Края лесов полны осенним светом,
И нет у них ни края, ни конца. -
Леса. Леса. Но на кладбище этом
Ни одного не видно деревца!
Простора первозданного избыток,
Куда ни глянь – раздольные места,
Но не шагнуть меж этих пирамидок,
Такая здесь - до боли! - теснота.
У Пушкина похожее место: Как гости жадные за нищенским столом; но там хоть Петербург, где, действительно, каждая пядь отвоевана у воды, а в случае наводнения кладбища размываются; но здесь, в Вологде, где вокруг просторы, а кладбище такое же тесное.
Тяжелыми венками из железа
Увенчаны могилки навсегда,
Чтоб не носить сюда цветов из леса
И, может, вовсе не ходить сюда...
Одно надгробье с обликом поэта
И рвущейся из мрамора строкой
Еще живым дыханием согрето
И бережною прибрано рукой.
Лишь здесь порой,
Как на последней тризне,
По стопке выпьют… Выпьют по другой...
Быть может, потому, что он при жизни
О мёртвых думал, как никто другой!
И разойдутся тихо, сожалея,
Что не пожать уже его руки…
И загремят им вслед своим железом,
Зашевелятся мёртвые венки…
Какая-то цистерна или бочка
Ржавеет здесь, забвению сродни…
Осенний ветер… Опадает строчка;
“Россия, Русь, храни себя, храни...”
Не будем обольщаться, так как церковное Предание говорит – люто есть пьяну умрети; а здесь это так.
Проходят 1971, 1972, 1973 годы; стихи его памяти еще по живым следам прибавляются и скапливаются.
Конечно, Людмила Дербина не досидела и тех восьми лет. Благодаря кое‑каким звонкам она попала в КВЧ (культурно-воспитательная часть); там писала стишки в лагерную газету и через пять лет ее выпустили (ссылок в это время не полагалось). В Вологде она оставаться не могла и только в конце 80‑х один журнал (“Встреча”) напечатал какие-то ее строчки с апологиями, где она пыталась объяснить свой поступок нашедшим на нее аффектом.
Но даже тогда, в 1975 году, когда она вышла и уехала из Вологды, для литературы её имя было кончено; и во всех воспоминаниях её обходят: её упоминают, но имя не называют.
Последние стихи памяти Рубцова: они женские, но ни в коем случае не бабьи.
“Георгины”. Элида Дубровина[282].
Это ветер шумит, это осень пришла,
Опахнуло печалью равнины,
И опять без надежды, любви и тепла
Замерзают в садах георгины.
Георгины-цветы… Не любила я их!
Что ж брожу по увядшему саду
И гляжу, как горят, словно в строчках твоих,
И летят лепестки за ограду?
У замшелой скамьи, где тропинка узка,
Я стою в час осенней кручины,
И, как странная весть, ранит сердце строка;
“Замерзают мои георгины…”
Ах, какая тоска! Словно жизнь пронеслась,