Итак, после тридцати пяти лет царствования, царь Мидии теряет свой трон, а Кир с высоты своей циклопической террасы на горе Пасаргаде может считать себя главой великой империи.
Сперва ему надо решить судьбу Астиага. Ведь старик — его дед, но это соображение не занимало много места в голове Кира: разве не собирался владыка мидян убить его, собственного внука, ничуть не беспокоясь о кровных связях? Но Астиаг был царем, царем братского народа общего арийского корня, и сотни тысяч воинов черпали силы в величии мидян, победителей Ассирии, видели в плененном ими царе Мидии сына Киаксара и внука Фраорта.
Любуясь долиной, раскинувшейся у подножия Пасаргады, и зданиями, сооруженными его предшественниками и им самим во славу персов, Кир не мог решиться поступить с Астиагом, как ассирийцы или вавилоняне расправлялись с побежденными противниками. Казнить Астиага было немыслимо. Решив помиловать Астиага, Кир хотел заполучить побежденного противника, заставить его служить своим планам и намерениям. Конечно, он не был первым монархом, который сохранил жизнь побежденному врагу. Но в голове у сына Камбиса созревал план заложить основы всемирной империи, построению которой должны были способствовать все здоровые силы разных народов.
В отличие от своего полководца Гарпага Кир не праздновал победу над Астиагом и не унижал его. Он проявил уважение к царственному пленнику, включил его в состав своей свиты и двинулся… к Экбатане, провожаемый восхищенными взглядами мужей тех персидских племен, которые, возможно, не решались до той поры следовать за царем из Пасаргад. Так, панфиалеи, дерусии, гирканцы и другие кочевые племена, дайи, марды, дербики и сагартии пошли вслед за Киром, отныне законным царем персов. По дороге многие кланы мидян, увлеченные общим энтузиазмом, последовали за Киром как один народ, идущий к своему освобождению.
Относительно демократическая организация персидской армии способствовала проведению успешной мобилизации среди различных слоев общества. Перс дал всем воинам своей армии одинаковое вооружение, тем самым уничтожив разницу между корпусом элитных гомотимов и рядовыми, наемниками и новобранцами.
Благодаря победе над Астиагом Кир, таким образом, извлек пользу и в этом деле.
Прежде чем покинуть «лагерь персов», Кир, желая в будущем видеть Пасаргады в роли настоящей столицы, повелел построить там новые дворцы, чтобы отметить таким образом начало своей эпопеи. Кир не собирался наносить удар по престижу, которым обладали Сузы — эламский город, способствовавший приобщению Пасаргад к городской цивилизации. Признавал он также значение Экбатаны, города мидян, когда-то построенного Дейоком, славящегося своей несравненной архитектурой и несметными сокровищами.
Через несколько недель после своей победы Кир вступил в Экбатану, город, как писал Геродот, «огромный и хорошо защищенный… стены его, концентрически расположенные, были возведены таким образом, что каждая стена возвышалась над более низкой только на высоту зубцов. Холмистая местность способствовала такому расположению. Периметр самой длинной стены примерно равнялся периметру Афин. Зубцы первой стены были выкрашены в белый цвет, второй стены — в черный, зубцы третьей — в пурпурный, четвертой — в синий, пятой — в красно-оранжевый. А у двух последних стен зубцы: у одной серебристые, а у другой — золотистые»[53].
Экбатана была не похожа на Пасаргады. Город мидийцев являлся противоположностью по отношению к новой персидской столице. Один город был крепостью, другой — совокупностью зданий, расположенных таким образом, словно хозяева их хотели сказать, что у них нет оснований опасаться своих соседей. Насколько Кир любил находиться в гуще своего народа, быть свободным в перемещениях, настолько Дейок, строитель Экбатаны, производил впечатление человека, опасающегося своих подданных. «Все эти укрепления Дейок возвел ради себя и своего дворца; он повелел народу селиться за пределами цитадели. Когда строительство города закончилось, он установил такой порядок, при котором никто не мог войти к царю, а все дела передавались через посредников-чиновников, которые и будут докладывать монарху; будет считаться неприличным смотреть в глаза повелителю, смеяться или плевать в его присутствии.
Он установил такие правила церемониала, чтобы его ровесники, воспитанные рядом с ним, со столь же благородной родословной и такие же способные, как он, не могли выражать свое неудовольствие при виде его и не плели бы заговоров против него: он полагал, что если подданные не будут его видеть, они в конце концов будут относиться к нему, как к человеку другой породы»[54].
Кир от имени своего народа овладел сокровищами города, в который он вступил как победитель. При этом мидяне вовсе не выглядели побежденными. Подобно тому, как эламиты обучали своей цивилизации персов, пришедших откуда-то, мидяне научили народ Аншана своему алфавиту из тридцати шести букв, приучили его пользоваться пергаментом вместо глины и пером вместо тростниковой палочки, научили и новым приемам в сельском хозяйстве. В свою очередь, Кир принес мидийскому народу своего рода свободу, резко отличавшуюся от гнета, в котором их держали цари Экбатаны. Персы научили мидян по-новому смотреть на окружающий мир, привили им жажду знаний, силу характера и боевые качества. Так возникала новая, персо-мидийская цивилизация.
Кир должен был быстро сформировать такое общество, которым он отныне мог бы управлять, и при этом создать тесную связь между народом и своей царской властью. Он хотел добиться того, чтобы персы, утратив сознание своего происхождения, сделались не господствующим народом (греческая демократия не была и не могла еще быть понята Киром), но народом-царем, который бы проникся величием правителя и растворился в авторитете, находящем свое обоснование в коллективной ответственности.
Обосновавшись в Экбатане, городе не разрушенном и ставшем столицей нового царства, Кир собрал совет из семи князей, составивших настоящий «царский совет», где царь был первым среди равных. Так он создавал прочную основу для единства арийских племен, входящих в его новое царство, приобщая к государственной власти руководителей кланов. Разные племена, и оседлые, и кочевые, сохраняя свои особенности, под властью царя персов могли смело смотреть в будущее.
Кир начал политику объединения, оставив на своих постах мидийских администраторов. Порою он «дублировал» их персидскими чиновниками, но ни у кого не было впечатления, что поменялась вся местная власть. Персидские архивы концентрировались в Экбатане. Туда же была перенесена надпись Ариарамны, который, заявив, что он «арий, арийского происхождения», напоминал, как известно, что он был царем этой страны, получив ее от Ахурамазды[55]. Замена властей произошла так незаметно, что в окружающих государствах подумали, что в Мвдийской империи ничего особенного не произошло, если не считать, что власть взял в свои руки новый царь, более честолюбивый и темпераментный, чем Астиаг.
Одним словом, все случилось так, как если бы Кир вместе со своим дедом совершили обычный дворцовый переворот. На самом же деле начались глубокие перемены.
Мидяне не были народом без прошлого, который Кир мог бы переделывать, как хотел. За несколько веков оседлой жизни они накопили качества, неведомые персам до той поры, в частности в области религии. При Астиаге священнослужители пользовались огромной властью, и политической, и религиозной. Они составляли один из шести мидийских кланов и были признаны необходимыми посредниками между человеком и богами. Ни одно религиозное действие не могло быть совершено без них. Во время религиозных процессий они носили длинные белые одеяния и высокие тиары. Перед животными, принесенными в жертву, — чаще всего это были молодые лошади белой масти (символ чистоты и силы) — жрецы зачитывали наизусть бесконечные генеалогические перечисления богов. Но больше всего они считали своим долгом убивать собственноручно зверей, каких считали вредными, особенно мышей и крыс, а также черепах, лягушек, муравьев и мух. Поэтому у них в руках всегда был специальный инструмент, «истребитель дьявольщины». В пантеоне мидян существовали, наконец, многочисленные демоны, в том числе женского рода, которым поклонялись некоторые жрецы весьма почтенного возраста.
В отношении политических амбиций мидийских жрецов Киру пришлось придерживаться твердой и в то же время осторожной позиции. Жрецы предсказали его возвышение, но в большинстве своем считали, что он для них представляет определенную опасность. Теперь, когда Кир правил Мидией, они проявляли скрытую оппозицию, ибо царем персов был свергнут Астиаг, правитель, который значительно усилил права мидийского жречества.
Религия мидян и религия персов исходили из общих принципов, признаваемых всеми ариями, но появление в Мидии класса жрецов несколько изменило обстановку. Персы оставались глубоко преданными первоначальным верованиям в бога света и ясности, в котором воплощались солнце и огонь, столь же чистые, как вода, воплощением которой была богиня Анахита. У них не было ни статуй, ни религиозных зданий и свои жертвоприношения они совершали на возвышенных местах вне городов, под открытым небом, в светлое время дня. Мидяне же, наоборот, увеличили количество торжественных церемоний и не придавали значения интуиции, на которой в свою очередь зиждилась вера персов.
Кир не собирался навязывать какую-нибудь религиозную реформу. Разве мог он надеяться на осуществление своей мечты иначе, как открыв глаза мидийскому народу на внешний мир? Политик должен был обогнать теолога.
Три державы делили между собой весь этот регион. Персы, объединившиеся с мидянами; халдеи, оказавшиеся под властью Набонида, духовного и военного вождя, наследника вавилонской традиции, основанной на давнем величии, но стремящегося к победоносному модернизму; а на севере — лидийцы, богатый, процветающий народ, буквально очарованный греками, с которыми они пытались создать настоящий симбиоз.
Когда Кир обосновался в Экбатане, Набонид уже вернул город Харран в лоно Вавилона. Он, казалось, хотел сидеть спокойно в своей столице, не думая о развитии событий в мире. Но халдейский народ еще далеко не исчерпал свою историческую миссию. Старый демографический фонд халдеев постоянно обновлялся за счет притока арамейских семитов, находивших в Вавилоне идеальные условия для экономического развития. Они могли там свободно исповедовать свои верования, которые гармонично сосуществовали с религией халдеев. Таким образом, с каждым днем могущество Вавилона увеличивалось даже без вмешательства Набонида.
Противостояние между персами и халдеями становилось все более очевидным. Многое, впрочем, этому мешало: прежде всего еще сохранилась в сознании память о священном союзе, заключенном против Ассирии более полувека назад.
К тому же и Кир, и Набонид опасались египтян. Неспокойно вели себя и малые народы, которых оба царя старались приручить: живущие севернее киммерийцы и скифы, теоретически входящие в новое мидийско-персидское царство, были непредсказуемы и опасны, а слабые народы центральной Анатолии представляли легкую наживу для любого завоевателя и нуждались в защите. И, наконец, другие народы Малой Азии, лидийцы и греки, обосновавшиеся на восточном берегу Средиземного моря, развивали свой экономический потенциал, что не могло не тревожить их соседей.
Слишком большая неуверенность мешала Набониду и Киру немедленно вступить в междоусобную борьбу. Халдейский царь, несмотря на постоянное усиление его страны, казалось, полностью отошел от внешней политики… Предшественники Набонида Навуходоносор, Набопаласар и Нериглисар в какой-то мере интересовались прошлым, поисками древних храмов и античных надписей или восстановлением дворцов, преданных забвению. Набонид же увлекался археологией еще больше. Тот факт, что халдеи распространяли свою власть на древние Аккад и Шумер, оправдывало стремление царей Вавилона найти корни цивилизации, наследниками которой они себя ощущали. До Набонида ни один царь не пренебрегал политической реальностью региона. Все воевали, наращивая свою мощь, чтобы обеспечить экономику, накопить богатства, и религиозные мотивы, хотя и важные, не отвлекали их от главной задачи. Набонид же, наоборот, весь был увлечен вопросами мистическими. Новый царь Вавилона, своим происхождением тяготевший к Западу, должен был бы стремиться к созданию всемирной империи, подобной Ассирийскому царству. Но Набонид, хотя и ссылался часто на повелителей Ассирии, которых называл своими «царственными предками», в отличие от них не стремился к завоеваниям. Быть может, привязанность к матери, жрице бога Луны, отвлекала его от крупных политических планов.
Конечно, такое поведение Набонида было на руку Киру. Царь персов мог спокойно смотреть в сторону Малой Азии, кладезь богатств для народов, постепенно освобождающихся от трудного существования и вступающих в полосу экономического благополучия, до той поры им неведомого.
На протяжении всей истории мидянам больше всего беспокойства причиняли ассирийцы. Для бывших кочевников «логовище львов» всегда таило скрытую угрозу. Чтобы противостоять постоянным захватническим устремлениям Ассирии, цари Мидии часто пытались усилить свои позиции на севере, в том числе путем покорения Лидии или хотя бы заключив с ней стратегический союз. Но правители Сард, очарованные западной культурой, явно смотрели в сторону греков и интересовались прежде всего экономическими успехами. Поэтому они мало обращали внимания на арийские племена, даже хорошо организованные, такие как, например, мидяне, одержавшие в 612 году удивительную победу над Ассирией.
Киаксар, в ореоле славы своей победы над империей Саргонидов, решил заставить лидийцев признать за Мидией хотя бы равную себе державу, с которой отныне необходимо считаться на политическом поле ближневосточного региона. Для этого лучшим средством являлась опять же война.
Случай представился в 592 году. Киаксар поручил скифам, жившим в Мидии, обучать сыновей мидийской аристократии умению охотиться. Со своими юными учениками скифы каждый день отправлялись в долгие поездки и возвращались с богатой добычей. Но однажды они вернулись с пустыми руками. Киаксар «очень грубо в оскорбительном тоне их отругал. Получив незаслуженную взбучку, скифы решили убить и разрезать на куски одного из юношей, обучавшихся у них искусству охоты, приготовить из его мяса еду, похожую на ту, что они обычно делали из дичи, и подать Киаксару якобы добычу, привезенную с охоты, после чего кратчайшим путем уехать в лидийскую столицу Сарды, к Алиатту, сыну Садиатга.
Так они и сделали: Киаксар и его гости съели угощение, а скифы, сделав черное дело, уехали и просили убежище у Алиагга. Киаксар потребовал выдать ему скифов, Алиатт отказался, и началась война лидийцев с мидянами, длившаяся пять лет, в ходе которой побеждали то мидяне, то лидийцы»[56].
Весной 585 года обе армии сошлись на противоположных берегах реки Галис (ныне Кызыл-Ирмак). Царь Алиатт очень надеялся на благополучный исход битвы, так как греческий астроном по имени Фалес предсказал на этот день полное затмение солнца. Зная, что мидяне, как и все арии, боятся темноты, Алиатт не сомневался, что они припишут затмение солнца сверхъестественным силам лидийцев и не захотят идти в бой без божественного солнечного света, а разбегутся в беспорядке. Алиатг не предвидел, что и лидийцы, напуганные внезапно наступившей темнотой, тоже откажутся сражаться.
На противоположных берегах реки решили, что боги не хотят, чтобы состоялась битва, и требовали перемирия. Киаксар и Алиатт подчинились божественной воле, выразившейся столь необычным образом, и решили, что место, где должно было состояться сражение, обозначит границу между двумя государствами. Порукой нерушимости заключенного соглашения, по мнению обоих монархов, должен был послужить авторитет Навуходоносора, правившего тогда в Вавилоне. Чтобы установить спокойствие в регионе, Навуходоносор согласился выполнить такую миссию. Он поручил своему будущему наследнику Набониду обеспечить согласие на месте, а для еще большей надежности было решено, что сын Киаксара Астиаг женится на дочери Алиатга, красавице Ариенис.
Когда Кир встал по главе новой персо-мидийской империи, ситуация сохранялась та же, если не считать, что царя Алиатга сменил его сын, весьма осторожный Крез, который, кстати, был двоюродным дедом юного Кира. Однако новая военно-политическая ситуация, возникшая после прихода к власти Кира в Экбатане, не была по вкусу царю Лидии, и тем более ему не хотелось признавать соглашение, заключенное его отцом. Крез был уверен, что Кир представлял собой опасность и что надо было действовать как можно скорее, чтобы остановить его восхождение.
По правде говоря, все правители региона начали серьезно беспокоиться: лидийцы, хоть и были уверены в себе и в своих союзниках, греках и египтянах; египтяне, весьма озабоченные появлением в Азии державы, сравнимой с Ассирией, и, наконец, халдеи, всегда старавшиеся отгородиться от влияния с востока.
Но царь лидийский Крез с его баснословным богатством и расточительностью не желал рисковать своей властью, не заручившись поддержкой союзников, а главное, не посоветовавшись с богами. Даже если никаких опасений по поводу помощи со стороны союзников не было, следовало проверить, одобряют ли небесные силы его намерения. В сущности, эти два дела сливались в одно. Ведь лучший способ заставить друзей уважать соглашения — это доказать, что их божества одобрительно относятся к данному делу, не правда ли?
Из всех жрецов и оракулов, мнение которых Крез запросил вплоть до самой Ливии, только Пифия Дельфийская доказала действенность своих пророчеств. А после того как ее жрецы получили баснословные дары, от нее поступило весьма интересное заключение. Посланцы царя привезли в Сарды пророчество, которое они не осмелились сами истолковать: «Боги предсказывают Крезу, что, начав войну с персами, он разрушит великую империю. Они советуют ему взять себе в помощники самых влиятельных греков. Они говорят ему, что когда мул станет царем мидян, ему предстоит лишь следовать вдоль каменистого берега реки Гермоса и бежать, не стыдясь своей трусости».
Крез очень обрадовался этому предсказанию, найдя его очень благожелательным. Он не задумался над тем, какая великая империя будет разрушена и кто мог быть тем мулом, который будет царствовать над мидянами.
Мул? Пифия была права, Креза победят, только когда реки потекут вспять или когда четвероногое животное со смешанной кровью будет царить в Экбатане!.. Мул.
Кир на берегах реки Галис — событие само по себе не провокационное… На этой стадии своей эпопеи новый хозяин персидско-мидийской империи еще не позволяет своим амбициям выплескиваться за рубежи царства.
Тем не менее Кир знает, что переворот, совершенный им в Экбатане, не по вкусу его соседям. Слишком быстрое его возвышение не могло оставить равнодушными царства, окружающие его новую империю. Только такой странный государь, как Набонид, не очень этим заинтересовался. Несмотря на взятие Харрана, он, похоже, по-прежнему занят своим духовным садом в Вавилоне и в древней аккадо-шумерской вселенной. И не о Египте думает Кир — египтяне далеко и вообще малодеятельны, — а о народах, живущих к востоку от новой Персии, их Кир знает хорошо. Они непредсказуемы, непоседливы, агрессивны, но в отличие от персов не научились военно-политической организации, благодаря которой Ахеменид одержал свою первую и неожиданную стратегическую победу.
Зато земли к северу от Галиса представляли для сына Камбиса тему для размышлений. Огромный перекресток на западной оконечности Азии, Лидийское царство, явилось местом встречи греческой и всех восточных цивилизаций. Кир знает о богатстве греческих колоний на побережье в Милете, Эфесе, Смирне, знает о прочной связи их с греческими островами и континентальной метрополией, с религиозным центром в Дельфах, военным — в Спарте, политическим — в Афинах.
Знает Кир и о том, что Сарды, город, в котором правит Крез, — настоящая столица для купцов, деловых людей и мудрецов всей Греции. Большой лидийский город является центром притяжения для соседних народов. Его окружают равнины, облегчающие проезд в соседние провинции и страны. Лидия обеспечивает, таким образом, переход от моря к континенту, от греческого мира к восточному обществу, от прибрежных колоний к семитскому населению.
Лидийский народ фракийского происхождения, испытавший на себе сильное влияние сирийских семитов, обосновался на перекрестке дорог, открытом для нашествий и торговли, он не составляет единый блок, сильный и определенный, как персы. В отличие от вавилонян и египтян, у него нет великих многовековых традиций. Веком раньше Ашшурбанипал, царь Ассирии, даже заявлял, что Лидия была «страной, о которой цари, его предки, никогда даже не слыхивали». Конечно, лидийцы существовали издавна, но в государство они организовались лишь незадолго до того, как Кир основал свою державу.
Будет ли теперь Лидийское царство пытаться мстить за царя Астиага, шурина Креза, нового властителя Сард, чтобы ограничить рост могущества Персии? Или же Лидия предпочтет военной авантюре стабильность экономической организации Малой Азии? Но и с этой точки зрения Кир представлял опасность для интересов Лидии: с берегов Галиса он сможет контролировать торговые пути первостепенной важности. Господствуя над территорией в Птерии, на севере эллипса, который описывает Галис, он в состоянии задушить обе стратегические дороги Лидии — ту, что связывает Сарды с Сузами, прозванную царским путем, и ту, что идет от Синопы на Черном море до Тарса, в южной части Малоазийского побережья Средиземного моря.
Уже Алиатт, отец Креза, воевал с Киаксаром, потому что Лидийское царство не могло допустить, чтобы Мидийская держава господствовала над этим жизненно важным перекрестком путей. Будет ли такое же столкновение теперь, когда Кир, словно дразня Креза, достиг берегов Галиса со всеми своими силами? Рискнет ли правитель Сард нарушить договор, заключенный во время затмения солнца между его отцом и царем Мидии, ведь гарантом договора был сам Навуходоносор? Разве не скреплено это соглашение кровью, когда, надрезав на руке кожу, каждый из договаривавшихся слизывал чужую кровь?
Пока Кир не совершил никакого действия, враждебного Крезу. Он только разбил лагерь там, где мидян терпели со времен мирного соглашения, заключенного 28 мая 585 года. Но по ту сторону реки находятся огромные богатства, которые позволили бы ему реализовать свои амбиции. Застряв в болотах и пустынях юга, думал царь, ассирийцы потерпели поражение. Новые народы, арии, должны, наоборот, смотреть в сторону севера, где, быть может, они найдут ключ к покорению мира…
Однако если Кир хочет воевать с Лидией, он должен сперва узнать истинную силу этого народа и правильно оценить Креза, сына Алиатга и потомка Гигеса, человека, о котором говорят, что он легкомыслен, суеверен и щедр. Но надо еще взвесить силу греческих городов побережья и прочность нитей солидарности, связывающей их с матерью-родиной. В случае войны с лидийцами найдет ли он среди греков побережья союзников, способных ослабить силу Сард? Ведь в конце концов гармоничное равновесие, которое царит в стране Креза, есть результат политики давления, которую лидийцы проводили десятки лет в отношении городов, возникших вдоль побережья на земле Малой Азии. Сумеет ли Кир в случае надобности оживить в свою пользу враждебные чувства, растравить старые раны, напомнить малоазийским грекам, что при всей своей ловкости Крез — не более чем очередной завоеватель, восточный владыка?
После многовековой истории лидийцы в конце концов создали свое организованное царство. Долгое время они бродили по Малой Азии и занимались только тем, что грабили города и нападали на караваны, приходящие с Востока или с Запада. По правде говоря, после разрушения Фригии киммерийцами не было организованного государства между Понтом Эвксинским (Черным морем), Внутренним морем (Эгейским морем) и все той же рекой Галис.
Начиная с VIII века греки организовали очень активные фактории на побережье, неподалеку от своей родины-матери; одни искали новых земель из любви к приключениям, другие жаждали новых доходов, стремились расширить свое влияние, третьи отправлялись к чужим берегам, вытесненные скудостью родной земли. Они установили добрососедские отношения с местным населением и обменивались не только товарами, но и культурными ценностями: азиатские греки VII века уже придумали «эпопею», то есть жанр лирической поэзии, способной описывать их личные приключения. Они уже начали создавать скульптуры из мрамора, искали и находили гармоничные пропорции и линии.
Так, в Лидии установилось своего рода моральное превосходство греков. Не имея настоящей армии для обеспечения своей безопасности, греческие колонисты, живущие на побережье, благодаря дипломатической ловкости, путем переговоров приходили к компромиссам и очень скоро достигли небывалого развития. Самым удивительным примером был город Милет. Расположенный в заливе возле устья реки Меандр, город имел фактории по всему побережью от устья Нила до устья Дуная и до реки Галис. Город Смирна служил портом для Сард благодаря реке Гермос, впадающей в море. Эфес, расположенный поблизости от известной реки Пактол, был образцом процветающего города. На протяжении всего VIII века, пока лидийцы не создали организованного общества, греческие колонии полностью отвечали потребностям тех, кто покинул Афины, Коринф или Спарту в поисках богатств Востока.