Началась новая жизнь и, притом, началась и его литературная новая жизнь. Он, вдруг, с этим счастьем, которое она ему дала, почувствовал всплеск творческих энергий; и выходят одно за другим: “Сумерки просвещения”, то, что он посвящает “нашим несчастным гимназистам”; “Литературные изгнанники”, о таких людях, как Страхов, как Константин Леонтьев.
В отличие от левых деятелей, вроде Благосветлова, он пишет о людях, у которых вся жизнь, “как несчастье и горе”; он сделался до такой степени отзывчив на чужое горе, что это сразу же пошло в его писания. Розанов сделался творцом абсолютно новой формы (ближе всего по литературному облику к нему Иоанн Шаховской). Розанов пишет как бы полу‑публицистику, полу‑философию, где-то немного социологию; но он пишет перед лицом вечности, на фоне вечности и в том свете, который мы назвали “В свете Христовой правды”.
Путь в Церковь у Розанова, конечно, пошел через второй брак. Как он вспоминает про Варвару Дмитриевну, “что когда она не разговаривала со мной, она молилась. И столько времени видеть перед собой молящегося человека - как бы это могло меня не воспитать”. Потом уже он замечал многое другое. Например, то, что Варвара Дмитриевна всегда вставала на полчаса раньше его, а он привык работать по ночам; и прочитывала то, что он написал за ночь. У нее было чутьё; она не понимала по существу, то есть, какие там у него аллюзии и так далее; но она слушала тон и где чувствовала энергию, как бы горение и мысли и чувства, то ничего не говорила; а если чувствовала, что написано вяло и без огня, то она говорила, что “у тебя язык заплетается“. Розанов прислушивался к этому и начинал переписывать.
Именно тут совершается настоящий брак во Христе. Некоторое время они живут в провинции, но Розанов уже приобретает всероссийскую известность, и, наконец, они переезжают в Петербург. Более того, он сообщает о своем семейном положении первенствующему члену Синода митрополиту Антонию (Вадковскому). Антоний Вадковский не посрамил имени Русской Православной Церкви – он преподал им свое благословение (тайное) и убрал исповедь-свидетельство Розанова в несгораемый шкаф. Промыслительно то, что эта бумага пережила революцию, пережила все гонения, все эвакуации и уцелела – ее достали в 1996 году.
Розанов в Петербурге пытается как-то оформить брак, потому что его дети, как незаконные, получают отчество по имени крестного отца и фамилию, образованную из имени крестного отца. Например, его любимая дочь Таня писалась до 1918 года – Татьяна Николаевна Николаева, так как крестным был Николай Николаевич Страхов.
Розанов в это же время пишет двухтомник “Семейный вопрос в России”. Этот труд стал таким человеческим документом, что его читали все члены философско‑религиозных собраний и значительная часть депутатов Всероссийского Поместного Собора. Целых три положения Собора касаются семейного вопроса и, в частности, бракоразводных дел. (Против выступал Вениамин Федченков, но не смог найти себе союзников даже среди крестьян).
В 1896 году от знаменитого издателя “Нового времени” Алексея Сергеевича Суворина окончательно уходит Чехов; и как бы Суворин в свою любовь вместо Чехова принимает Розанова. Надо сказать, что Розанов не посрамил его упования и остался верен ему до последнего его вздоха[154] и посмертно тоже. То есть, Розанов пишет в “Новом времени” и пишет много.
Казалось бы, что Розанов вступает в тот фазис, о котором ранее он не мог даже мечтать, то есть постепенно он становится не просто не зависимым писателем, а что-то вроде властителя дум.
Лесков, например, не выдержал остракизма левой интеллигенции, а Розанов его не замечает. Чуковский и Горький ему напишут, что “Вы затравлены”, а он в ответ – “я это совершенно не замечаю, вот засел за нумизматику и хоть трава не расти”. Розанов становится и замечательным нумизматом и имеет деньги на приобретение старинных монет (в банке 35 тысяч).
В 1891 году скончался Леонтьев и Розанов налаживает отношения с его учениками: Говоруха‑Отрок, Анатолий Александров; а позже - Флоренский (в 1903 году). Начинает внимательно читать и пускать в хороший оборот славянофильскую мысль. Поэтому Розанова иногда относят к поздним славянофилам. (Вообще славянофильство настолько разнохарактерно, что какие-то ограждения могут быть только внешние, то есть, славянофильство – это то, что не западничество).
Но Розанов начинает изучать чужую уединённую мысль. В своё время (недаром он всю жизнь учился) он хорошо проработал Герберта Спенсера; после этого мысленно схватил его полное собрание сочинений и швырнул в самый дальний угол комнаты. Потом точно так же Розанов забракует Шопенгауэра, притом, даст свой критерий – “независимо от масштаба этого мыслителя, он для русского общества не полезен, так же как и Ницше”. Розанов напишет в 1912 году – “Вошел в моду Шопенгауэр и пессимизм стал фразой; вошел в моду Ницше и антихрист заговорил тысячью лошадиных челюстей”. (Модное сочинение Ницше не “Заратустра”, а “Антихрист”). Даже у Блока, человека уже другого поколения, (1880 года рождения) можно найти, что, мол, “у нас за плечами имена Толстого и Ницше, Вагнера и Достоевского”.
Розанов знакомится с Владимиром Соловьёвым и потом много про него напишет; знакомится с Толстым и сделает вывод – “даже при гениальности, умным‑то человеком быть не мешает”.
Розанов среди своих друзей и современников обнаруживает “литературных изгнанников”. Какого-нибудь Шперка, который умер молодым, почти ничего не опубликовав. То есть, Розанов был внимательный мыслитель.
Наш рубеж веков, можно сказать – это начало преобладания внимательных, думающих, рассуждающих, вдумчивых людей. Насколько наши 60‑е, 70‑е, 80‑е годы – время каких-то тостов, собраний, каких-то пустопорожних речей, настолько отличается начало века. Почему стали возможными философско-религиозные собрания: их первое качество – всем хотелось больше слушать, чем говорить. К рубежу XIX‑XX-го века, наконец, относится проснувшееся в русском обществе умение слушать. Такой же вдумчивый, уединённый мыслитель Романов, он же Рцы[155], знакомится и сближается с Розановым.
Рубеж веков немного напоминает наше брежневское время, когда “по кухням”, то есть в интимной, неофициальной обстановке, люди учились общаться друг с другом, выслушивать друг друга, развивать какие-то философемы, давать собеседнику договорить. Словом, когда из жизни ушел митинг и, в том числе, митинг диссидентский, пришло искусство рассуждения, а вслед за ним придёт искусство медленного чтения.
Лекция №3.
Религиозно-философские собрания. “Мучительные темы” Василия Васильевича Розанова.
Религиозно-философские собрания начались в октябре 1901 года и Розанов был в числе инициаторов. Инициаторы религиозно-философских собраний следующие: Мережковский Дмитрий Сергеевич, Философов Дмитрий Владимирович, Розанов Василий Василевич, Валентин Александрович Тернавцев, Миролюбов – издатель “Журнала для всех”.
Миролюбов был из среды духовенства и, притом, направлял их событийно; и сумел выяснить ситуацию о том, что надо начинать с Победоносцева, так как без участия духовенства собрания расколются на этакие интеллигентские “междусобойчики”; а без визы Победоносцева не только духовенству, но и учащимся духовных академий такие собрания пришлось бы посещать только нелегально.
Победоносцев всегда был “против всего”, но здесь он как-то вдруг отнёсся очень внимательно к людям, захотел с ними поговорить.
У Пушкина в “Онегине” сказано – “Все предрассудки истребя, мы почитаем всех нулями, а единицами себя”. Так вот, ужасный порок Победоносцева состоял в том, что он всех почитал “детьми”, а “взрослых людей” исчислял буквально на пальцах одной руки. Взрослым он считал Достоевского, но Достоевский уже 20 лет как скончался; взрослым считал друга своей молодости Ивана Сергеевича Аксакова; и только от этих людей Победоносцев принимал какие-то серьёзные взрослые слова.
Но в данном случае, когда инициативная группа пришла к нему, то он их выслушал, как-то так задумался и задал один сакраментальный вопрос: “А вы знаете ли, вообще, господа, что такое Россия?” И сам же на этот вопрос ответил: “Ледяная пустыня и ходит по ней лихой человек”.
Без понятия того, что Победоносцев предварительно отчаялся, а только потом стал тем, кем он стал, - без этого Победоносцев абсолютно не понятен. Он-то понимал, эти все, так называемые, детски верующие – это будущие “стеньки разины”.
Победоносцев дал свое согласие и отправил к митрополиту Антонию (Вадковскому), то есть Петербургскому, Первенствующему члену Синода, человеку редчайших личных качеств в смысле доброты, понимания, внимания; действительно, пастырь. И он воспитывал пастырей. Но его настоящий воспитанник получился один – Сергий Страгородский (будущий патриарх).
Митрополит Антоний Вадковский поставил условие, что председателем, и притом бессменным, религиозно-философских собраний будет Сергий Страгородский, только что хиротонисанный – епископ Выборгский, третий викарий Петербургской епархии и ректор Петербургской Духовной Академии.
Председательство Сергия и предопределило успех религиозно-философских собраний; то есть, как они потом сами скажут на торжественном акте, разъезжаясь на летние каникулы, что “дух пастыря почил на пастве. Всем хотелось больше слушать, чем говорить”.
Дух Сергия – это не просто уважение к чужому мнению, а к чужому духу, внимание к чужому духу, то есть “своего не искать, а чужое беречь”[156] (из приветственной речи на религиозно-философских собраниях) – любовь не ищет своего.
Это проявилось и в последующей деятельности Сергия: как председатель религиозно-философских собраний – это пастырь русской интеллигенции; как Местоблюститель патриаршего престола – Божий ратник, всё претерпевший. “Своего не искать, а чужое беречь” – это и есть метод Сергия.
На религиозно-философских собраниях в числе прочего звучали и “мучительные темы” Розанова, в которых он вошел уже во всю мощь, так сказать, примерно с 1898 года. Мучительные темы, за которые в карикатурах его называли “половых дел мастером”.
Но ни одна карикатура до сих пор никого и ни в чем не убеждала, так как для того, чтобы хотя бы рассмеяться над карикатурой, надо быть внутренне убежденным в том же.
Ещё до открытия религиозно-философских собраний выходит двухтомник Василия Васильевича Розанова “Семейный вопрос в России”. “Семейный вопрос в России” – это, собственно, “два кирпича”, которые состоят из очерков газетного типа и характера. Очерки очень разные: об убийстве незаконнорожденных детей, о самоубийствах, о травле и так далее. Словом, Розанов становится апологетом своей темы. Тема о семье, браке, женщинах, мужчинах и так далее, то есть мучительные темы Розанова, становятся для Розанова очень важными.
Другая кардинальная тема Розанова – тема России и русской государственности; Розанов мимолетно пропускает такую мысль, – почему мы помогаем революционерам? Вопрос, который встал и впоследствии, для Солженицына, например. Розанов на него отвечает так. Один его ответ как бы расхлябанно-педагогический, точнее, псевдо-педагогический, - “Ну что ж, молодежь, она и борется, чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало” (“Мимолетное”).
Другой, уже серьёзнее – “молодежь, конечно, борется, а я люблю турниры”. Почти с той же интонацией, что я люблю петушиные бои и что всё-таки не так скучно от этого в нашей России. То есть, это все – развлечение, игра. Игра, например, спрятать их дурацкие прокламации, которые сам читать не будешь, спрятать шрифт, которым они набирают свои произведения. Главное, что́ потом Розанов отследил в этих революционерах - холодное и жестокое предательство ко всему, что относится не к ним, то есть ко внешним по сравнению с ними.
В этих “ответах” Розанов “шутлив”, а в своих мучительных темах он всегда серьёзен. Розанов по этому вопросу писал много. Кроме двухтомника “Семейный вопрос в России” был третий том “Семейного вопроса в России”, не изданный до сих пор.
Эту тему Розанов вставлял и в свои лирические произведения. Лирических произведений четыре: “Уединённое”, “Опавшие листья”, (короб 1-й и 2-й), “Мимолетное”.
“Опавшие листья” (короб 1-й и 2-й), написаны в разной тональности и их можно рассматривать как два разных произведения.
Розанов был лирическим поэтом в прозе и по сравнению с тургеневскими стихотворениями в прозе (дешевая риторика), это, конечно, - более взрослое произведение. (Эту форму впоследствии хорошо усвоит и воспримет архиепископ Иоанн Шаховской).
Какие же его мучительные темы?
1. Тема развода. Розанов испытал ее на собственной шкуре. Уже в первом томе “Опавших листьев” он внутренне примеряется и к церковным обыкновениям и к этим препятствиям, которые мы рассматривали у Льва Толстого в пьесе “Живой труп”, которые чинит синодальная практика.
Любопытна его аргументация. Розанов понимает цель христианской жизни, то есть стяжание Святого Духа, но он только это называет своим самодельным термином - “святостью в себе” и “духом пророчества и первосвященства”.
Розанов рассуждает так, что “без этого “духа святости в себе” - иное дело апостол Павел; вот “он бы поступил как Павел, по правде – осудив ту и оправдав эту”.
А им, нынешним, то есть Владимиру Богоявленскому, Антонию Вадковскому, Сергию Страгородскому, Константину Победоносцеву без этого “духа святости в себе” - как им пошевелиться?
Как они должны рассуждать? Например, вот “меня ещё не подкупят, а моего преемника? А если подкупят? И будет жизнь повиноваться не закону, а подкупу, не формализму, а сулящему; и развалится жизнь”.
Розанов рассуждает так, что природа всех этих разнообразнейших явлений может быть очень разная. И всякий раз всё-таки необходимо вопрошание, необходимо всё-таки взыскание воли Божьей (здесь и теперь) в каждом конкретном случае. Если этого нет, если правило одно на всех, то пусть лучше оно будет строгим.
Заканчивает он словами: “Аминь и мир”.
(…Сам Розанов поступил так. Поскольку он венчался за закрытыми дверьми, то изложил своё дело во всех подробностях Антонию Вадковскому письменно).
Розанов всегда настаивает на необходимой конкретике, но мучительная тема для него не только развод. Мучительные темы – весь комплекс, в частности, девство вступающих в брак, обоюдное. Общепринятая мораль требует-то девство для одной стороны, только женской.
2. Проблема проституции - и проституции не ради куска хлеба, а проституции по убеждению – это тоже тема Розанова. И все эти темы звучали на философско-религиозных собраниях. Здесь действительно нужен был пастырский дух Сергия, чтобы “своего не искать, а чужое беречь”.
С подачи философско-религиозных собраний кое-какие меры и с правительственной стороны были приняты. Во всяком случае, для незаконнорождённого ребёнка был принят закон, что, он наследует фамилию матери, если она того пожелает, ее состояние, если она не захочет кому-то другому его передать, то он является законным прямым наследником. Закон “О матерях-одиночках” будет принят в 1904 году, проработанный и с подачи философско-религиозных собраниях.