— Не понимаю,— перебила Лиля.
— И не пытайся.
— Но...
— «Но» у нас с ним не было.
— Как не было? Он всегда мне все рассказывает.
— На этот раз обманул.
Лиля затрясла головой:
— Нет, Саша, нет!
— Да, Лиля, да!..
Я подняла голову и увидела у сцены Цымбалюка. Он то и дело поддергивал брюки: они у него стоят как две гофрированные трубы, не видно, во что обут.
Рядом с ним «Морячок» с покрасневшими глазами. Мальчишка плакал?! Пиджак на нем расстегнут, видна тельняшка, прославленная матросская тельняшка. Как он смел'надеть ее! С репутацией вора его теперь не примут в мореходное училище. Вот дурак! Только-только начинает жить и...
Недавно вот в этом же самом клубе мы слушали лекцию о формировании характера человека. Личность формируется под воздействием среды, коллектива, выявляются отношения к труду, к жизни, к товарищам. Можно ли назвать характер своего рода судьбой?
«Морячок» не родился вором. Он мечтал поступить в училище... Цымбалюк уговорил его перебросить мешок с пряжей через забор, пообещал пай от выручки, паренек не устоял.
Почему-то я стала думать о своей судьбе.
Начинала жить неуверенно и настороженно, как слепой, попавший на многолюдный перекресток: слышала уличный шум, чувствовала солнце и ветер, знала, что перейти дорогу надо именно в этом месте, но ничего не видела! И без чьей-то помощи не могла сдвинуться с места.
А вдруг на моем пути стал бы Цымбалюк, а не Ольгуня?
Перед Ольгуней я в неоплатном долгу. Удивляюсь теперь: как могла жить так скучно, замкнуто, что делалось за пределами фабрики и моего дома, не интересовалась. Весь мой мирок вертелся в кольце: Ромка, Лиля и я, несчастная, никому не нужная. Только эта мысль и занимала мою голову.
Теперь я вхожу в красный уголок, как раньше входила Ольгуня, с бодрыми словами:
«Ну как, бабоньки, жизнь? Все в порядке? Тогда давайте посмотрим, что делается на белом свете!»
Я смотрела на подруг, товарищей по работе со смелостью учителя, который добросовестно подготовился к уроку.
Мир как бы раздвинулся передо мной, стал шире, понятней. И знать все больше и больше стало моей потребностью. Люди идут ко мне с вопросами:
— Саша, а как понять наши теперешние отношения с ФРГ? Простили мы им прошлое, так выходит?
— А почему люди всех стран не могут объединиться в интернациональные бригады, как было в Испании? Чтоб помочь чилийским патриотам прогнать фашистскую хунту?
И я отвечаю! Отвечаю и сама себе не верю, что это я. Поневоле уважать себя станешь.
Политинформатор ткацкого цеха... Не бог весть ка-кпя общественная работа, но если люди обращаются к тебе и верят, что ты поможешь им кое в чем разобраться, узнать, понять, разве это не радость? Помню, Ромка говорил, что главное в жизни — быть кому-то нужным.
Я стала нужной. Я теперь понимаю, почему работницы так льнули к Ольгуне — она связывала их с внешним миром. Сама же слышала, как они говорили, что в газету заглянуть некогда, к телевизору не всегда подсядешь.
Мне надо учиться! Надо... Вот бы поступить в институт марксизма-ленинизма... Но туда меня не примут, там обязательно высшее образование... Высшее образование... Лиля его скоро получит. А почему я не могу? Я же училась куда лучше ее!..
За моей спиной кто-то всхлипнул.
Я обернулась и увидела Цымбалючку. Она съежилась в кресле: локти на коленях, лицо спрятано в ладонях. Места по правую от нее сторону и по левую пусты...
Она клялась, что «ничего такого» за мужем не замечала, но ей не верили. Как можно было не заметить мешок пряжи, ведь это целое состояние! Откуда оно могло появиться у мужа? Она должна была остановить мужа, удержать, спасти, чего бы ей это ни стоило. А теперь вот раскаивается.
Смотрю на нее и вспоминаю, как она хихикала, когда кто-нибудь подносил к ее лицу палец. «Дурносмех»...
Не жалко мне ее, нисколько не жалко!.. А что было бы с фабрикой, если бы Цымбалюков было много?!
Грузчика Цымбалюка судили люди не с дипломами юристов, а свои, фабричные, с которыми он многие годы встречался почти каждый день, обедал в одной столовой, приходил в этот клуб на собрания и концерты.
Теперь он стал для них чужим.
— Прошу, дайте мне еще время! Я докажу, что смогу стать человеком...
— Скоро на пенсию выйдешь, а все человеком не стал?
— Не знаю, как получилось,— жалко оправдывался он, подтягивая сползавшие брюки. — Захотел газировки попить, вижу — початки... Ничего не соображал, пьяный был..,
— Интересно, пить ему захотелось на втором этаже, там есть автомат с газировкой, зачем же его понесло на пятый этаж, к ткачам? — возмущались люди.
Я спросила, привстав:
— Если вы действительно были так пьяны, почему же в мешок не натолкали камней? А то ведь пряжу!
Цымбалюк сверкнул в меня глазами, как выстрелил.
Я посмотрела на сутулившегося паренька в матросской тельняшке и спросила, удивляясь своему зазвеневшему голосу:
— А ты как мог?! Неужели не понимал, к чему это может привести! Жить еще по-настоящему не начал, а уже вором сделался!
Он, казалось, не слышал и не понимал меня, твердил одно и то же, как испорченная пластинка:
— Я не хотел... Не думал... Не хотел... Не думал...
Собрание решило строго и дружно: передать материал об этой краже в ОБХСС...
Но почему я чувствую себя виноватой перед «Морячком»? На фабрике столько хороших, честных людей. Цымбалюк — это исключение. Почему же именно это исключение оказалось на пути человека, только что вступившего в самостоятельную жизнь?
Я уходила из клуба, опустив голову, словно боялась встретиться взглядом с мальчишкой, который мечтал о море и носил постоянно матросскую тельняшку...
Глава десятая ЧЕЛОВЕК РОДИЛСЯ!