68376.fb2 Календарь Русской Революции (Июль) - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 4

Календарь Русской Революции (Июль) - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 4

Я понимаю вас, я сам когда-то увлекался и пострадал за убеждения. Только простите, я должен заметить, понизился современный революционер. Ну, зачем вы прибегли к такому ужасному средству? Разве нельзя было взять пулей? Ни за что не поверю этому! Нет, понизился революционер; это уже не герой-народоволец. Вот и вышли ужасные результаты: от вашей бомбы много убитых и раненых. Особенно ужасно то, что убита пятилетняя девочка".

Я вскрикнул и схватился за руку "доктора"... "Ну, что еще вы? Разве вам не безразлично? Есть еще более тяжелые вести для вас. Кроме вас, захвачен еще один, еврей (такой-то наружности, в таком-то костюме) и притом взят при ужасающей обстановке. Он ехал на извозчике, и когда подъехал к Неве, хотел выскочить из пролетки, желая, должно быть, бросить бомбу в реку, а бомба в то время взорвалась и убила извозчика, так что от него и следов не осталось. Убито и тяжело ранено 11 рабочих грузчиков, выгружавших неподалеку дрова, тех самых рабочих, во имя которых вы учинили это дело!" Меня потрясла нервная дрожь, у меня почти не хватило сил сдержать крик ужаса. Пытка прогрессивно усиливалась. "Задержанный еврей тоже ранен, хотя и не серьёзно, он более потрясен событием. Он теперь здесь у нас в больнице и тоже бредит; он сказал то-то и то-то".

{194} Пытка была выше моих сил. Не то стон, не то рыдание потрясло меня, и началась истерика. Я гнал ,доктора", просил не делать из меня предателя и опять впал в забытье. "Доктор" успел предупредить меня: "Вы так взволнованы теперь, что я ухожу; когда понадобится, скажите, что желаете видеть доктора Михаила Александровича, и я приду к вам".

Придя в себя, я стал расспрашивать служителей и фельдшеров, которые ухаживали за мной, про доктора Михаила Александровича. Все говорили, что такого не знают. Скоро, однако, явился сам "доктор", опять такой же милый, ласковый. Я не дал ему говорить. Уйдите, убирайтесь! А не то я буду кричать - вы не доктор, - вы судебный следователь или агент охранного отделения. "Ну, чего же кричать-то!", ответил доктор, ушел и никогда не появлялся. Его место занял, действительно, медик - тюремный фельдшер Николай Васильевич Жуковский и фельдшер из заразного барака Петров. Особенно постарался Жуковский. Ему было поручено все время находиться при мне для услуг. Он был чрезвычайно ласков, внимателен и действительно успел облегчить мои физические страдания. Он начал очень осторожно. Уверял, что, кроме нас, никого нет в камере, передавал "по секрету" то, что происходило на воле, сообщал те данные, которые имеются в руках полиции. Раз он сказал мне, что имя еврея - Сикорский, что он из Белостока, что уже признано, будто в Белостоке вместе с Сикорским жил русский, - предполагают, что это был я. Затем он подтвердил сообщение доктора о моем бреде, о бреде Сикорского и об ужасных результатах взрыва наших бомб, уверяя, что я ошибся и напрасно обидел "доктора", этого милейшего человека.

Я находился в ужасном положении неведения, беспомощности, в темноте. Физическая боль от ран была сущим пустяком сравнительно с тем моральным адом, в который я попал. Меня угнетала мысль, что я - предатель и еще могу в бреду наговорить Бог знает чего; я звал смерть, завидовал счастью, которое было возможно, близко и так жестоко обмануло меня, завидовал счастью - умереть на деле. Я с ужасом думал, что будет теперь с делом, с товарищами! Мне было невыносимо жаль дела, так славно начавшегося, блестяще удавшегося и бесславно мною погубленного. Лучше бы мне вовсе не родиться, чем {195} умереть предателем, погубить, опозорить дело, изменить товарищам, обмануть их веру в меня...

Так думалось тогда мне; я был убежден, что меня обманывают, что кругом меня шпионы, иуды, мне страстно хотелось выбраться из того моря лжи, в которое я попал, вывести их на чистую воду, узнать, наконец, что было правдой и что ложью в шпионских поклепах на меня и Сикорского. Особенно старались фельдшера узнать мою фамилию. Недели две я молчал, но в их руках были данные, основанные на моем бреде, о том, что я убежал из Сибири, был заграницей, и еще что-то о местах, близких к родине. Они нащупали почву и приближались уже к цели. Наконец, мне стала невыносима неуверенность относительно фельдшера Жуковского.

С одной стороны, я убежден был, что он старается ради "доктора", с другой, вся его манера держаться со мной по-человечески была так подкупающа, что не хотелось верить в его предательство. Он плел какую-то ерунду, объясняя свое желание узнать мою фамилию, - очевидную ложь. Я решил одним ударом прекратить пытку. Чтобы испытать искренность фельдшера, я решил назваться и сказал ему: "Вы ходите за мной, как отец родной, и я верю вам, как отцу; в доказательство этого скажу вам, что моя фамилия начинается на букву С."....

Через день или два мне объявили, что я опознан. Для довершения комедии привезли начальника уфимской полиции, который будто и уличил меня. После того, как выяснился вопрос о шпионах, мне сразу стало легче - уже не я, а они были у меня в руках. Кроме того, я узнал, что многое из шпионских рассказов о наших с Сикорским "предательствах" оказалось чепухой, и появилась надежда, что и остальное окажется тем же.

Легче теперь дышать, но все-таки душу еще терзали ужасные, нечеловеческие мучения от сомнения в чистоте нашего дела. Эти мучения продолжались до окончания следствия, когда выяснилось, что имеется в руках правительства. Мы оба с Сикорским могли вздохнуть свободнее и с тихим спокойствием, с сладким сознанием чистоты нашей революционной чести стали ожидать окончательной развязки нашего дела. Как будто того и ждали, чтобы только узнать мою фамилию. В этот же день или через день доктора нашли, что мои поранения на лице достаточно зажили, и сняли повязку с глаз. Боже, что я увидел! - При моей постели неотступно дежурили жандармы и {196} надзиратель...

Наглецы! Они еще старались меня уверить, что стража поставлена ко мне с момента снятия повязки. (На суде один из жандармов принужден был сознаться, что сторожа при мне стояли с первого дня). Еще и теперь пробегает дрожь омерзения, когда вспоминаешь, в какое болото мерзости и запустения пришлось окунуться! Слишком сладко и велико было упоение победы, если нашлось силы не задохнуться в нем, не сойти с ума, не умереть с горя...

В довершение своего рассказа я добавлю кое-что о взрыве и его последствиях для меня. По показанию свидетелей, бомба была брошена на расстоянии шагов 8-ми от кареты и попала почти в стекло, немного ближе к кучеру. Всю карету разнесло, несмотря на то, что карета была блиндирована (известна даже мастерская, из которой вышла карета).

Я был сбит с ног взрывом и на мгновенье потерял сознание. Мои поранения: рваные раны на двух пальцах ноги, рана осколком бомбы в правую сторону живота (мне говорили, если бы еще поглубже на толщину спички, была бы поранена брюшина), масса мелких ранок на лице и по всей левой ноге, прорыв барабанных перепонок в обоих ушах, - это все, что можно было учесть и записать в протокол под видом сухой и короткой фразы: "получил незначительные повреждения".

Я не добивался истины, для меня было безразлично, какими они считают мои поранения, опасными или неопасными. Вам, товарищи, и должен сказать, что было на самом деле. Я был весь разбит или избит - трудно судить, вероятно, и то и другое. Лицо вспухло так, что, по словам видевших меня в то время, страшно было смотреть, щеки отвисли мешком, глаза вышли из орбит, из подбородка образовался какой-то зоб. Руками я почти не владел-обе были опалены. Все тело с ног до головы было в бинтах и повязках. Под хлороформом извлекли из меня остатки бомбы и отрезали два пальца на ноге.

С ранами потом вышло осложнение: в ране на животе образовалось злокачественное нагноение, вся ступня левой ноги была разбита не то взрывом, не то пинками, и вскоре началось воспаление сухожильных влагалищ. Все это требовало мучительных перевязок, бесконечных разрезов. Поговаривали; что я могу не выжить, что, пожалуй, придется отрезать всю левую ступню. Несколько раз приезжал на консультацию лейб-хирург профессор Павлов. Как результат тяжелого падения на мостовую или опять-таки от шпионских пинков в спину - {197} травматический плеврит и, в довершение всего, сильные головные боли, адский шум в ушах...

Но, повторяю, все это пустяки сравнительно с тем, что пришлось пережить морально. Мне бы даже не хотелось напоминать эту старую историю моих болезней, о которых я давно позабыл, но раз вы требуете рассказать подробности о "деле", то я хочу обрисовать самое дело и все, что находится в связи с ним. Первые 21/2 месяца я лежал пластом, недвижимый, беспомощный, как ребенок; только в конце третьего месяца начал присаживаться, а на четвертый взялся уже за костыли.

На суд вышел еще совсем слабый, с тяжелой головой, не владея мыслями. Это сказалось на процессе... Мне было не до суда. Писать ли вам, товарищи, о самом суде? Думаю, не к чему, потому что об этом-то вы уже должны знать. Мне почти не дали говорить о самом деле, не дали выяснить мои мотивы и задачи партии. Мне вообще трудно было связать свои мысли, а тут еще постоянно обрывали. Измучили...

В конце концов, самому было противно, что принимал участие в комедии.

Ждал я, конечно, смерти и был уверен в ней, несмотря на уверения стражи в том, что этого не будет, потому что время "переменилось". О начале изменения курса я мог догадаться по тому, что нас не предали военному суду. Если бы вы знали, товарищи, каким счастьем веяло на меня от глухих слухов о происходящих на воле переменах! Это - величайшее для человека счастье еще заживо убедиться, что вера в дело не обманула, что "царство небесное" не мечта, оно грядет, близится! Я знаю: только пробуждению общества и народа я обязан жизнью...

Об арест Сикорского вы знаете из обвинительного акта. Но еще никому не известно, что пришлось пережить ему за время следствия. Трусевич и еще какой-то агент крутились возле него в продолжение четырех месяцев, пробуя все способы развращения, с которыми эта полиция обыкновенно подходит к рабочему, томя его чуть не ежедневно по 5-7 часов на допросах. Они передали ему мой бред и старались уверить его, что я выдаю, смеюсь над ним, ругая его "жидом", дураком, издеваясь над ним, называя его "слепым орудием", игрушкой, фонографом в руках хитрых интеллигентов, прятавшихся за его спиной. Они обещали ему деньги, прощение и спасение за границу за одно раскаяние. И в конце концов, злы они на него были больше, чем на меня...

{198} Прибавлю еще кое-что о бомбе. Экспертизу над осколками моей бомбы производил артиллерийский профессор Забудский, тот же самый, кому был поручен один из снарядов, оставшейся после взрыва в Северной гостинице. На основании одних осколков генерал не мог прийти ни к каким положительным результатам. Только в августе, после того как рыбаки случайно выловили бомбу Сикорского и в полной целости доставили эксперту, он разрешил задачу исследования. По его словам, бомба была начинена магнезиальным динамитом, тем же самым веществом, которое было употреблено в бомбе в Северной гостинице.

Я очень сожалел, что я - не Кибальчич и не имел возможности уличить г. профессора в невежестве. Эксперт отозвался очень одобрительно об устройстве бомбы, констатируя в бомбах 15 июля большой прогресс в тонкости работы и обеспеченности взрыва, сравнительно со снарядом в Северной гостинице.

16.

1862. Выход 1-го № "Общее Вече" под редакцией Огарева. Журнал был посвящен пропаганде среди раскольников и издавался до 1864 г.

1906. Во многих городах вооруженные захваты типографий для напечатания Выборгского воззвания.

17.

1880. Григорий Гольденберг повесился в Петропавловской крепости.

Гольденберг убил в Харькове губернатора Кропоткина, участвовал на Липецком съезде, в Московском подкопе и других террористических предприятиях партии "Народной Воли". После ареста в ноябре 1879 г. он выдал подсаженному в соседнюю камеру агенту III отделения почти всю организацию партии "Народной Воли". (ldn-knigi, агент у него обманом выведал эти данные! - год "1880" в оригинале был пропущен, взято нами из другого источника!)

1903. Начало всеобщей забастовки в Батуми.

{199}

1906. Восстание в Свеаборгской крепости.

Поводом послужил арест 200 солдат минной роты 17 июля. В 10 час. вечера того же дня крепостная артиллерия поднялась и, захватив винтовки и пулеметы, овладела Михайловским, Александровским, Артиллерийским и Инженерным островами и открыла огонь по Комендантскому и Лагерному островам, где находился комендант крепости, имевший в своем распоряжении Свеаборгский крепостной полк и подоспевшие из Гельсингфорса две роты 2 Финлядского полка.

Восставшим вскоре удалось прервать сообщение между Свеаборгом и Гельсингфорсом, чтобы помешать подвозу свежих войск. В том же духе действовала Красная Гвардия, объявившая всеобщую забастовку и силой остановившая железнодорожное сообщение между Або, Гельсингфорсом и Выборгом. По ее распоряжению, полотно железной дороги между станциями Рихимяки и Рютули было испорчено и в разных местах взорвано 4 железнодорожных моста.

19 июля огнем батареи, расположенной на Лагерном острове, был взорван главный порох. погр. на Михайловском острове, а вечером началась бомбардировка Свеаборга со стороны прибывшей из Ревеля эскадры. 20 июля Свеаборг сдается, и на крепости снова поднят был правительственный флаг.

В это время организованная под руководством полиции дружина, под названием "Белая Гвардия", старалась помешать забастовке. Между нею и "Красной Гвардией" произошло несколько кровавых столкновений, но после подавления свеаборгского восстания, и забастовка в Финляндии должна была прекратиться.

21 июля финляндский сенат постановил распустить "Красную Гвардию" и приказал арестовать ее начальника капитана Кока, по обвинению его в государственной измене. Капитан Кок скрылся.

18.

1879. В Киеве казнены Горский, Бильчанский и Федоров (Гобст), обвинявшиеся в убийстве шпиона и вооруженном сопротивлении.

1906. По постановлению "Общества Народной Расправы", убит черносотенцами в Териоках деп. Москвы в Гос. Думе М. Я. Герценштейн, член к. д. партии.

{200}

19.

1906. Восстание матросов в Кронштадте.

-,,- Возмущение матросов на крейсере "Память Азова".

20.

1878. Дело Ив. Ковальского, Виташевского, Кленова, Судзиловского и др. слушалось в Одесском военно-окружном суде. Обвинялись в вооруженном сопротивлении в Одессе 30 января. Приговорены - Ковальский к смертной казни, другие к каторжным работам.

1881. Погром в Нежине.

Погром в Нежине носил чрезвычайно ожесточенный характер. Тактика властей резко отличалась от обычной тактики "усмирения" погромов: с самого начала пробовали вооруженной силой подавить погром. В первый же день погрома дан был по толпе залп, которым четверо было убито и один ранен. На следующий день у трупов убитых стали собираться толпы женщин и мужчин, и здесь во всеуслышание шли разговоры о незаконности "убивать из-за жидов", о жидовской эксплуатации. Отсюда толпа двинулась на базар и сделала попытку освободить арестованных "невольников". B толпу направили воду из пожарных труб, она разбежалась и с яростью набросилась на еврейские дома и лавки.

В три часа еврейское имущество представляло из себя груду мусора. Войск было мало, и они ждали подкрепления; когда оно прибыло, командир угрожал расстрелом. Толпа не унималась, тогда дан был залп, которым 6 человек было убито и много ранено. Однако, погром еще не был окончательно подавлен, и только на третий день, когда в Нежин прибыл губернатор с гусарами, спокойствие было восстановлено.

1903. Аграрные беспорядки в Хвалынске.

1905. В Феодосии рядовой Вилейского полка Иосиф Могедлобер приговорен к смертной казни через повешение за покушение на убийство командира полка Герцыка.

{201}