Главный жрец берет из рук царя его символы власти, кладет их перед статуей Мардука и бьет царя по щеке, таскает за уши, ставит его на колени и велит произнести слова, очищающие грешника: «Я не грешил против бога, я не пытался нанести ущерб Эсагилу, не забыл обряды…» Главный жрец, успокоив царя, возвращает ему символы власти и опять дает ему пощечины. Как говорится в тексте: «Он ударит царя по щеке; если слезы потекут, значит, Мардук хорошо расположен, если нет, значит, Мардук сердится, на Вавилон нападет враг, и он его разобьет».
Тогда возвращаются к Мардуку, отмечают его смерть и воскрешение, после чего празднуют его победу над хаосом, победу великого повелителя и правителя вселенной. Затем отрубают головы двум золотым статуэткам и бросают их в реку.
На следующий день огромная процессия готовится покинуть Вавилон. Всех богов собирают для царя, который будет развозить их по местам. За городскими стенами царь берет Мардука за руку, и начинается священная процессия. «Выходи, Владыка, царь ждет тебя!.. Он выносит Владыку из Вавилона… Служанки вавилонской богини Иштар идут бок о бок и играют на флейтах. Все вавилоняне издают крики радости».
Кортеж движется по коридору для процессий и через ворота Иштар покидает Вавилон. На берегу Евфрата перекладывают статуи богов из колесниц на лодки и с печалью смотрят, как они уплывают.
На одиннадцатый день церемонии боги начинают возвращаться в Вавилон. Мардука встречают словами: «Владыка, когда ты возвращаешься в свое жилище, стены говорят тебе: «Мир тебе, Владыка». Вавилон, город радости твоей, не покидай его больше». И наконец на двенадцатый день бог Набу расстается со своим отцом и возвращается в Борсиппу, излюбленное свое место. Праздники заканчиваются. Вавилоняне уверены, что их ждет счастливое будущее.
Этим религиозным жестом Камбис совершил важный политический акт. Отныне он — царь Вавилона, а Кир может себя называть «царем всего мира».
Тысячью поступков религиозного характера Кир подчеркнул свое повиновение религии вавилонян. Он выразил свою верность Мардуку и, больше того, представился избранником самого великого из богов.
Тем самым он привязал к себе жречество и вавилонский народ. Кир повелел написать на одном из глиняных цилиндров очень важное заявление о своем присоединении к вавилонскому богу: «Великий бог Мардук завоевал для меня умное сердце народа Вавилона, а я каждый день преклонялся перед ним».
Но это не значит, что Кир обратился в ассиро-вавилонскую веру. От имени персидских воинов он принял все халдейские порядки, в том числе и религиозные. Он согласился с теми обычаями, согласно которым боги вручают царство человеку, он освободил символы божеств, вывезенные из их городов, восстановил религию в ее первородной чистоте и в обмен получил инвеституру на царство. Но Кир остался слугой бога Ахурамазды, бога ясности и строгости, не обременяющего себя ни идолами, ни храмами, чья жизненная сила распространяется на всю землю. Перс видит в Мардуке и во всем вавилонском пантеоне часть политико-религиозной системы, обязанности которой ему придется выполнять. Вера же его остается личным делом. Так возникает идея, что религия и государство — разные вещи, их можно разделить.
Конечно, в Вавилоне религия и государство немыслимы одно без другого. Примкнуть к верующим в Мардука — значит быть ассиро-вавилонянином. Быть ассирийцем или вавилонянином — значит примкнуть к верующим в Мардука.
Кир не родился между Тигром и Евфратом. Но, согласно его мировоззрению, он царь всемирной империи. Он не может связать себя какой-то одной верой, ибо он должен, наоборот, властвовать над религиями народов, с которыми он связал свою судьбу; он не стремится навязать культ Ахурамазды, поскольку знает, что великий бог ариев именно благодаря своему абстрактному характеру правит во всем мире. Эта отдаленность, это расстояние, какое он соблюдает Между собой и другими божествами, дают ему свободу, необходимую для расширения его власти.
А в Вавилоне тем временем все нормально: царь Кам-бис — на месте, торговля идет своим ходом, банкиры и дельцы, например Эгиби, продолжают свою деятельность. Конечно, ожидание прихода Кира вызвало некоторое волнение и надежду, в частности у иудеев, среди которых уже ходили слухи о скором их освобождении. При этом люди состоятельные и чиновники опасаются, что какая-нибудь административная или налоговая реформа может лишить их привилегий, но после окончательного утверждения нового «сына царя», каковым стал Камбис, все вроде бы приходит в порядок. Совокупность всех вавилонских проблем показалась Киру слишком сложной и хрупкой, чтобы он пытался в настоящее время проводить хотя бы малейшую реформу.
Вскоре после кончины халдея Гобрия, победителя Вавилона, позволившего осуществить Киру это удивительное завоевание крупного города без боя, персидский царь поручил управление страной чистокровному вавилонянину Набу-ах-ху-буллиту, который исполнял эту должность еще при Набониде.
Что касается последнего царя независимого Вавилона, Кир решает сослать его в Карманию, южную персидскую провинцию, подальше от его бывшей столицы, которую он избегал совершенно напрасно, и от арабо-арамейской пустыни, где сын великой жрицы Аддагуппи провел самые лучшие годы своей жизни… Так что Набонид прожил еще некоторое время среди негостеприимных пустынь и неприступных гор.
Там он и умер в 538 году, бывший союзник Кира, поклонник бога Луны. И великий царь, уважающий вавилонское царство, объявляет государственный траур.
Летом того же года Кир уже может спокойно вернуться в свою столицу Экбатану. Возглавляя самую великую империю, какую Восток когда-либо видел до этого дня, он испытывает ощущение, что им заложены основы прочной организации, и политической, и административной, и религиозной, способной устоять при буре идей и страхов, волнующей народы, собранные ныне под его властью.
Отныне Ахеменид правит в этом загадочном городе Вавилоне, название которого означает «верхняя дверь», «божественная дверь», то есть дверь, через которую боги входят в мир земной. Командовать «верхней дверью» для царя Персии значит обеспечить себе владычество над всем миром.
Кир понимал политическое значение ассиро-вавилонской религии. Направляя сына своего, Камбиса, публично участвовать в праздновании Нового года, признаваясь, что сам он — избранник Мардука, великий царь совершил весьма значительные деяния, за что вавилоняне были ему признательны.
Великий Ахеменид знал также, что эта религия оказала влияние на инородные слои населения, некогда сосланные на земли между Тигром и Евфратом царями Ниневии и Вавилона.
Цари ассирийцев и халдеев считали ссылку лучшим средством сломить независимость врагов, они воздерживались от уничтожения побежденных народов, которые своим трудом могли способствовать усилению власти победителей.
На Востоке в VI веке могущество измерялось прежде всего численностью армий и количеством крестьян и ремесленников. Так что перемещение тысяч иностранцев в глубь своей территории не было только карательной мерой. За редким исключением, перемещенные лица не имели статуса покоренных.
К тому же надо было, чтобы эта либеральная политика удалась, чтобы ассимиляция получилась. Вавилоняне рассчитывали, что их религия будет способствовать такой интеграции. Некоторые народы, оказавшись на новом месте, с радостью приняли культ местных богов: так им было легче интегрироваться, а следовательно, и облегчить гнет своих новых хозяев. Некоторые иностранцы, движимые экономической необходимостью, порою добровольно приходили в Вавилон: арамеи, намного более многочисленные и насчитывающие более древнюю историю, заполонили халдейское общество; эламиты, соседи Вавилона, по языку и цивилизации отличающиеся от халдеев; лидийцы и фригийцы, веками стремившиеся к общению с городом висячих садов, обосновавшиеся в Вавилоне, чтобы лучше организовать свои дела; пришедшие издалека египтяне, оставшиеся в стране халдеев, словно они опоздали к каравану, возвращавшемуся на родину; и, наконец, мидяне, привлеченные социальной и экономической организацией такой близкой и такой непохожей страны, быть может, вспоминающие о союзе, когда-то заключенном между этими народами, чтобы победить Ниневию.
Получалось великое смешение народов, некая «взаимоассимиляция»; многочисленными были смешанные браки.
Такая политика интеграции не создавала особых трудностей даже с точки зрения религиозной. Каждый мог почитать Мардука, чьим гостеприимством он пользовался, и при этом по-прежнему молиться своим собственным богам. Со временем, полагали вавилоняне, инородцы забудут свою прежнюю веру и будут молиться в повседневной жизни лишь вездесущему богу.
Такая терпимость была результатом очевидности, явной для всех: каждый из богов имел свое место. Жить в Вавилоне значит преклоняться перед Мардуком и его семьей. Божество не могло преодолевать пределы своего владения. Служить Мардуку в Вавилоне — не то же самое, что служить ему в Борсиппе, где он также царил безраздельно. Оба Мардука были разными, потому что жили в разных местах.
В частности, этим объясняется исключительная чувствительность жителей Месопотамии к перемещению их божеств. Этим же объясняется отклик населения на решение Кира тотчас после входа в Вавилон вернуть на места божества, перемещенные Набонидом.
Для иудеев вопрос вставал иначе. Еще до разрушения храма, когда жители царства Иерусалим жили в условиях реальной независимости, пророки призывали иудеев принять вавилонское иго. После высылки большинства из них Иеремия направил сосланным письмо, в котором прямо объяснял необходимость подчинения и покорности. Иеремия даже просил иудеев молиться своему Богу… за Вавилон: «Стройте домы и живите в них, и разводите сады и ешьте плоды их; берите жен и рождайте сыновей и дочерей; и сыновьям своим берите жен и дочерей своих отдавайте в замужество, чтоб они рождали сыновей и дочерей, и размножайтесь там, а не умаляйтесь. И заботьтесь о благосостоянии города, в который Я переселил вас, и молитесь за него Господу; ибо при благосостоянии его и вам будет мир»[85].
Иудеи не оказывали политического или духовного сопротивления и, будучи открытыми по отношению к обществу халдеев, наблюдали их нравы, а затем и стали перенимать их, изучали веру народа, чтобы лучше интегрироваться в общество. Проявлялось своего рода пораженчество. Многие из них полагали, что боги Вавилона победили Бога Израиля, а потому следует покориться и обратиться к открытому почитанию новых божеств. Но часть из них, хоть и меньшинство, думала, что нынешнее несчастье Израиля предшествует скорому появлению посланца Бога, некоего мессии, который восстановит народ Иудеи в его величии и позволит ему вернуться в Иерусалим, чтобы восстановить храм Соломона. Никто не отказывался от веры отцов. Просто времена были такие, что иудеи переняли язык (арамейский), образ жизни, вавилонскую культуру и открыто относились с уважением к местным божествам.
Однако с самого начала, в 597 году, когда храм Иерусалимский еще стоял на месте и евреи молились в нем своему богу, старейшие из иудеев, обосновавшиеся в Вавилоне, заявляли, что они хотят быть как все нации на земле и разделять их верования: «Будем как язычники, как племена иноземные, служить дереву и камню». Пророк Иезекииль, сам сосланный в Тель-Авив, близ Ниппура, осудил такое намерение, напомнив слова Господа: «И выведу вас из народов и из стран, по которым вы рассеяны, и соберу вас рукою крепкою и мышцею простертою и излиянием ярости»[86].
Внешне пророчества Иеремии и Иезекииля противоречат друг другу: разве покориться Вавилону не означает признать его богов? Но ведь признать волю победителей не обязательно означало сменить религию. В отличие от иудеев все перемещенные народы не исключали из своих верований Мардука и ему подобных богов. Для них быть как другие означало перейти в местную религию. Конечно, иудеи отлично понимали, что речь шла о том, чтобы примкнуть к культу идолопоклонства, а это, как они знали из еще более древней истории, было очень опасно. Значит, им надо было отделить богов от их материального изображения. Но ведь никто не путал Мардука с его статуей. Идолы из дерева и камня были просто образом, предложенным народу, чтобы помочь ему преодолеть свою неспособность понять абстрактность. Ничто не мешало иудеям придать идолам чисто относительное значение. Учение Моисея не считало идолопоклонство грехом для язычников, и иудеи, когда находились вне Святой земли, могли сколько угодно поклоняться звездам и светилам. Так что культ идолов представлялся как вопрос чисто социальный, подобно культурным привычкам народов. Ведь Моисей сказал: «И рассеет вас Господь по всем народам и останетесь в малом числе между народами, к которым отведет вас Господь. И будете там служить богам, сделанным руками человеческими из дерева и камня»[87]. Значило ли это, что вне их священной земли евреи могли преклоняться идолам? Некоторые отвечали утвердительно.
Однако вавилонские евреи ждали своего возвращения в Сион. Их отношение к вавилонскому культу могло быть только временным. Но ни политически, ни духовно иудеи не были в состоянии ускорить свое возвращение в Иерусалим. Значит, надо было ждать и… чем-то заполнять время ожидания. Парадоксально, но идолопоклонство Вавилона позволяло иудеям жить, не нарушая закона Моисея. Много веков спустя толкователи Талмуда, вспоминая ссылку в Вавилон, скажут: «Нет никаких причин спорить и проповедовать против идолов».
Иные иудеи, более строгие и более привязанные к своим убеждениям, полагали, что после разрушения храма в Иерусалиме следовало перенести в Вавилон центр культа Бога единого. Но совершать жертвоприношения вне храма невозможно. Надо ли было строить святилище в Вавилоне? Иезекииль, понимая, что евреи рисковали окончательно лишиться Земли обетованной, решительно возражал против этого. Он напомнил, что Всевышний не допустит, чтобы имя его произносилось на чужой земле. Особенно опасаясь, что надежда на возвращение окончательно сотрется в душе народа и он забудет Иерусалим, Иезекииль гневно и вместе с тем лирично разоблачал забвение: «Если я забуду тебя, Иерусалим…» Пророк предпочел пойти на риск и дать иудейскому народу возможность поклоняться идолам чужой земли вместо того, чтобы позволить ему выкопать яму между Израилем и своей землей. Выбор был таков: преклоняться перед Богом Израиля в Вавилоне и забыть Иерусалим, или преклоняться перед Мардуком в Вавилоне и забыть Бога Израиля. Иезекииль, а за ним и весь народ, провозгласил абсолютное первенство Иерусалима: «Так говорит Господь Бог: «И возьму вас из народов, и соберу вас из всех стран, и приведу вас в землю вашу»».
В ту пору, будучи в изгнании, евреи не имели храма. Как смогут они одною лишь силой надежды на возвращение сохранить свою веру? Как смогут они продолжать провозглашать вопрос в виде вызова: «Кто является Богом, кроме тебя, Бог неба и земли?» Многие почитали вавилонских идолов, сохраняя при этом убеждение, что их Господь — единственный бог; таким образом, они принимали политически верное решение: в глазах вавилонян эти иудеи не выглядели «безбожниками».
Помнили ли иудеи, что за две тысячи лет до того их родоначальник Авраам разломал идолов, которые отец его Фарра выделывал в Уре, в стране халдеев? Помнили ли они, что патриарх ушел в пустыню, чтобы заложить основы новому потомству, религиозным законом которого будет отрицание идолов? После долгого перехода сыны Израиля вновь оказались в стране халдеев, откуда они вышли, но при этом они сохраняли двойственное отношение к язычникам, если не к самому идолопоклонничеству. Быть может, их духовное развитие привило им иммунитет к опасности преклоняться перед деревом и камнем, так что они могли вести себя, ничем не рискуя, как если бы такое преклонение перед идолами не имело последствий. Поскольку религия Священного города отнюдь не запрещает искать такую форму культа, практика которого подходила бы к условиям ссылки, иудеи нашли убежище в языке. Они создали новое, революционное заведение: синагогу. В этом месте для собраний родилась молитва как способ подтверждения своей покорности и выражения надежды. Земля халдеев услышала первые молитвы евреев, лишенных храма. Да еще музыка стала играть важную роль в их религиозной жизни. На глазах у удивленных вавилонян среди евреев происходило важнейшее духовное обновление.
Пока Кир организовывал империю, какой Восток еще не видывал, иудеи обладали таким же статусом, как и другие иноземные народы. По прибытии в Вавилонию в результате вынужденных переселений между 598 и 581 годами иудеи пользовались привилегией: Навуходоносор поселил их не в засушливой зоне, а вдоль Кебара, большого канала, идущего параллельно Евфрату. Этот регион находился в центре экономической деятельности страны, и многие евреи уже жили там: израелиты, сосланные из царства Самарии Тиглатпала-саром III в 734–733 годах; за ними последовали другие при Салманасаре в 724-м, при Саргоне в 721 году и, наконец, при Синаххерибе в 701 году, после битвы при Лахише.
Когда-то иудеи и израильтяне были злейшими врагами.
Объединив их, Навуходоносор, возможно, отнесся к ним благосклонно. Но политика его была продиктована также стратегическими соображениями. Набопаласар, отец победителя Иерусалима, долго сражался возле Кебара с народностями, не желавшими признавать его владычество. В частности, это можно сказать о жителях Ниппура, главного города этого района Вавилонии. Навуходоносор, желая подавить дух сопротивления местных жителей, навязал им присутствие чужеземного народа.
Восприняв буквально указание Иеремии, иудеи начали «плодиться и размножаться». Они занимали двадцать восемь сельских поселений из двухсот в окрестностях Ниппура. Большое количество выходцев из Иудеи стали плотниками, кто-то занялся созданием речного флота, они играли в этой области важную роль. По причине такой, новой для них специализации (в Иудее нет судоходных рек) количество левитов, служителей культа, стало быстро уменьшаться. К тому же и храма не было, были лишь общественные молельни, где «мудрецы неволи» регулярно собирали верующих, чтобы оживлять воспоминания о потерянной родине.
Таким образом, на протяжении более чем сорока лет иудеи жили относительно благополучно. Из них мало кто находился на положении раба. Для этого надо было быть осужденным за неуплату долгов или за какое-нибудь другое преступление. Но лишь немногие пользовались статусом полноправного гражданина и могли участвовать в народных собраниях, действовавших при разных городских храмах и решавших вопросы, предусмотренные Гражданским кодексом. В подавляющем большинстве иудеи были людьми свободными, но лишенными гражданских прав. Не имея права владеть землей, чаще всего они были вынуждены трудиться как сельскохозяйственные рабочие, а если находились на царской службе, в армии или в администрации, занимали подчиненные должности.
Можно ли сказать, что приход Кира, чувство облегчения, испытанное большинством вавилонян, и надежда, поселившаяся в душе у всех, предвещали большие изменения? Конечно, незаметно для себя страна потеряла независимость. Если управляющий царством, Гобрий, был из местных, то царем был Камбис, сын чужеземного царя, а сам Кир правил всей империей. Как объяснить при таком раскладе, что коренные халдеи и иностранцы, живущие на той же земле, могли не заметить, что организация жизни в стране изменилась?
Действительно, экономическое положение значительно улучшилось. Цены не поднимались. Торговля развивалась, и Вавилония стала самой богатой провинцией Персидской империи. Обмен с Египтом, Сирией, Эламом и Лидией включал в себя железо, медь, олово, строевой лес и вино. Из Египта поступали краски и медикаменты. Из Вавилонии в другие области Персидской державы вывозили в большом количестве зерно, а город Вавилон поставлял шерстяную одежду. Культурный обмен расширялся в области астрономии, математики и литературы, в качестве официального языка персидские чиновники применяли арамейский. Административные тексты переводились на местные языки, в Вавилонии главным образом — на аккадский. Одним словом, во всей империи Кира обмен идеями пользовался поддержкой.
Создание новой административной единицы — сатрапии — объединяло Вавилонию, Сирию, Финикию и Иудею, создавало у ссыльных впечатление, что они приблизились к своей отчизне. Однако иудеи испытывали двойственные чувства. Блага, полученные ими во время ссылки, были несомненны в плане экономическом и даже, в значительной мере, с точки зрения их собственной культуры. Но в политическом и религиозном плане они не были уверены в значении события, только что ими пережитого, как освобождения от вавилонского «ига». Действительно ли пробил час их независимости? Пришло ли время выполнения обещания, данного их предкам? Что делать с политическим освобождением, если экономическое благосостояние и культурное развитие подсказывали им, что лучше остаться в Вавилонии? А может быть, уже слишком поздно?
В тот момент, когда Кир распространяет свою власть на всю Вавилонию, надежды иудеев наталкиваются на такой вопрос: пойдет ли им на пользу либерализм великого царя? Настроение, царившее в иудейских колониях в районе Ниппура, сильно отличалось от радости, царившей среди вавилонян, особенно среди жрецов, видевших в падении Набонида и приходе Кира победу их религии, а не поражение отечества.
Жрецы приносили восхваления Киру, они праздновали победу завоевателя над Набонидом и радовались почтительному отношению царя персов к богам. Тот факт, что чувства иудеев были более сдержанны и менее восторженны, чем отношение жрецов Мардука, не означал, что ожидания их были обмануты. По правде говоря, иудеи пребывали в неведении. Чего следует ожидать? Какую позицию займут «старейшины», священнослужители, народ?
Одно было ясно: иудеи в конце концов выполнили повеления Иеремии. Никакого бунта, никакой попытки нарушить общественный порядок. Наоборот, иудеи честно и покорно восприняли свою судьбу, даже если среди некоторых из них и шли горячие споры.
Евреи, должно быть, помнили гневные проклятия в адрес тех иудеев, что остались в Иерусалиме, чтобы молиться Богу в тени храма, тогда еще стоявшего. Все еще находясь под впечатлением условий их первой высылки в 598 году, евреи, пленники Вавилона, выражали свою ненависть к притеснителям: «Дочь Вавилона, опустошительница! Блажен, кто воздаст тебе за то, что ты сделала нам! Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!»[88]
Между сторонниками молитв за Вавилон, как предрекал пророк в известном послании сосланным, и теми, кто хотел отомстить за свою судьбу, пролегла пропасть непонимания. И когда в те же годы два иудейских смутьяна, Ахав и Седе-кия, были арестованы и казнены в Вавилоне, один из руководителей диаспоры Шемаия Нехеламитянин потребовал от руководителей Иерусалима заковать в кандалы негодного пророка и проводить единственно верную политику, политику реванша. «Наказание их тысячу раз заслужено, — воскликнул Иеремия, — и если бы Навуходоносор не повелел предать их огню, вы должны были бы собственноручно покончить с ними, этими проклятыми людьми! «Я знаю это, я — свидетель», — сказал Господь. Вы можете усомниться? Шемаия, такой порядочный человек, гражданин, заботящийся о будущем своего народа? Нет, это тоже лжепророк, профессиональный лжец, специалист по отклонениям от слова Божия!»
Несмотря на свою роль верного толкователя божественного замысла, Иеремия сознавал, что поведение, которое он проповедовал, не бессмысленно только в том случае, если ему будет сопутствовать какая-нибудь надежда: «Когда исполнится вам в Вавилоне семьдесят лет, тогда Я посещу вас и исполню доброе слово Мое о вас, чтобы возвратить вас на место сие… и возвращу вас из плена и соберу вас из всех народов и из всех мест, куда Я изгнал вас и возвращу вас в то место, откуда переселил вас»[89]. Но некоторые помнили, что незадолго до окончательного разрушения храма Иеремия ходил по улицам Иерусалима с деревянным ярмом на шее и плечах, убеждая в необходимости повиновения. Во время осады Святого города Иеремия был обвинен в дезертирстве и заключен под стражу, причем он по-прежнему провозглашал, что надо уходить из Иерусалима. После смерти Гедалии, последнего представителя иудейской власти, пророк против своей воли пошел за теми, кто направился в Египет…
Какое влияние мог оказать Иеремия на сосланное население? Вдали от Вавилона ему пришлось на протяжении нескольких лет ограничиваться тем, что посылать свои проповеди в письменном виде, тогда как Иезекииль находился среди сосланных. Если «пророк несчастья» был уверен в себе, опираясь на свои религиозные убеждения, то Иезекииль был уязвим, как если бы его послания требовали разъяснения. Порою он оказывался перед лицом событий, переживаемых им самим, причем не мог выразить их в виде заповедей иудеям в отношении их поведения. Были моменты, когда он изъяснялся понятными словами, но порою не мог сформулировать мысль и ограничивался мимикой, чтобы выразить чувства. Этот язык жестов, хотя и полный смысла, смущал его единоверцев.