18Дети! последнее время. И как вы слышали, что придет антихрист, и теперь появилось много антихристов, то мы и познаём из того, что последнее время. 19Они вышли от нас, но не были наши: ибо если бы они были наши, то остались бы с нами; но они вышли, и через то открылось, что не все наши.
Антихристы бывают большие и малые. Лев Толстой был малым антихристом и именно, благодаря злобным кощунствам, всяческим выходкам, своей деятельности по распространению своих сочинений – этакое мельтешение.
Порфирий Иванов был антихристом повыше, чем Лев Толстой. Порфирий Иванов, когда говорил о Евангелии, то сам не верил, что все евангельские события были не с ним, то есть он прямо считал про себя, что он прошел круг на земле и что Христос – это он. Умирая, Порфирий завещал, чтобы его поминали не за упокой, а за здравие.
До какой степени продолжается Божье долготерпение? Почему эта личность (Лев Толстой), сложившаяся уже к 60-м годам XIX-го века, как-то не была остановлена? Ответ надо искать в состоянии русского общества XIX-го века. Если бы его так сразу бы не подняли на щит, то ведь он бы был опасен только самому себе и тогда он бы кончил в сумасшедшем доме, но он не был сумашедшим……
Лекция №26.
Лев Толстой.
Женитьба и семейная тема в жизни Л.Н. Толстого.
Творчество и семейная жизнь Толстого так, что разделить их не возможно.
1858 год – своеобразный рубеж для Толстого. Уже вышла его “Трилогия” и имела успех, он – обладатель хорошего литературного имени и сотрудничает в “Современнике”, позднее Толстого будет печатать Катков (до “Анны Карениной” включительно).
И с 1858 года по конец 1862 года – Толстому 30-34 года и он – жених и ищет невесту. На Софье Андреевне он остановился очень не сразу.
В начале Толстой обхаживал девушек своего круга. Первая такая Валерия Арсеньева, то есть, это – хороший дворянский род, в свойстве с Лермонтовыми (через бабушку). Оказалось, что Толстой не умеет ухаживать. Всё пишет ей письменные вопросы – “А что бы Вы стали делать вот в такой-то ситуации, или вот в такой”, наконец, ему стало стыдно и он оставил ее.
Вторая возможность была, опять-таки, крупной кандидатурой, обладающая не только именем, но и литературным именем – это Китти Тютчева (Екатерина Фёдоровна), младшая дочь Тютчева[112] от первого брака. Китти Тютчева воспитывалась в очень твёрдой семье Сушковых (Дарья Ивановна Тютчева, родная сестра Тютчева замужем за Николаем Васильевичем Сушковым – это первый биограф Филарета Московского). В 60-61-м году уже хорошо известно, кто такой Тютчев. С другой стороны, Китти ещё не очень много, так как она 34 года рождения, но уже и не очень мало (26 лет), Китти моложе Толстого на шесть лет (нормально). Лев Николаевич, конечно, женился бы на Китти Сушковой. Но, он хорошо понимал по духу семейства Сушковых (да ещё она же была и наследница, так как своих детей у Сушковых не было), что в таких обстоятельствах, как это сказано у Мельникова-Печерского, “держи голову с поклоном, язык с приговором”.
Льву Николаевичу нужна была жена, пляшущая по его дудке. Примерно, как говорил Лужин у Достоевского, что “полезнее для нравственности, когда жена всем обязана мужу”. Толстой, как бы расправляя свой хвост, писал сестре, что “я уже решился сделать предложение без всякой любви, но она приняла меня так холодно, что у меня предложение не выговорилось”.
Наконец, Толстой возобновляет знакомство на две ступени ниже по социальной лестнице. Кто такие Берсы? Андрей Ефстафьевич Берс – один из любовников стареющей Варвары Петровны Тургеневой, ее врач. (Лев Толстой всё это знал хорошо и называл это так – “говорили дурное про отношение дамы с ее доктором”).
Жена Берса Любовь Александровна Иславина – незаконная дочь друга Николая Ильича от замужней по первому мужу Завадовский и, которая не смогла получить у первого мужа развод и имела дочь Любовь и сына Константина, которые имели фамилию Иславины.
Так или иначе, Любовь Александровна старше Льва Толстого года на два-три, то есть вроде как ami dan fans (друг детства) и, воспользовавшись этой детской дружбой, Толстой начинает посещать эту семью запросто, но уже в качестве жениха.
Лев Николаевич не любил иметь тайн, поэтому тут же пишет своей сестре Марии Николаевне, что если уж я и женюсь, то только в этой семье. В этой семье три барышни и ему назначалась старшая дочь Лиза, которой идёт двадцатый год (по возрасту вроде как – самая подходящая).
Лев Николаевич был плюгавенький, так как при маленьком росте имел большую голову, но, как и Федя Протасов, любил в женском поле некую изюминку, некую игру. Поэтому в качестве жениха Толстой не смотрелся, а две младшие сестры были черноволосые и черноглазые и глаза у них, то, что называется в народе “прыгали”. Младшей было 15 лет, а средней Софье, которая была 44-го года рождения, то есть в 61 году Софье 17 лет.
В конце 1862-го года Толстой делает предложение Софье. Причем, заранее заготовил письмо, кидал жребий – отдать не отдать, наконец, отдал, то есть объяснился письменно. Да ещё, с присущем ему раздражением (это в Левине он взял с себя), вручая документ, сказал, что Вы только скажите – да или нет. Прочтя письмо, Софья сказала – да. Благословения родительского, так как Толстой ездит в дом, не спрашивают.
Софья происходила из семьи мелкого чиновника, который ещё не выслужил дворянство, хотя Берс служил по дворцовому ведомству, но для не дворянина давали дворянство, начиная с чина майора. Берс, позднее получил дворянство, но после замужества средней дочери.
Толстой, конечно, сразу же давал Софье титул, состояние (тогда ещё среднее), которое позднее благодаря литературным произведениям Толстого стало большим, то есть, было уже благоприобретённое. Поэтому Софья согласилась на замужество сразу и ещё не совсем понимая себя и уж, совсем не зная – за кого идёт. И позднее признание Софьи Андреевны (после смерти Л.Н. Толстого), которая была по душевным качествам и, вообще, по нутру в высшей степени доброкачественным, в котором она признавалась – “сорок восемь лет прожила я со Львом Николаевичем, а так и не знаю, что он был за человек”.
Лев Николаевич впоследствии семейную тему схватил с какой-то звериной цепкостью и его не опубликованное произведение “Живой труп” - наряду с лучшими и опять на семейную тему.
В не опубликованной повести “Дьявол” описан Евгений Иртеньев - это сквозная фамилия у Льва Толстого. Коленька Иртеньев – герой “Трилогии” (заведомо – сам Толстой) и герой “Дьявола” тоже по фамилии Иртеньев, то есть явно с себя. В повести “Дьявол” Толстой пишет о семейной жизни, срывая с нее, так сказать, все покровы и глядя на нее действительно не чистым взглядом. Пишет так, что как только невесте Лизе Аненской намекнули, что, кажется, что этот жених с серьёзными намерениями, так она сразу начала в него влюбляться. А потом, когда было сделано предложение, то она уже сама умилялась на свою любовь.
То есть, это – не просто беспощадность, хотя была бы нужна и пощада, а это уже – на уровне не приличия. По сравнению с этим, если бы он даже включал какие-нибудь интимные подробности, как Пушкин в не опубликованных стихах, то это у Пушкина было не сравненно невинней. У Льва Николаевича получилось так, что как будто он всю свою 47-летнюю семейную жизнь просто отшвыривает ногой, как грязную бумагу.
Когда Софья Андреевна нашла эту повесть в кресле, спрятанную под чехлом, конечно, была устроена громкая сцена, но тут Лев Николаевич заплакал, и она заплакала и оба утешились.
То, что у старика под пером, то 35-летний Толстой про себя думал и знал, то есть, никакой любви у него к Софье не было, а как выражается сам Толстой о Евгении Иртеньеве – “был зрел к женитьбе”. Таким образом, женитьба Толстого - это холодный, цепкий, почти звериный расчёт.
В отношении свадьбы единственный трезвый человек – сам Берс Андрей Ефстафьевич, который назначал Толстому старшую дочь Лизу, главным образом, потому что её было уже около 20 лет, да ещё коклован, то есть у нас не полагается выдавать младшего раньше старшего.
Когда Толстые приехали в Ясную Поляну, то там не было даже постельного белья, скатертей, по дому бегали собаки, а вокруг усадьбы бегали “львята” (дети от дворовых женщин). У Льва Николаевича была удивительная генетика, так как все его дети были похожи на него (дети Льва). Софья Андреевна написала в дневнике, когда у них пошли дети, что кучера-то похожи на Льва Николаевича больше, чем его собственные законные дети. Да и позднее тоже появлялись дворовенькие дети и уже младше его старших законных.
Лев Николаевич нисколько не смущался таким положением и его литературные саморазоблачения - менее всего являются покаянием, так как – это всё в воздух и на читателя. Господь Толстому не нужен, так как он сам разоблачается перед публикой и сам же себя и прощает. Хотя Толстой и не декларирует, что он – сам свой высший суд, но дело точно такое же.
В дворянском кругу того времени и, тем более, для Льва Толстого благословение Церкви – это хуже, чем ничего. В романе “Анна Каренина” отношение к благословению Церкви отображено правдиво. Левин собирается жениться и его друг Стив Облонский, просто опытный чиновник, походя, спрашивает его, – есть ли у него свидетельство о говении. У него, конечно, нет.
- Но ведь без этого не будут венчать.
- Да я 9 лет не говел.
И далее сказано, что Степан Аркадьевич устроил, и это и Левин стал говеть.
Иоанн Шаховской “Революция Толстого”.
Иоанн Шаховской задаёт вопрос: “Почему Лев Толстой был отлучен от Церкви только в 1901 году (22 февраля)”? Почему, не в 80-м году, когда он начал исправлять Евангелие? Почему, не в эти 20 лет, когда он писал свои не потребные брошюрки, и их распространяли. Иоанн Шаховской на этот вопрос дает правильный ответ.
Причина как раз в этой не нормальной синодальной связанности Церкви с государством, когда многие тысячи безбожников считались православными, когда все учащиеся, солдаты, офицеры, брачующиеся, чиновники – все обязаны были раз в год говеть и часто совсем безверно причащались в суд и в осуждение, как себе, так и тем священникам, поведавшим тайну Христову, врагам его истины.
Антихристианство у Толстого сложилось давным давно. Но если просто посмотреть на то, как говеет Левин, то даже тут видно какого безобразия достигает вся, так называемая, церковно-общественная ситуация средне-высшего круга.
Человек не говел 9 лет, но любому более или менее влиятельному чиновнику, совсем не трудно “решить” этот вопрос (устроить). Левина препровождают в тот самый приход, в который ходит его будущий тесть князь Щербацкий.
Священник, из провинции, со своим владимирским говорком, смотрит на барина и в душе у него трус – он не знает что такое священническая власть. В разрешительной молитве – “властью, данной мне, прощаю и разрешаю тебя, чадо”. Это слово “власть” для этого священника – пустое. Толстой-то понимает, насколько всё это духовенство, в загоне, в забросе.
При императрице Екатерине II Гавриил Петров митрополит Петербургский и первенствующий член Синода, кое-как отстоял духовенство от записи в мещанство: образовали отдельную социальную группу и записали отдельной строкой сразу же после дворянства. Фактически, духовенство было гораздо ниже дворянства, то есть, примерно как до войны старая дореволюционная интеллигенция. Это духовенство можно назвать “не добитым” (после революции называли “не дорезанные”). У Лескова в произведении “Русское тайнобрачие” вся эта ситуация описано правдиво (священника могли травить собаками). Духовенство официально было освобождено от телесных наказаний тоже при Екатерине в 1866 году, но всё это было только на бумаге.
Вот этот затюканный из провинции попик начинает исповедовать барина, а этот барин никогда и не слышал, что такое покаяние. Священник задает Левину слабенький робкий вопрос, – не знаете ли Вы за собой какого-нибудь особого греха?
Левин жил как все и поэтому, слегка пожал плечами и отвечал, что его главный грех – не верие, так как сомневается даже в существовании Бога.
Когда священник напомнил ему, что тот собирается жениться на дочери князя Щербацкого, то тот с недоумением посмотрел на него и даже краснеет от стыда за священника, так как тот говорит не кстати, но отвечает кратко – да.
Священник говорит ему, что у вас могут быть дети и что Вы скажете своему маленькому сыну, когда он спросит Вас о том, кто облёк землю в красоту ее.
Происходит диалог глухих, люди говорят на разных языках.
Поразительно и напутствие священника – молитесь Богу. А Левин даже не знает, как это делается! Он также, как Лев Толстой, не знает, что такое молитва. Лев Толстой пытался определить молитву как какое-то раскручивание махового колеса, которое раскручивает и мои какие-то духовные силы. Полная чушь. В этой молитве нет главного – нет Христа, нет Его Лица. Средне-высшее сословие России, как его называл Достоевский, вообще не видело в Христе Его Лица.
Первый признак толстовства – это отказ от церковного брака. Толстой весьма пристально присматривался к христианам-беспоповцам и, особенно к модному мужичку Сютаеву (Толстой 90-е годы).
В семье Сютаевых была до всякой революции импровизированная коммуна с общими головными платками, с общими личными вещами и свадьба, сказано у Шаховского, “в этом домашнем колхозе проходила без Божьего благословения”. Невесту приводили в дом, старик Сютаев объяснял молодым, как надо жить, после чего их запирали снаружи. (Толстому это всё нравилось и именно потому, что не нужен поп).