надо мне было выступать, получилось, будто я предала Лилю, предала, все вышло так нескладно.
Домой я попала не скоро, и как же обрадовалась, увидев в нашем дворе Ромку, побежала ему навстречу:
— Ромка, милый, вот хорошо, что ты пришел, спасибо, у меня такое настроение, ну не могу просто...
Он вытянул вперед руки, как бы защищался от меня. Я испугалась: что-то случилось?
Случилось...
Оказывается, Лиля рассказала Ромке о собрании, о моем выступлении.
Чего только Ромка не наговорил мне!
Я стояла и слушала. Надо было уйти, повернуться и уйти, убежать, а я стояла. И слушала. Зато узнала, что я карьеристка, подлая завистница, из-за ревности испортила человеку репутацию, Лилю ценили на работе, доверили должность сменного мастера еще до окончания института.
— Ты облила грязью человека, с которым недостойна стоять рядом, а не то что голос на нее повышать!
Оказывается, Лиля уполномочила его поехать ко мне и сказать, что я потеряна для нее навсегда и нечего мне искать пути к примирению: никакие извинения, никакие благородные поступки, на которые я, кстати сказать, не способна в силу своей примитивности и умственной ограниченности, не искупят моей вины.
— И как ты могла подумать, что я женюсь на такой... лицемерке? Думала, ребенок заставит? Ты специально подстроила, чтобы накинуть на меня петлю. А теперь Лиля на очереди?
— Зачем ты так? — Я словно очнулась. — Все вышло случайно. Я не хотела ее обидеть, говорила правду...
— Замолчи! — крикнул Ромка. — Знаю тебя, умеешь устраиваться. Неизвестно еще, кто чьей слабостью воспользовался. Ненавижу тебя, ненавижу!
Он вылетел из нашего двора, как из горящего дома.
Я заперлась у себя дома, присела к столу, положила на ладони лицо, так можно сидеть долго-долго. Я обдумывала то, что должна была сказать Ромке: «Я не собираюсь за тебя замуж. Не беспокойся. Ты же флюгер! Какую роль ты отвел мне в своем спектакле? Роль ширмы или дублера? Я прыгну с обрыва, а крупным планом снимут перекошенное от страха Лилино лицо? Ты что, так и будешь всю жизнь в роли дворняги — в комнатах тебе жить не полагается, а на будку хозяйка скупится? А ты хоть раз подумал об Олеге Семеновиче? Так кто же из нас лицемер? А теперь отправляйся домой и никогда не возвращайся. Ты мне противен!»
Вот что надо было ему сказать. Но ответ всегда приходил ко мне задним числом и звучал, как выстрел по уже убитой дичи.
Я старалась вызвать в себе чувство ненависти к Ромке, презрения к нему, но ничего у меня не получалось. А что, если я действительно воспользовалась его слабостью? Это звучит ужасно, ну а если подумать? Я же знала, что он меня не любит, знала! Но это меня не остановило.
А ведь все зависело от меня, только от меня, стоило слово сказать, запротестовать. Получается, что это я подвела Ромку...
Я как-то уже подводила его. На уроке литературы...
В школе Ромка и Лиля читали мало, зато я должна была знать обязательную литературу и подробно пересказывать им. Но пересказывала я все по-своему, не любила книг с плохим концом, мне хотелось, чтобы все хорошие люди были счастливыми.
Андрей Болконский у меня, например, не умирал от ран. Его спасала любовь Наташи Ростовой. А доктор Дымов из рассказа Чехова «Попрыгунья» не только выздоравливал, но и «прозревал». Не мог такой замечательный человек, такой добрый, умный, не видеть и не понимать, что собой представляет его жена-попрыгунья. И вот он взял ее однажды за ухо и повел так к вокзалу через весь дачный поселок, а там сказал: «Убирайся отсюда, дрянь паршивая, и чтобы духу твоего здесь больше не было!»
Ромка все это от слова до слова и пересказал учительнице, когда его вызвали отвечать.
Что в классе творилось!
После этого Ромка долго не разговаривал со мной, хотя я и подходила к нему несколько раз, подносила к лицу правую руку, винилась.
Но он не скоро отпустил мне мой грех...
Но почему я думаю только о Ромке? Не много ли чести?
Главцседьмая КРЕСТОНОСЕЦ
Я знала, что у Ольгуни выходной, поэтому удивилась, увидев ее в красном уголке. Ее не узнать: сделала высокую прическу, от лака и начеса волосы стали похожи на парик. Платье новое, коричневое, на шее нитка янтарных бус.
— Для Доски почета заставляют сфотографироваться,— сказала она, подходя к зеркалу. —Надо же, сама себя испортила! Зачем, спрашивается? Саша, пойдем со мной, а? Чего не люблю, так это фотографироваться — сиди как мумия. Или улыбку заставят сделать. Она и выходит как приклеенная. Пойдем, Саша, выручай, пожалуйста!
— Хорошо...
После ателье Ольгуня позвала меня к себе домой:
— Чайку попьем, посплетничаем. А давай на такси махнем! Кутить так кутить!