Достоевский, конечно, уточнил вот это - “с оттенком торжества”. И дальше он обращается вообще ко всем богомольным посетителям обоего пола и говорит – “не возите вы монахам конфеты”, даже конфеты при их, казалось бы, невинности, всё равно есть дьявольский соблазн. И уже потом, как пишет Достоевский, расширяют идею о конфетах до размеров, совсем уже не позволительных.
В монастыре для этого и существует устав Пахомия Великого, чтобы ни у кого и ничего из братьев не было. Дарёные часы, подрясники могут вызывать зависть у брата. Даже в Лавре, где весьма слабый устав, если износился подрясник, надо подать прошение.
Всякое нарушение изначальной идеи, устава, который ангел Пахомию Великому принёс – оно рано или поздно покажет своё лицо.
К отцу Нилу в этой же статье Достоевский обращается со словом утешения, но утешение взрослого человека к другому, которому тоже предстоит взрослеть. Фёдор Михайлович пишет так: “если отец Нил даст себе труда серьёзно обдумать своё положение, он поймёт, что именно ценой этого скандала он избавился от худшего, отвратительного”. Затем, оборачиваясь на 1800-летнюю историю христианства, Достоевский пишет, что давайте вспомним (1Кор.5) что и первых христианских общинах бывали срывы и падения и, в конце концов, они не помешали ничему.
1 Есть верный слух, что у вас появилось блудодеяние, и притом такое блудодеяние, какого не слышно даже у язычников, что некто вместо жены имеет жену отца своего.
У Льва Толстого есть повесть “Отец Сергий”, которую Иоанн Шаховской называл “монашеским кошмар”. В повести описан случай, связанный с дешевым разочарованием в своём монашеском пути и отписан так, как это мог сделать только безбожник.
На самом деле все знают и 1000-летняя наука монашеского делания свидетельствует, что сам факт внешнего падения есть только выявление внутреннего не внимания, внутренней разболтанности, как пишет Достоевский, что отец Нил – человек легкомысленный. И также как история Церкви знает большие падения, также знает и большие восстания – “омыеши мя и паче снега убелюся” и это знает каждый раб Божий и это и есть та наука, которая приводит к созиданию Церкви.
Достоевский для иллюстрации приводит в статье историю католической церкви. В эпоху Французской революции, взбунтовавшаяся чернь 1789 года из святой чаши напоила осла, архиепископа Парижского убила и так далее. Причём, во время этих событий духовенство разбилось на три категории: одни сложили сан, и перешли на военную службу, другие ушли в эмиграцию - интриговать, учить детей[102]. И только третья категория остались верны своему пастырскому долгу: утешали, ободряли, наставляли, принимали покаяние. Многие из этих священников пострадали и честною кровью своею восстановили авторитет католической церкви во Франции и во всём мире.
В статье Достоевский поднимает церковную тему и находит свою естественную роль, своё естественное, не выдуманное, а правильное служение. Церковная тема на страницах “Дневника писателя” присутствует то явно, то не явно. Следующее произведение, прямо выходящее на церковную тематику, - это “Братья Карамазовы”.
Как роман складывался? У Достоевского умер младший сын от припадка эпилепсии, то есть болезни унаследованной от отца. Но к теме старчества Достоевский (внутренне) устремился раньше. В том же “Дневнике писателя” есть рассказ про двух духовных хулиганов. Один, старший – соблазнитель и другой – соблазнённый. Поспорив о чём-то до конца, победивши, требует выкупа - ты, причастившись, причастия не глотай[103]; положи его на жердь забора, прицелься из ружья и выстрели.
После такого требования, второй чувствовал, что как бы лишен воли, то есть он, как и Раскольников, попался в лапы не только к своему земному обольстителю, но и к врагу спасения нашего. Но, приготовившись поступить именно так, прицелившись, к своему ужасу увидел видение: вместо забора из жердей он увидел крест и на нём Распятого. В ужасе уронил своё ружьё и на карачках пополз к старцу, чтобы покаяться.
Говоря о старчестве, Достоевский ещё говорит как бы с чужих слов как со слуху, с какого-то общественного мнения, что, вот, в монастырях есть с каким-то особым служением монахи-советодатели. Эти монахи-советодатели говорят (говорит Достоевский) бывают великого образования и ума, сам я их не встречал, но приходилось слышать в частности от Михаила Петровича Погодина (Погодин в Оптиной бывал часто).
Но с середине 70-х годов Достоевский становится сам учителем жизни: к нему приходят, его спрашивают, ему повергают на суд свои нравственные проблемы. К началу 70-х относится и начало его дружбы с Владимиром Соловьёвым, а ему самому как бы и некуда пойти. Достоевский исповедуется и причащается в основном в Старой Руссе, где снимал дачу, у приходского священника отца Иоанна Румянцева.
После смерти Алёши да ещё, когда жена замолчала, а именно жена поддерживала Достоевского и знала, например, что его мучают кошмары и не только ночью, но и днём. Поэтому она научилась совершенно не обращать внимание на его вид и состояние после сна, то есть тихо, не подавая вида, ждать пока он в себя придёт. После смерти Алёши её как бы поразил нервный стресс, – она замолчала, то есть совершенно ушла в себя (ответы были односложны).
Вместе с Владимиром Соловьёвым Достоевский на перекладных доехал до Калуги, в Козельск и в Оптину прямо к Амвросию Оптинскому.
О чём говорил Достоевскому Амвросий осталось тайной навсегда, то есть ни тот ни другой не оставили никаких записей. Остались небольшие крупицы разговора. Например, благословляя Достоевского перед уходом Амвросий напутствовал его такими словами: “По имени твоем, да будет и житие твое” (Фёдор – Божий дар).
От этого разговора что-то уцелело в романе “Братья Карамазовы”. В главе “Верующие бабы” приходит крестьянка жена ломового извозчика, у которых дети умирали вскоре после рождения, а один мальчик дожил до 3-х лет и вдруг умер. Мальчика звали Алексеем, в честь Алексия, человека Божия.
Эта верующая баба после смерти сына тоже замолчала и её стало ни до чего, а муж стал пить. Старец Зосима отправляет верующую бабу утешать мужа, а её на прощанье говорит, что дети, скончавшиеся в младенчестве сразу попадают в Царство Небесное и причисляются к уровню, где и младшие ангельские лики и говорит, что “печаль твою пред Богом помяну”.
Это выражение “печаль твою пред Богом помяну” – это собственное выражение Амвросия Оптинского, которое передал Достоевский Анне Григорьевне по возвращении домой (это и уцелело в воспоминаниях Анны Григорьевны Достоевской). Келейник Амвросия после выхода Достоевского бросился к старцу и спрашивает – батюшка, это был Достоевский и услышал строгий ответ – это был кающейся. То есть, всякую знаменитость, общественное служение, таланты, гениальности – всё это оставляется за порогом старческой кельи.
Сюжет романа “Братья Карамазовы”, связанный с не состоявшимся открытием мощей старца Зосимы, тоже взят с натуры и связано с именем Филарета Московского.
Филарет Московский скончался 19 ноября 1867 года и первая строка предварительных записей Достоевского к роману читается так: “о провонявшем Филарете”.
Филарета Московского как-то уважало купечество и несколько родовых московских семей: семейство Сушковых, Наталья Петровна Киреевская (единственный друг), кое-кто из славянофилов, Мария Николаевна Тучкова, которая в постриге была духовным чадом Филарета. А вообще Петербург и Петербург придворный Филарета сильно недолюбливал.
Филарет был сухого сложения, но когда он скончался, то все обратили внимание на то, что он (это тоже выражение с натуры) “естество предупредил”, то есть запах должен был пойти хотя бы на третий день, а у него он пошел сразу.
Возникла эпиграмма, которая попала в записки князя Владимира Владимировича Одоевского, человека вовсе не левых убеждений и по матери из крепостных крестьян. Одоевский – сенатор, человек круга княгини Елены Павловны (по части музыки). Одоевский с какой-то жадностью записывает эпиграмму, которая уже пошла по Петербургу и по аристократической Москве:
“Вы слышали про толки городские
Покойник был шпион, чиновник, генерал,
Теперь по старшинству произведён в святые,
Хотя не много провонял, но сам Сушков об этом хлопотал”.
Сушков Николай Васильевич – это автор первой биографии святителя Филарета Московского.
Множество анекдотов распространилось, притом бывших в действительности. С Филаретом как-то были связаны примерно того же толка, что и эта эпиграмма. Например, известное происшествие с доктором Гаазой. Доктор Гааз – врач из немцев, протестант, человек большого личного самоотвержения, отменный врач, лечивший бедняков даром, то есть бесспорный нравственный авторитет.
Доктор Гааз однажды своим не торопливым голоском “врезал” митрополиту Московскому, то есть поставил его на место, сказал он следующее: “Владыко, Вы забыли Христа”. Митрополит ответил мгновенно – “Нет, это Он забыл меня”. (Филарет в этот момент переживал момент богооставленности, наверное, такой же, как Силуан Афонский). Обличение доктора Гааза пошло везде, а ответ Филарета приводят не все.
Достоевский при самом замысле романа уже задумал, что напишет как раз про попытку ниспровержения церковного авторитета внутри самой церкви и так и возник замысел скандала с не открывшимися мощами старца Зосимы.
В главе “Тлетворный дух” описан сюжет, что после смерти старца Зосимы разные богомолки и почитательницы стали истерически ожидать и требовать чудес, не подождавши милосердного суда Божия, не дождавшись свершения Его всеблагого Промысла, они потащили с собой своих больных детей, чтобы они немедленно исцелялись у гроба старца Зосимы.
Такое истерическое требование чуда совершенно антицерковно, это говорит про ажиотаж и панику; требование чудес – это вообще дело не трезвое. Для не трезвого дела и нужно было настоящий серьёзный отпор.
Когда Достоевский вплотную приступил к писанию романа, он обращается в Победоносцеву, ещё не обер-прокурору Синода, на которую он был назначен после Пасхи 1880 года, но его государственное и церковное влияния было значительным, и хлопочет о том, чтобы ему был дан серьёзный консультант по церковным вопросам.
В отличие от Тургенева и Толстого, которые помещали на страницы своих произведений дикие ляпы, Достоевский такого позволить себе не мог. Видимо, тот учёный иеромонах, которого направил к нему Победоносцев в качестве консультанта, мог ему рассказать, известную из церковного Предания и, в частности, из древнего Патерика истину православную, состоящую в том, что вообще всяческое прославление, особое почитание, особое уважение внутри Церкви обязательно приводит к посмертному кенозису, то есть истощанию, умалению, поношению.
В Патерике приведены случаи, что тело, почитаемых членов Церкви, если они не пережили своего истощания (кенозиса) при жизни, то их телеса обязательно должны подвернуться поношению сразу после смерти (для того, чтобы человек хоть малейшее своё внутреннее внимание остановит на восхвалении, почитании и так далее).
Поэтому очень часто такому посмертному поношению подвергаются старцы и, в частности, знаменитый подвижник благочестия, руководитель и наставник монахов Сирин. Именно его имя приведено в Патерике в качестве характерного примера: “Сирин – какой был старец, а и он после смерти испортился” – это явление на церковном монашеском языке так и называлось “тело испортилось”.
Уже во время, когда Достоевский находится во власти своего вдохновения, а энергии творчества – суть энергии Духа Святого и других нет, то он к эпизоду “испорченного тела” даёт другой контр эпизод, похороны маленького страдальца Илюшечки Снегирёва и замечает, что на третий день “от тела почти не было запаха”.
Таким образом, Достоевский сразу же выстраивает свою схему: Зосима, к которому шёл народ и от которого народ требовал чудес – у него тело испортилось, а страдалец Илюшечка, претерпевший при жизни поношение и целовавший руку оголтелого Митеньки, который тащил за бороду его отца, тело этого маленького страдальца, который умер от нравственного пережитого потрясения, тлению не было подвержено.
Основной сюжет романа “Братья Карамазовы” связан с судом над Митенькой и глава называется “Судебная ошибка”. Но, на самом деле в глубине вещей, Митенька наказан за дело и не даром он говорит – “за дитё на каторгу пойду”. Митенька и идёт на каторгу за дитё, за погубленного им Илюшу Снегирёва и это его преступление стоит 20-летней каторги.
Ещё один важный момент. Присяжные, которые должны были судить Митеньку, пришли уже с готовым решением, то есть, не зависимо от хода суда, так как Илюша находился при смерти и это преступление не надо было доказывать.
Алёша об этом преступлении догадывается и поэтому ухаживает за семейством Снегирёвых в надежде, что как-нибудь ему удастся что-то исправить. То есть, Алёша отчасти тоже хлопочет, если не свой карман, то в карман своего семейства.
Таким образом, своё последний роман Достоевский строит на таких вот парных ситуациях. Он создаёт роман о наказаниях Божиих (так, что воистину гораздо больше, чем своё первое объявленное “Преступление и наказание”), о том, как человеческая жизнь развёртывается под Божьим окон и при вмешательстве, при активном действии Десницы Господней.
Достоевский совершает главную свою победу – преодоление секуляризованного мышления, секуляризованного сознания, то есть обособленного от действия Божией благодати и отрицающее Божью благодать, ее действие на земную жизнь свободных людей.
Собственно церковная тематика и тематика монастырская также получает особое освещение под пристальным и внимательным взором Достоевского. Если скандал с Филаретом в 1867 году, что соответствовало духу времени, и знания о церковном Предании Достоевский мог получить в консультациях, то где, как в это единственное, краткое посещение Оптиной (трёхдневное пребывание в гостинице) он смог столько приобрести.
Достоевский открывает такие пласты церковной жизни, о которых даже большие церковные писатели, как Феофан Затворник, не осмеливались упомянуть. Что подобное можно найти в частной переписке Игнатия Брянчанинова и то несколько не так. В частности Достоевскому принадлежит поразительное выражение – “инок шныряющий”.
Достоевский описывает сюжет об обдорском монашке, то есть монах из обители святого Сильвестра Обнорского, до странности напоминающего исторического Толстошеева, который был настоятелем Павло-Обнорской обители. “Инок шныряющий” – всё время вынюхивает всякие соблазнительные, или скандальные, или просто интересные ситуации.
Достоевский одним взглядом сразу различает такой тип – тип духовного авантюриста. Толстошеин и был исторический духовный авантюрист, был ещё жив, но приближался к своему земному концу.