3 серия
Федька Коновал
То ли в рубашке родился кормщик Федька Коновал, то ли просто повезло на этот раз, но как бы то ни было, удалось ему избегнуть биарского полона. Скорее же всего произошло это потому, что тайный его дозор расположился за пределами Биармии, в булгарских владениях. И биары, не решаясь забредать в земли грозных соседей, вовсе не знали о первом ушкуе петриловой ватаги.
Просидев в засаде положенный срок, коноваловские ратники спустили ушкуй на воду и ходко двинулись вниз по Каме к тому месту, где остался Невзор со своими воинами. Шли открыто, без лишней опаски, и чуть было не нарвались на большую беду. Ладно, что Сенька Шкворень, глазастый, приметливый парень, вовремя углядел вдали черные точки чужих лодок. Тотчас сказал о том кормщику.
Федька, не раздумывая, дернул на себя толстый черень руля, ушкуй рыскнуд в сторону, и вскоре ватажка вместе с легким своим суденышком укрылась в прибрежных кустах, долго ждали, пока чужие поднимутся вверх. Наконец, караван из пяти лодок приблизился.
Большие деревянные посудины, избегая лишней борьбы со стрежневым течением, прижимались к берегу, на котором укрылись новгородцы.
Вскоре первая лодка подошла совсем близко.
- Башки тряпками обмотаны, - шепнул Федька, - в тряпки перья натыканы. Булгары идут...
- На шатрах хоругви зеленые, - добавил кто-то сзади. Точно булгары.
- А гребцы-то у них ленивы, - с веселой укоризной определил кормщик, одобрительно и даже как-то ласково оглядев своих крутоплечих. лютых до весельной работы товарищей.
- Кощеи-полоняники, - объяснил тот же голос сзади. - Вишь, вон нехристь с плеткой? Погоняла ихний...
Сенька Шкворень провожал пристальным взглядом уползающую вверх первую лодку.
- Никак, знакомца углядел? -улыбнулся Федька.
- Правда твоя, - хмуро отвечал Шкворень. - При острове Исады сошелся я с парнем из-под Мурома. Кличут Микулкой. Булгары тятю его и матушку убили, избу сожгли, брата да сестрицу малую в полон забрали.
Вот и пошел он с князем Всеволодом Георгиевичем булгар тех крушить-громить, да, вишь вот, сам на цепь угодил...
- А что тут поделаешь? - понуро отвечал кормщик. - Кабы силы поболе, а так куда мы? Плетью обуха не перешибешь. Да и время дорого.
Безвестно еще, жив ли Невзор со своими...
Он замолчал и отвернулся, словно бы не смогая видеть чужую силу и мощь, которая медленно, но уверенно, по-хозяйски проплывала мимо, неостановимо и бесповоротно стремилась к своей какой-то цели.
Когда пришли к знакомому холму, Невзора и товарищей там не оказалось. Долго искали по берегу, бегали по прибрежной тайге, звали поодиночке, кричали всей ватажкой, но никто не отзывался. Тревога закралась в душу кормщика, товарищи его тоже были невеселы, облако смутной неизвестности повисло над проклятым местом.
Немного успокаивало то, что нигде не видно было следов битвы - ни трупов, ни крови, ни разбросанных стрел и копий, - Я бы на их месте не стал так долго без дела сидеть. - сказал, бодрясь, Мишаня Косой, бывалый, справный ватажник.
- Ну? - не понял кормщик.
- Ушли на промысел да и загулялись в булгарских селеньях - пояснил Мишаня, лихо сверкнув единственным глазом.
- Может быть, - согласился Федька. - Но, с другой стороны, Невзор мужик тертый, порядки наши знает, должен был оставить хотя бы малый дозор.
- Постой! - обрадовался Шкворень. - Когда мы с Петрилой уходили отсюда, были у Невзора передовой и тыльный дозоры.
Посланные вверх и вниз по берегу ратники вернулись ни с чем - ни вверху, ни внизу Невзоровых дозорщиков не было.
- Надо ждать, - вздохнул кормщик.
- Ждать-то, конечно, можно, - вмешался Матвейко Шило, приземистый.
крепкий мужичок с пушистой бородкой, - да пока мы тут щуренков ловим, Петрило иную рыбину на крюк подденет.
- Поддеть-то, может, и подденет, - возразил Коновал, - да без Невзоровой ватаги вряд ли на берег вытащит.
Ждали долго, жалея о каждом прошедшем дне. За это время буйная зелень, пригретая лучами уже по летнему жаркого солнца, затянула могилу на вершине холма, ползучий вьюн опутал тесаный крест, сочная желтизна которого поблекла, располосовалась неглубокими пока трещинками, окуталась тончайшим сероватым налетом...
Невзор не появлялся, не было от него ни слуху, ни духу, ни весточки, ни словечка. Ждать далее была бессмысленно, и кормщик Федька Коновал приказал спускать ушкуй на воду. Вскоре взмахнули разом узкие длинные крылья весел, и легкое суденышко споро побежало вверх по течению, в неведомую биарскую землю, к таящимся там и манящим лихого человека несметным сокровищам.
Будем жить
Василий смахнул из готовой чаши мелкие щепки, придирчиво оглядел работу свою, воткнул топор в сочную плоть бревна и утер пот с лица подолом холщовой рубахи.
- Все, брат Ивашка, пора на отдых, - весело сказал он и ловко спрыгнул на землю.
- Востер ты, воевода, топором махать, - доброзавистливо отозвался Ивашка, молодой парень, работавший на другом конце бревна. - Как ни стараюсь, а все не смогаю угнаться за тобой.
- Ну, верши-оканчивай, - сказал Василий и неспешно побрел к реке, широкая гладь которой была празднично расцвечена прощальными лучами заходящего солнца. Воевода спустился к краю берега, блаженно окунул в прохладную воду истомленные руки, плеснул в потное, соленое лицо полную пригоршню, после чего с удовольствием уселся на мягкую теплую траву. Взгляд его достиг другого берега и на какое-то время невольно задержался на большом черном пятне, кое-где зализанном уже языками неистребимой летней зелени.
Неприятные воспоминания шевельнулись в душе, опять тихонько заныло сердце, он отвернулся и, словно стараясь утешить себя, любовно оглядел возвышающийся поодаль новый бревенчатый сруб, с которого как раз в это время спрыгивал Ивашка. Сруб был хорош, но сквозь ладную вязь свежерубленных венцов глянули на Василия Нырка суровые глаза молодого новгородского ушкуйника, разбившего рать, спалившего город, с позором прогнавшего гледенского воеводу от этой земли.
Василий вспомнил, как шел он прочь, как понуро плелись за ним Ивашка и Никодим. Все трое молчали, тихо было на земле, только трещал догорающий пожар да где-то далеко за спиной выли по-звериному обезумевшие гледенские бабы. А в душе воеводы трещал и выл иной пожар - пожар нестерпимой обиды, бессильной ярости и неистребимой ненависти. Ему хотелось как можно скорее добраться до стольного Владимира, испросить у великого князя войска, догнать новгородцев и бить, крушить, рубить и топтать, пока последний супостат не рухнет у ног его бездыханным.
Василий вспомнил, как, уходя тогда от страшного места, он остановился вдруг так неожиданно, что шедший следом Никодим боднул его опущенной головой в спину. Ничего не сказал Никодим, мужик смирный и молчаливый, а воевода как-то разом понял, что не сможет он встать пред светлые очи Всеволода Георгиевича. Не потому, что боязно, а потому, что стыдно:
Восемь лет назад, посылая дружину в земли полночные, наказал великий князь поставить город в устье Юга-реки.
- Не для себя бьюсь-хлопаюсь, воевода, - говорил он Василию в доверительной беседе с глазу на глаз, - Надобно нам державу крепить, дабы не постигла ее участь Руси полуденной. Братец мой убиенный душою расцветал и отдыхал сердцем в своем Боголюбове, а все ж таки по старой памяти на Киев зарился. Мне же любы земли полночные, ими крепиться и прочиться будет держава наша. Заодно и новгородцев укоротить не мешало бы, а то разжились, как вши в коросте, никакого с ними сладу... Допрежь всего поставишь градец малый в устье Юга-реки, застолбишь местечко невеликое. А местечко то хоть и мало, да дорого, все тамошние пути через него проходят. На новгородцев не наскакивай, пусть себе гуляют... пока что. Главное твое дело обжиться, укрепиться, корешки пустить. А уж потом... Может, десять дет пройдет, может, двадцать, тогда только можно будет подумать о двинских угодьях и пределах югорских. Прощу тебя, воевода. - не спеши! Поспешишь, говорят, людей насмешишь, но коли ты поторопишься - не до смеху будет, уж я-то знаю шильников новгородских. Живи себе тихонько да думай о том времени, когда земля низовская прирастится тамошними полночными царствами, а ты станешь их хозяином и верным моим товарищем. Подумай сам, какая держава великая у нас с тобой получится. Такую державу никаким половцам, никаким нурманам не одолеть. Помни об этом и не спеши! Один шаг неверный и рухнет все, и опять нам сызнова начинать, а мы ведь не вечные...
Сделал воевода все, как было велено. Все - да не все... Семь лет терпел, на восьмой не вытерпел, взбрыкнул самовольно, в силу свою уверовав, и сбылись слова великого князя, в одночасье рухнуло все, что так долго ладилось и устраивалось.
Но что же делать, куда деваться теперь, к кому обратиться за помощью? Чуя вину свою и палящий стыд, не видя дороги, брел воевода бесцельно по лесной тропе, а следом шли его уцелевшие товарищи.
Большим зеленым оком глянуло на Василия озимое поле, которое когда-то всем городом разрабатывали на лесной поляне, вырубали кусты, корчевали коренья, каждый год пахали, сеяли, с любовью и надеждой заборанивали в землю драгоценное зерно. Здесь, на краю этого поля, воевода остановился и крепко задумался. Придет месяц серпень, думал он тогда, настанет пора жать золотые колосья, вязать снопы, свозить их на гумно, молотить... Кто сделает эту работу, кто выполнит извечную радостную обязанность землероба? Люди его города лежат там, на берегу, побитые, порубленные, иные навеки сгинули в речных глубинах, осиротевшие бабы разбредутся по белу свету, а он, воевода, хозяин, в чьей власти было не допустить черной беды, бросит и этих несчастных женщин, и их несхороненных мужей и братьев, и это поле? Оно, не подозревая об участи своих прежних радетелей, выметнет в небо мирные пики колосьев, выпестует тугие зерна, вырастит хлеб, как испокон века назначено Матерью-Природой... Разве может хлеб расти просто так, ни для кого?
Он оглядел своих товарищей. Ивашка востер, да больно молод, неопытен. А вот Никодим - молчаливый, неприметный, но бывалый, хожалый и езжалый пожалуй сгодится. Воевода снял с пальца перстень с печаткой, давний подарок Всеволода Георгиевича, и решительно протянул Никодиму.
- Пойдешь во Владимир, поклонишься великому князю, поведаешь о нашем горе, скажешь, что воевода Христом-Богом просит немешкотно помощи, ждет ратников - хотя бы малое число... Исполнишь ли?
Никодим кивнул, сунул перстень за пазуху и, низко поклонившись, хотел было тут же двинуться в путь.
- Обожди, - остановил его воевода. - Дело важное и даже опасное.
Неведомо, свидимся ли еще. Надеюсь на Божий промысел и удачу твою, и на том дай обнять тебя...